- Про Ивана Парамоновича – это ты правильно заметил, Андрюха. Он сам мне сказал недавно – ну, что сына ему не хватает, такого, как я.
Андрей хлопнул Павла по плечу:
- Так чего ж тебе ещё!
- Мне-то?.. Мне бы, Андрюха, – чтоб Анютка любила меня.
- А за что ей не любить тебя?.. На тебя, Павлуха, разве ж такие, как Анютка, засматриваются!
- О чём ты? – нахмурился Павел.
- А помнишь, – с литейного завода приезжал к Анисимову тамошний… вроде как тоже инженер? А с ним жена была, – ну, он её с собою взял для прогулки по берегу Северского Донца. Так она с тебя, Павлуха, глаз не сводила. Пока ейный муж с Анисимовым какие-то бумаги в конторе изучали, а потом в шахту спускались, она всё улыбалась тебе. Ты-то олух известный, – не заметил даже. А уж как она смотрела на тебя, в глаза заглядывала!
Павел с досадой отмахнулся:
- Сочинитель ты, Андрюха. Пока не буду знать, что люб я Анютке, о сватовстве и говорить нечего.
- Вот после свадьбы и скажет она тебе… что люб.
Павел потёр рукою лоб и глаза. Хотел придать голосу своему беспечность и простое любопытство, а сам снова затаил дыхание, когда спросил Андрея:
- А тебе она нравится?
- Кто?
- Анютка… Нравится она тебе?
Андрей улыбнулся, пожал плечами:
-Нуу… Красивая девушка… А тебе, Павлуха, кажется, – если тебе нравится, то и всем она должна нравиться?
- Так нравится… или нет?
- Вот прицепился, – ровно репей! Мне что ли, жениться на ней, – чтоб она нравилась мне!
У Павла чуть отлегло от сердца: не люба Анютка Андрею…
… Сергей не пришёл – ни на следующий день, ни потом. А Серафима так ждала его, что не замечала ни радостного, предвесеннего свиста синиц, ни быстро оседающего снега, ни любимого ею запаха талой воды – в полдень со склона балки совсем робко зазвенел тоненький, совсем не приметный ручеёк… Горестно корила себя: сама же велела Сергею, чтоб не приходил больше… Велела – и надеялась, что он не послушает её, придёт, как приходил все эти дни.
И самой стыдно было – за то, что так ждёт его, что ничего не мило без него. Ровно – как та девчонка, дочка шахтного десятника, что недавно прибегала к ней со своею бедою девичьей, плакала от любви неразделённой. Девкам и бабам гадала Серафима, – на бобах да по вылитому воску. А себе, да ещё и на него, – не могла гадать. Про него она совершенно непостижимо и без гадания всё чувствовала. По глазам его серым, красивым таким, – будто тучи в грозу, увидела печаль его давнюю… И любовь, нежность затаённую, – к тому, что осталось у него в Петербурге. Ну, и про то, что снится он ей, правду ему сказала. Перед тем, как в штольне шахтной обрушение случилось, тревожный сон видела Серафима. Будто стоял Сергей там, где выход из штольни, и вдруг солнце полуденное закатилось за балку, и темно стало… А про рану его – прямо так и видела, что рубил он уголь в шахте. Видела, и даже во сне дыхание перехватило от счастья – оттого, что любовалась им, силой его любовалась. А потом кровь на виске у него увидела… И проснулась, и до рассвета уже не спала. Тогда, на заре, и запарила тысячелистник с ромашкой да с дубовой корою, – первое снадобье, чтоб рана заживала. А ему, когда спросил – откуда про рану узнала, про сон свой сказала так, для насмешки, чтоб не расспрашивал…
… В первый год, как Фёдор погиб, горе казалось Серафиме бескрайним… Втройне горше – оттого, что сбылись слова её, сказанные при расставании с мужем: не увидимся боле, родной мой… Она сама испугалась своих слов, что взялись из каких-то немыслимых глубин её сердца тяжёлым предчувствием. Потом ночей не спала, – крестилась, молитву Честному и Животворящему Кресту Господню беспрерывно шептала, старалась убедить себя, что слова эти вырвались от тревоги, от страха перед разлукой с Фёдором.
А когда чёрным вороном прилетела весть о гибели Фёдора, – без памяти упала Серафима на руки свёкру. В себя приходила медленно. В висках больно стучало: сбылось…
Свекровь в горе неизбывном ведьмой её назвала. Ласковые золовки, Танюша с Аксиньей, отвернулись от Серафимы. Только свёкор, Ефим Егорович, горестно вздыхал, жалел Серафиму. Однажды услышала Серафима, как он строго и очень горько говорил матери:
- Дуура. Какая она тебе ведьма!.. Знать, сильно любила Фёдора, – раз смогла сердцем беду почувствовать!
Но мать не разговаривала с Серафимой. Всю работу в доме перехватывала из Серафиминых рук. И Танюша с Аксиньей тоже стали поступать так же, как мать: спешили сделать то, что всегда Серафима делала. Как-то сварила Серафима любимую батину кашу… А свекровь кашу эту курам отнесла. Батя головой покачал, рукой махнул. А Серафима заплакала.
После этого и ушла, – почему-то про избушку вспомнила, в которой когда-то Ерофей, сторож степных угодий жил. Ерофею, сказывали, за усердную службу избушку эту выстроили. А потом – за это же усердие – перевели куда-то. Батя помог Серафиме: за лето печь подправил, дверь поменял. И сейчас – деньги, что причитались ей, как вдове погибшего, до копейки приносил Серафиме. Всё, что Фёдор покупал ей, – платки, шальки, душегрейки, полушубок… колечки с серьгами, – батя тоже принёс в избушку. Серафима пробовала возразить: дескать, пусть Танюшке с Аксиньей будет, они – девки, им замуж идти… И память от брата останется. А свёкор по голове погладил Серафиму:
- Тебе это Фёдор покупал, – вот и носи.
Отвернулся батя, и плечи его затряслись…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цветы»