N. K. Richt

Дверь за Кларой мягко захлопнулась, оставив в комнате тишину, нарушаемую только едва слышным треском свечи. Марсель остался один. Он опустился на старую софу, вытянул ноги и запрокинул голову на спинку. Сон не приходил, глаза закрывались, но разум продолжал работать, гудеть, как механизм, заведённый слишком сильно. Перед ним снова и снова вставал её образ: глаза, в которых отражался огонь свечи, голос, в котором слышалась неуверенность, но и решимость. Её поцелуй ещё горел на губах, будто след, который невозможно стереть...

Клара прижалась к Марселю, и мир вокруг как будто исчез. Он почувствовал её дыхание на своей щеке, тепло губ, мягкость рук, скользящих по его плечам. Сердце билось как сумасшедшее, и время словно растянулось. На мгновение Марсель забыл обо всём, о книгах, о странных тенях, которые преследовали его в последние дни, о холодном воздухе за окном. Он осторожно обвил Клару руками, будто боясь её отпустить, и в этот момент услышал тихий скрип за дверью, но никто не вошёл. Только лунный свет падал на их лица, играя бликами в её глазах...

Клара, не произнеся ни слова, ступила в центр каменной пентограммы. Светлячки вдруг разлетелись по кругу, будто их оттолкнула невидимая волна, и в лесу воцарилась странная, вязкая тишина. Лишь ветер, шуршащий в кронах, казался живым, но он не приносил прохлады, а, напротив, давил, как тяжёлое одеяло. Камни под ногами Марселя были холодны, влажны, с мхом, но стоило сделать шаг внутрь круга и он ощутил, как кожа покрылась мурашками, а в груди забилось сердце с тем же азартом, с каким он ставил все свои деньги на карту...

Марсель шагнул за Кларой через арочный каменный мост и сразу ощутил перемену. Город остался позади, шум улиц растворился, будто его никогда и не было. Здесь царила иная тишина: густая, вязкая, сдавливающая грудь. Клара шла впереди в своём кремовом пальто, и ткань едва мерцала в лунном свете, указывая ему дорогу, словно призрачный маяк. Под ногами хрустели ветки, изредка взлетала испуганная птица, и Марсель ловил себя на мысли, что с каждым шагом влюбляется всё сильнее. Его сердце билось слишком громко, и он боялся, что Клара услышит его пульс, как барабанный бой...

Марсель остановился на тротуаре, когда заметил её у газетного киоска. Клара стояла спокойно, словно не принадлежала шумной улице, а мир вокруг был лишь фоном для неё. Он удивился: вчерашняя кокетка с блестящим платьем исчезла. Перед ним стояла другая Клара, в простом кремовом пальто, мягко обнимающем фигуру, и тёмной шляпе с лёгкой вуалью. Тёплые каштановые локоны спадали на плечи, свет фонаря высвечивал медные искры, а лицо без макияжа выглядело удивительно живым. Глубокие почти чёрные глаза смотрели прямо на него, холодно и отстранённо...

Представь: Париж дрожит в ночи, улицы пахнут дождём и табаком. За тяжёлой красной портьерой кабаре «Синие часы» уже вовсю гремит джаз, саксофон рычит, контрабас лениво тянет струны. Там, в облаках дыма, Марсель чувствует себя хозяином мира. Брюнет с зелёными глазами и рыжеватыми прядями, выгоревшими от бесконечных утренников на крышах Монмартра, он легко скользит между столиками, словно собственная тень. Щетина в два дня, шляпа с вмятиной, запах дешёвого коньяка и мятого табака, всё в нём говорит: «я здесь свой»...

Злата поставила последнюю точку и застыла, глядя на неё так, будто это был не просто знак, а маленькая золотая печать, закрепляющая целый мир. Сердце ещё бешено колотилось после финального абзаца, пальцы дрожали от усталости, но в груди разливалось тихое ликование. Год бесконечных правок, кофе в два часа ночи, скомканных черновиков и внезапных озарений и вот она, её книга, закончена. На столе лежала аккуратная стопка листов, перевязанная бордовой лентой. Комната наполнялась мягким светом настольной лампы и запахом свежей бумаги, вперемешку с тонким ароматом черного чая...

Лика приехала в деревню в конце июня, спасаясь от городской духоты. Поезд выкинул её на маленький перрон, где пахло свежескошенным сеном и мокрой землёй после утренней росы. - Ликонька! - раздался знакомый, тёплый голос. Бабушка шла к ней по платформе лёгкой походкой, в цветастом платке, и её улыбка казалась шире самого горизонта. - Наконец-то ты здесь, солнышко моё. Я уж заждалась! Давай-ка, обниму, согрею. Она крепко прижала внучку к себе, пахнущая печёным хлебом и мятой из огорода. Лика уткнулась носом в это родное тепло и вдруг почувствовала, как с плеч уходит городская усталость...

Надя жила тихо и будто в тени большого города: днём офисная рутина, редкие звонки подругам, вечером чай у окна и мягкое мурчание кота Марселя. Он был её маленьким напарником и домашним оберегом, этот крупный черепаховый красавец с густой пестрой шерстью и яркими янтарными глазами, в которых таилась почти человеческая внимательность. Их жизнь текла ровно, как неторопливый ручей, пока однажды осенним вечером что-то не изменилось. Марсель вдруг вздрогнул, уши его насторожились, а шерсть на загривке встала дыбом...

Вика стянула волосы в высокий хвост, чувствуя, как тугая резинка собирает в кулак и нервы, и мысли. Несколько месяцев она рыла объявления и гоняла по отстойникам, пока не наткнулась на объявление, которое будто мигало ей прямо в сердце: Nissan Skyline GT-R 34, матово-чёрный, редкость даже для заядлых гонщиков. На пустой площадке её уже ждал сухощавый хозяин, седой дед в потерянной куртке. - Ну что, смотреть будешь? - голос у него хрипел, как старый глушитель. - Ещё бы, - Вика обошла машину кругом...

Яна втянула носом тяжёлый, сладковатый запах формалина за две недели практики привыкнуть к нему так и не смогла. Часы на стене показывали без пяти одиннадцать, а морг уже вымер. Последний врач махнул рукой: - Первое крещение новичков. До утра сама. Главное, Марселя не прогоняй, он тут мышей гоняет. И хлопнул дверью, оставив после себя тишину, в которой шуршание собственного халата казалось слишком громким. По характеру Яна была железная: упрямый подбородок, взгляд без лишней дрожи. Днём она спокойно...

Субботний вечер растягивался по городу медленной, почти осязаемой тягучей ленивостью. Улицы, обычно переполненные людьми, машинами и постоянной суетой, теперь казались странно опустевшими, будто город устал от собственных будней и решил дать себе короткую передышку. Лёгкий ветер шевелил листья на старых деревьях, стоявших вдоль тротуаров, и шелест этих листьев сливался с отдалённым гулом машин, словно невидимый оркестр, который никто не слышит. Свет фонарей отражался в мокром асфальте после недавнего дождя, образуя зыбкие оранжево-жёлтые пятна, растекавшиеся по тротуару...