Владислав Пасечник

В стане было спокойно, разве что привычно звенело комарье, да беззлобно тявкала собака. Собака чуяла пришлых людей. Михаил Чевалков с супругой урожденные белые телеуты, пили чай на русский манер - за столом. В окне привычным чином умирал день. Закат уже окрасил черневую тайгу в темно-синие тона. Вековые кедры вытянули свои тени, опутав гранитные, поросшие мхом, скалы, склонившиеся над гремящей горной рекой. Когда-то давно прошли по этой дикой земле первые, безвестные ныне апостолы земли сибирской...

В начале прошлого века, в верховьях реки Бии стоял аил[1], называемый Чонурак. Жил в том аиле юноша по имени Санак, и было у него три старших брата – Сыгыр, Акай и Дьекенек. Сыгыр и Акай уже нашли себе жен и жили, что называлось «своим умом» - пасли скот на каменистых горных склонах, все делали по старому укладу, как наказывал покойный их отец. Дьекенек был на два года старше Санака, но пока что не думал о свадьбе. Чуть поодаль от их аила протянулась невысокая ограда, за которой виднелись покатые крыши изб...

Три дня провел Тиглат в узилище. Все это время он слышал, как за стеной мечется, скулит и хохочет зверь тукку-хурва. Из других ям слышались стоны и причитания пленников, провинившихся перед богами. Падая, Тиглат ободрал кожу на руках и ногах, достигнув дна, он подвернул лодыжку и расшиб себе зад. Все тело его ныло, ссадины от сырости гноились, но разум по-прежнему хранил ясность. Эн Саум не умертвит его без ведома царя. Потому каждое утро ему спускали мех с водой и кусок хлеба. А каждый вечер — сосуд для срамных дел...

Старший работник, крепкий седой мужик поставил лампу на стол и, крякнув, сел на скамейку, растирая застуженные ноги. На улице уже тянуло осенним холодом, да случались еще скользкие, пропахшие речным запахом сквозняки. Младший работник лежал на соломенном тюфяке, не способный пошевелиться, потому как мельник опять побил его. Все тело младшего покрывали ушибы, он лежал, разбитый на куски своей болью, и глядел молча, как курит старший. Он смотрел на левую его руку, прочную, с твердой кожей, бугристой словно кора...

В Накише жили скудные и простые люди, не знавшие Слов Сокровенного Учения. Во всем их суматошном термитнике не было ни дворов, ни улиц, ни отхожих мест. Дневное время свое люди проводили на крышах, вечером спускались в свои жилища через дымоходы. Стены, покрытые белым алебастром, ярко горели на солнце, и днем и ночью здесь было жарко, словно в дому печника. Мор, истреблявший силы Камиша, свирепствовал и здесь: всякий день от поноса, бледной лихорадки и прочих хворей умирало множество людей. Смерть...

Ночь правила Накишем. Воздух впитывал — от плача и голодных вздохов. Ночные твари копошились в простенках домов, подстерегая чью-то смерть, воруя дыхание у стариков и младенцев, под сенью храма гнездились страхи и дурные сны. Луна стыдливо скрывала свой бледный лик, звезды в небе мертво молчали, храня свои тайны, лишь блуждающие по своим ледяным тропам планеты посмеивались над людьми злым серебряным смехом. В городе было много непроглядных углов. Жилища человеков удушливо толпились возле крепостных...

Стена в три человеческих роста опоясывала дымный город, словно дохлый дракон. Шесть башен из кедра и лиственницы угрюмо торчали над зубчатым драконьим хребтом, бока его, облицованные керамической чешуей, источали жар. Земляной вал щерился острыми деревянными зубьями. В солнечном свете заметно было, как поблескивают над башнями медные колпаки аттарских застрельщиков. Слышались звуки труб и боевых рожков. Осадный лагерь стоял в двух плетрах от городских стен. Наилучшие не ожидали, что придется учинять такую долгую осаду...

Тиглат не вдруг задумался об убийстве великого лугаля. В дни своей жизни в Бэл-Ахаре он почти не думал о нем и о том, какое зло может причинить один человек множеству человеков. Первое время его занимала учеба, а затем без остатка захватил дерзкий замысел Главного евнуха. «Мы в плену у зверя жестокого и коварного, — так говорил великий вол. — Придет день, и свет чистого огня угаснет в этих стенах. Истина нашего учения не должна больше томиться в темноте, Адидона. Пришло время излить ее в мир». Тиглат слушал эти безумные речи с небывалым для себя волнением...

Я — пастырь, которому власть даровали в подарок, Нечто в ночи мне объявилось, Что — я не знаю В.К. Шилейко. Шумерская литература I Когда Злое Солнце скрылось за горизонтом, двое путников остановились на склоне каменистого холма. На три плетра вокруг не было заметно никакого человеческого присутствия, только далекие огни походных биваков воинства Камиша мерцали в холодной синеве как отражения первых сумеречных звезд. Однако, случись какому-нибудь прохожему оказаться в этом безлюдье, он бы очень удивился,...

Кобылу Нэмай доил на свой диковинный манер, понять которого Синга не мог. Красноволосый вставлял в лошадиные ложесна костяную трубку, а затем что было сил дул в нее. Лошадиная утроба наполнялась воздухом и начинала давить на вымя. В это время Спако с большой миской наготове поджидала, когда молоко начнет капать с двух темных сосцов. Рядом крутился жеребенок, но Спако решительно отгоняла его прочь. — Ну что, черная голова, будешь с нами жить? — спросил Нэмай смешливо. Синга промолчал смущенно. — Да не смотри на меня своими телячьими глазами! — усмехнулся красноволосый...

Шатры и кибитки густо облепили склон холма. Степняки сгрудились возле каменных курильниц. Расслабленные травяным духом, они переговаривались изредка, ленно. Немало было и пьяных, бессильно распластавшихся на земле. Женщины катали войлок, шумно стрекоча о чем-то на своем птичьем языке. Дети пахтали молоко в больших глиняных горшках, огромные рыжие собаки сновали тут и там, рылись в нечистотах, лаем отгоняли от хозяев жирных зеленых мух, которые кружили здесь в великом множестве. Где-то далеко, под...

Когда стемнело, они устроились в скальном распадке. Саркан лег на голых камнях и заснул тут же, едва закрыв глаза. Синга лежал на бурнусе и еще долго смотрел на спящего островитянина, удивляясь тому, что может на свете жить такой человек. Потом и на него навалился сон без сновидений. Раз или два за ночь он просыпался, прислушиваясь к завыванию ветра. Наутро Синга обнаружил, что саркан исчез. Найдя, что с урагом пропали все его припасы, он, обливаясь холодным потом, сунул руку в пазуху, где хранились его богатства — печать и фляга с «Последним Сном»...