Джесси Джеймс | Фантастика

— Катя, это нужно убрать. Немедленно. Голос Олега, моего мужа, был идеально ровным, как поверхность нашего нового журнального столика из полированного бетона. Он стоял посреди обновленной гостиной, залитой холодным светом дизайнерских светильников, и указывал на дедушкину картину. — Вся наша выверенная концепция чистого пространства рушится из-за этой… кляксы. Я проследила за его взглядом. Картина — яркое, хаотичное, почти яростное переплетение мазков, которое дед с усмешкой называл «Августовский полдень», — действительно выглядела бельмом на глазу...

— Как же вы ненавидите друг друга, мои любимые женщины! — хохотнул Вадим, наливая себе виски. Он бросил насмешливый взгляд на меня, потом на свою мать, Ирину Львовну. Мы обе молчали, сидя за огромным обеденным столом из темного дуба, который он купил на прошлой неделе. Стол пах лаком и деньгами. Как и все в этом доме. Как и сам Вадим Агафонов. Его дорогой парфюм с нотами табака и сандала, казалось, въелся в стены, вытеснив сам воздух. — Ну что вы как немые? Мама, скажи хоть ты что-нибудь. Опять Катя тебе настроение испортила? Ирина Львовна медленно подняла на него глаза...

Двадцать лет назад Вадим подарил мне серебряные сережки в виде стрекоз. Крошечные, с филигранными крыльями. — Ты такая же, — шептал он, вдевая их мне в уши. — Легкая, быстрая, устремленная ввысь. Моя. Тогда я верила каждому его слову. Наш брак казался монолитом, крепостью, построенной на века. Мы были молоды, влюблены и уверены, что наше «вместе» — это константа. Дети, большой светлый дом, который мы строили сами, смех по вечерам на кухне за огромным дубовым столом. Идеальная картина, которую я сама, мазок за мазком, рисовала каждый день, и каждый мазок приносил мне счастье...

— Всё, Катя. С завтрашнего дня ты увольняешься. Андрей бросил портфель на стул с таким видом, будто это не кожаный аксессуар, а молот судьи. Он не смотрел на меня. Его взгляд был прикован к окну, за которым суетливый город зажигал первые неоновые огни. Я медленно поставила тарелку на стол. Всего одну. Для него. — Я так решил, — добавил он, наконец повернувшись. В его голосе не было злости, только холодная, абсолютная уверенность человека, который никогда не сомневается в своем праве решать за других...

Вероника красила ресницы, изогнув кисточку туши под немыслимым углом. Ее отражение в зеркале было безупречным. — Опять ты со своей мазней, — бросила она, не поворачиваясь. — Все равно таланта нет. Я быстро захлопнула альбом, словно меня поймали на чем-то постыдном. — Я для себя. — Для себя такое не рисуют. Такое прячут. Она наконец повернулась. Идеальное лицо, идеальная укладка. На мне — старая футболка и растрепанные волосы. — И футболку эту сними, она меня раздражает. В дверь позвонили. Вероника тут же улыбнулась, ее лицо преобразилось, стало ангельским...