Первое время только и жила Серафима тем, что Фёдора своего во сне видела. Днём всё постылым было. Бывало, прибежит кто-то из девушек или баб, оглянется кругом избушки, зябко плечами поведёт:
- Не страшно тебе одной здесь? Летом-то народу в балке да в степи много. А осенью, в грязь да темень?.. Зимою тоже, снега – по пояс… И ночи длинные, беспроглядные…
Серафима безразлично молчала. Страшно ей не было, а длинным ночам радовалась – с вечера ложилась и загадывала: пусть Фёдор приснится мне…
А днём бережно доставала платок либо колечко, Фёдором дарёное: снова снилось, как дарил-то… Ждал, когда она глаза поднимет, – хотел угадать, понравилось ли… Как мальчишка, её радости радовался.
А Фёдор всё реже снился. И то, – видела Серафима его издалека, будто в тумане каком-то.
А потом в Лисью Балку снова приехали рудознатцы. Нашли новые жилы горюч-камня, стали строить новую шахту. И тогда Серафима увидела во сне Фёдора. Бежала к нему по ковыльным волнам, и он шёл ей навстречу… А дойти друг до друга не могли. Остановился Фёдор, и она остановилась, – будто и рядом, кажется, руку протяни, и его руки коснёшься… И одновременно –неизмеримо далеко… Какая-то невидимая пропасть разделяла их. Грустно и ласково смотрел Фёдор на Серафиму, а потом глазами показал куда-то за балку, – там как раз шахта строилась. И от шахты, увидела Серафима, идёт к ней кто-то незнакомый – либо парень, либо мужик молодой. В шинели форменной, – а больше ничего Серафима не рассмотрела. А Фёдор говорит ей – вроде рядом стоит, а голос – как издалека:
- Теперь он будет любить тебя и жалеть. Как я, будет звать тебя Серафимушкой. И ты не бойся, что полюбишь его, – я, Серафимушка, не вернусь к тебе отсюда…
А когда увидела Серафима приезжего из Петербурга горного инженера, – похолодела, и тут же ровно жаром обсыпало её: узнала шинель, узнала походку уверенную. Убеждала себя, что просто совпало, да и во сне том не разглядела лица его, глаз не разглядела… С вечера горячо загадывала сон: чтоб Фёдор приснился, чтоб сказать ему, что не полюбит она больше никого, – его одного, мужа своего, любить будет, до конца дней своих. А Фёдор больше не приходил к ней во сне.
Но таилась Серафима от самой себя, – как хорошо ей после коротких, случайных встреч с приезжим инженером. Чувствовала, что любуется он ею, глазами ласкает её. И вспомнила Серафима, что красивой была… и увидела вдруг, что и осталась красивой. А когда Сергей о маленькой дочке сказал, что в Петербурге ждёт его, проплакала Серафима до самой зорьки. У них с Фёдором не было ребёночка, не успела она родить ему дочку либо сыночка. А уж как хотел Фёдор, чтоб много у них с Серафимой ребят было!.. Но первой дочку хотел. Ночью, после ласк, обнимал Серафиму, бывало, она уже дремала сладко в его сильных руках, а он всё рассказывал ей тихонько, какая у них дочка будет…
Сергея жалела – за безысходную печаль в глазах его, за то, что он – здесь, на шахте, а доченька так немыслимо далеко от него, в Петербурге. Про Петербург Серафиме Фёдор рассказывал, – что есть такой город большой.
А сейчас думала, что Сергею надо целовать свою доченьку перед сном, может, на руках покружить её, – помнила, как Фёдор любил кружить на руках Настеньку, крестницу свою…
Как-то по склонам балки собирала Серафима шиповник. И ребятишки здешние тоже бегали с лукошками: местные женщины шиповник в печах сушили, а зимою запаривали или с сушёными вишнями да яблоками узвар варили. Потом ребята к шахте побежали: время к обеду, – чтоб батю, значит, встретить. Серафима и сама не заметила, что тоже к шахте идёт… Ну, просто вышло так – там, неподалёку от шахты, знала куст, что прямо усыпан шиповником… Не могла же признаться себе, что… увидеть приезжего инженера хочется… Делала вид, что шиповник собирает, а краем глаза на шахтёров поглядывала, его ждала. Он тоже из шахты поднялся. Голос его услышала, – от какого-то счастья незваного-непрошеного даже замерла на секунду. А Сергей подхватил на руки чью-то девчушку в большом платке, крест-накрест повязанном, покружил малую, а потом стал легонечко, невысоко так, подбрасывать её. Спрашивал:
- Не боишься? Не страшно?
А девчушка, кажется, Варюшка Степана Трофимова, звонко смеялась:
- Не страшно! Не боюсь! Ещё хочу!
Сергей радовался больше девчонки.
А теперь он не приходил. Всё чаще сосульки с крыши звенели светлыми каплями, и синицы весело перепархивали с ветки на ветку, радовались, что утром зорька уже раньше просыпается, румянцем своим тихо озаряет Лисью Балку. Серафима снова повязала платок совсем низко над бровями, и в зеркальце перестала смотреть. А на днях – только светать стало – услышала на крылечке шаги… Не его шаги, – его бы она отличила среди всех других. Приоткрыла дверь и не удивилась вовсе: на крылечке переминался с ноги на ногу матрос – один из двоих, что ещё осенью заплутали, было, в балке и ночевали у неё. Тот, другой, – черноглазый, весёлый и говорливый. А этот, что сейчас у неё под дверью стоял, русоволосый, и глаза – что чуть распустившиеся бутоны дикого льна. Серафима лишь взглянула сейчас в эти глаза, тут же беду его увидела, – с какой он по тяжёлому, осевшему снегу на самой зорьке к ней в избушку добрался. Усмешку сдержала: жалко матроса, что любовь его не сбудется, но и беды-то нет никакой: сам беду-то придумал. А не успеет оглянуться, – рассмотрит такую, как сам, синеглазую. Как-то Серафиме пришлось в поселковую лавку сходить, соли купить. А из лавки девка вышла, – поклонилась Серафиме. Серафима с любопытством оглянулась: это чья же, такая славная, подросла?.. Узнала: Акулина, Петра Савельева дочка младшая. Матросы тоже в лавку направлялись, и от Серафиминых глаз не укрылось, как Акуля проводила глазами вот этого, светловолосого… Значит, ещё не повстречались они, Акулина и матрос, на одной для них тропинке-дорожке… А изболелся сердцем матросик жалкий по другой, по той, что друга его любит.
- Проходи, – кивнула Павлу Серафима.
Матрос, шахтёр теперешний, почерневшей от угля ладонью провёл по глазам:
- Поможешь в беде моей?
- Нет у тебя беды.
- Люблю я её… а ей, вижу, не люб.
- Не люб. Да беды в этом нет. И она, черноглазая, – не твоя пара, любовь не твоя.
- Говорят, Серафима Игнатьевна, ты можешь помочь, – ну, так, чтоб полюбила меня Анюта… Я отблагодарю, – заторопился Павел. – И век благодарить буду тебя, коли поможешь.
- На век не зарекайся, – усмехнулась Серафима. – И дня бы не благодарил, если б случилось так, что женился бы на Анне. А про помощь мою – не знаю, кто там чего говорил тебе. Только приворотов я не делаю. – Мимолётно окинула взглядом рослого и красивого Павла: – Ежели, случается, после свадьбы сил не достаёт, – от волнения ли, от стыдливости, от наговора злого и завистливого, – тогда помогаю. С тобою, вижу, не случится такого.
Всё же чуть заметная ласка проглянула в Серафиминых глазах. А потом почувствовала, как жарко вспыхнула, – от желания спросить у Павла… спросить про инженера Анисимова.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цветы»