Джесси Джеймс | Фантастика

Витя смотрел на паровую котлету из индейки с таким выражением, словно она нанесла ему глубокое личное оскорбление, затронувшее честь всей семьи до пятого колена. В его взгляде читалась вековая скорбь и немой укор мирозданию, которое допустило существование еды без соли и жира. — Ленуся, она даже не пахнет, — трагическим, срывающимся шепотом произнес он, брезгливо тыкая вилкой в бледный, дрожащий комок фарша. — Это еда для тех, кто уже умер, но бюрократия задержала выдачу справки о смерти. Лена стояла у плиты, скрестив руки на груди, и ее поза выражала монументальное терпение...

Ольга Николаевна нащупала это рукой, когда просто хотела включить электрический чайник, чтобы начать свое утро с привычного ритуала. Пальцы коснулись чего-то мягкого, синтетического и совершенно неуместного на холодной, идеально чистой поверхности кухонной столешницы из искусственного камня. Это были стринги — ядовито-розовые, кружевные, свернувшиеся в небрежный, вызывающий комок прямо рядом с фарфоровой сахарницей. Внутри Ольги Николаевны словно натянулась, но пока не порвалась, звенящая стальная струна, удерживающая её самообладание...

— Мариш, я разваливаюсь на части, слышишь этот хруст? Я чувствую себя трухлявым пнем, который вот-вот рухнет, а мне всего сорок. Виталий стоял посреди гостиной, неестественно выгнувшись дугой, и прижимал ладонь к пояснице, словно пытался удержать позвоночник от рассыпания в трусы. Гримаса на его лице выражала всю скорбь мира и мученичество первых христиан. Марина тяжело вздохнула, откладывая книгу в сторону. Это представление начиналось не в первый раз и, судя по амплитуде страданий, обещало затянуться...

Земля под ногами была сухой, твердой и серой, словно застывший цемент. Лена с усилием воткнула вилы в грядку, чувствуя, как отполированный годами деревянный черенок привычно и надежно лег в ладонь. Шершавое дерево дарило странное, почти медитативное спокойствие, которого так не хватало в городской суете. Она выпрямилась, тыльной стороной ладони отирая со лба липкий пот, и прислушалась к тишине дачного поселка. Солнце, несмотря на начало мая, пекло по-летнему зло, выжигая остатки весенней влаги. У ворот с противным визгом, перекрывающим пение птиц, затормозил тяжелый черный автомобиль...

Жесткая обивка старого дивана кололась даже сквозь джинсовую ткань, словно сотни мелких иголок пытались выгнать меня с этого праздника жизни. Я сидела на самом краю, стараясь занимать как можно меньше места, чтобы случайно не задеть локтем массивную хрустальную вазу, которую тетя Люба выставила на стол как трофей. — Олька, ну ты посмотри на себя! — Тетя Люба, грузная, в блестящем платье из колючего люрекса, напоминающем обертку от дешевой конфеты, ткнула в мою сторону вилкой с насаженным маринованным грибом...

Тяжелая дубовая дверь ресторана «Империя» поддалась с трудом, словно не желая впускать внутрь случайных прохожих. Из глубины зала вырвался плотный, оглушающий гул голосов, перекрываемый звоном бокалов и навязчивым ритмом эстрадной музыки. Елена замерла на пороге, чувствуя, как тяжелый букет из пятидесяти бордовых роз начинает оттягивать руку. Она огляделась в поисках уютного углового столика на четверых, который они бронировали неделю назад. Вместо него в центре зала, под огромной хрустальной люстрой, раскинулся длинный стол, выстроенный буквой «П»...

— Внук не от сына, он рыжий! — голос Галины Петровны сорвался на визг, от которого хрустальные бокалы в серванте жалобно и тонко дзинькнули. Она не просто говорила, она выплевывала слова, тыча ухоженным пальцем с массивным золотым перстнем в сторону детского манежа. Там, совершенно не подозревая о буре, бушевавшей над его головой, мирно пускал пузыри трехмесячный Антошка. Его макушка действительно горела огнем — ярко-медный, почти апельсиновый пух, который никак не вязался с пепельно-русыми волосами Марины и смоляной шевелюрой Ильи...

Валерий стоял перед зеркалом в прихожей, завязывая галстук с видом человека, которого ведут на эшафот. Шелковая удавка давила на кадык, лицо приобрело страдальческое выражение, а плечи под дорогим итальянским пиджаком поникли. Полина наблюдала за мужем из дверного проема кухни, вытирая руки полотенцем. Десять лет брака, а она все еще не могла привыкнуть к тому, как тяжело ему дается утренний ритуал сборов. — Валер, ты сегодня поздно будешь? — спросила она мягко, стараясь не спугнуть его хмурую сосредоточенность...

Золотистая, глянцевая кожа на бедре рождественского гуся лопнула, выпуская прозрачный, кипящий сок, который с уютным домашним шипением стекал на противень. Этот звук, смешанный с ароматом печеных яблок и корицы, должен был обещать скорое застолье, звон бокалов и смех. Но Лена смотрела на птицу как на чужеродный, враждебный объект, вторгшийся в ее жизнь. Она медленно, с каким-то механическим отупением вытерла руки о передник, чувствуя, как липкое тесто подсыхает на пальцах, стягивая кожу. Внутри нарастала глухая, ватная тишина, в которой каждый звук казался оглушительным...

Дверная ручка поддалась слишком мягко, без привычного легкого заедания на втором обороте, которое Полина знала наизусть. Замок открылся бесшумно, словно кто-то недавно смазал механизм маслом. Она замерла на пороге, не разуваясь, чувствуя, как по спине ползет липкий холод, не имеющий отношения к сквозняку. В квартире стоял густой, тяжелый пар, в котором отчетливо угадывались нотки её дорогой соли для ванн с розмарином. Была среда, три часа дня — время, когда Игорь гарантированно сидел на планерке, а квартира должна была стоять пустой и тихой...

— Елена Петровна, вы просто завидуете! Прекратите нагнетать, у меня уже руки трясутся, скотч к пальцам липнет! Звук раздираемой клейкой ленты был резким, противным, словно кто-то сдирал старые обои с живой стены. Моя невестка Катя с остервенением заклеивала очередную картонную коробку, в которую небрежно свалила свои платья вперемешку с книгами. Я сидела на краешке старого дивана, который через час должны были вынести грузчики, и смотрела на этот хаос с тяжелым чувством. В комнате стоял гул от их...

Острая еловая игла вошла под ноготь, мгновенно отозвавшись резкой, отрезвляющей болью. Вера не отдернула руку, лишь медленно выдохнула, глядя на густую зеленую крону, упирающуюся в беленый потолок. Это дерево всегда было для нее испытанием на прочность. Игорь покупал самую высокую и пушистую ель на базаре, волок ее в квартиру, заполняя пространство колючей массой, а потом уходил в душ. Наряжать, распутывать гирлянды, выметать осыпающуюся хвою — это была ее обязанность. Его задачей было «обеспечить праздник», ее задачей — обслуживать его...