Осенний Сонет

Сижу я в бюро, как в темнице сырой С орлиной душою бобер молодой. Ах, Леля не пишет! Вот если б крыло Мгновенно сейчас у меня отросло, Я к ней полетел бы и клюнул ее: "Забыла про существованье мое?!" -------------------------------------------------------------------- И снова сижу я в постылом бюро, Пытаясь лепить через силу добро. Сквозь жалюзи солнечный луч проскользнул, Попрыгал по комнате, мне подмигнул. "Что толку, - шепнул он, - здесь сиднем сидеть, Не лучше ли к Леле вдвоем полететь! Вставай,...

Приплыли к нему рыбки, спросили: "Чего тебе надобно, старче?" Лишь плечами старик пожимает: "Как же так, государыни-рыбки? Я кормлю вас и денно и нощно; Не ловлю, не глушу динамитом; Сказки Пушкина вслух...

Наступившее молчание первым прервал сравнительно быстро пришедший в себя Гутман. - Вот видите, дорогая, - наклонился он к Оливии, - а вы сомневались, ехать ли на бал или нет. Ну, посудите сами, где в другом месте можно услыхать такие поразительные истории да еще от столь высокопоставленного рассказчика! И так как Ваше превосходительство изволили задать мне несколько вопросов, - подчеркнутая официальность обращения резко контрастировала с неприкрытым сарказмом, в то время как лицо Гутмана оставалось...

- Франция сегодня не танцует? - раздался позади них вкрадчивый голос Меттерниха. - Вот лиса, так лиса! - не разжимая губ, процедил Гутман, оборачиваясь и готовясь сказать уже ответную любезность, но Оливия опередила его: - Австрия оставила бильярдный стол только ради того, чтобы сказать это? - Графиня, я сегодня - частное лицо, - Меттерних склонился над рукой Оливии. - Ваша же красота принадлежит Империи вне зависимости от вашего статуса! - Ах, вот как! - не выдержал Гутман. - Не соблаговолит ли...

Как и предполагал Гутман, готический фасад флигеля при ближайшем рассмотрении оказался явным и довольно-таки аляповатым новоделом. Однако ведущая на крыльцо лестница, похоже, и впрямь была старой и даже очень: кое-где ее каменные ступени стерлись почти до полной гладкости, и поднимаясь, Гутман слегка поддерживал Лелю под руку. Рядом с массивной деревянной двустворчатой дверью, филенки которой были украшены затейливым рельефом с переплетающимися саламандрами, опять не было заметно ни звонка, ни почему-то...

Сильный ветер, с начала недели без устали тасовавший в небе над Парижем толстенные колоды облаков, так, похоже, и не сложил из них ничего путного, отчего, охладев к этой забаве, к полудню вымел подчистую последние их ошметки за горизонт, а сам улетел куда-то на Луару играть там со шпилями замков и нескончаемыми полями подсолнухов. И вовремя - начинать первый день их парижского отпуска с дождя, и так едва не испортившего прибытие Ее Лелиного Величества вчерашним вечером, Гутману не хотелось ни за что на свете...

На развилке Гутман в нерешительности остановился - будто споткнулся о невидимое препятствие. Уходящая вялой дугой направо, хоженая и перехоженая сотни раз дорога была знакома ему до последнего камушка, до малейшей выбоинки в асфальте. Лужайки и поля выходивших на обе ее стороны крестьянских усадеб, превращенные в гульбища для обитателей расположенных поблизости конюшен, были давным-давно намертво и бeзнадежно вытоптаны в жуткое, грязное месиво без единой, наверное, былинки, и Гутману всегда было...

Сократ. Guten Tag, lieber Vater Konrad Karlowitsch! Чтой-то вы сегодня при параде? Гутман. И вовсе я не при параде; а что кофту одел - так холодно очень: и на улице, и, в общем, дома тоже. Сократ. И у нас холодно. Сегодня, например, всего 35 было, а по ощущениям - так только 20, не больше. (Пауза). Разумеется, это по Фаренгейту. Надеюсь, не надо объяснять разницу? Гутман. Нет! Не надо! Не надо!! Сократ. В общем, холодно. Гутман. Да, вот я снимки старые посмотрел за сегодняшнее число, ну, там двух-...

ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА "ОСЕННИЙ СОНЕТ" Получив нежданно-негаданно баснословное наследство с пышным графским титулом в придачу, шевалье де Бобер тут же обнаруживает, что и в этой роскошной бочке меда есть свои ложки дегтя. Во-первых, ему приходится оставить так блестяще начинавшуюся карьеру при дворе и удалиться в провинцию, а во-вторых - и, конечно же, в главных! - его возлюбленная, графиня Оливия де Сент-Этьенн, внезапно исчезает из Парижа, прислав ему на прощание короткую и невразумительную записку...

-  П! - сказал Гутман, и Леля, к его удивлению задумалась. -  Проблемы? - поинтересовался он, уверенный, что Леля немедленно выберет Париж. - Пустяки! - заверила его Леля. - Проще-простого. Пожалуйста: Протарас. - Протарас, или нелюбовь к геометрии! - Почему? Причем тут геометрия? - Леля с видимой неохотой сползла с буквы "П" на остальной алфавит. - А притом, что из-за твоей нелюбви к упорядоченной расстановке столиков мы однажды едва без обеда не остались! - Ха, подумаешь - без обеда! Из-за твоей любви к подвигам Ивана Сусанина мы чуть-чуть крова над головой на целую неделю не лишились...

- Нет, это немыслимо, это просто немыслимо! - продолжала бушевать Леля, пока шарик бодро скакал по ямкам рулетки, причем примирительные жесты Гутмана, похоже, наоборот заводили ее все больше и больше. - Ты это.., ты самый настоящий волюнтарист, вот ты кто! Что хочет, то и воротит, - и никто ему не указ и не резон! - Когда же это я что хотел, то и воротел? В смысле, что хотил, то и воротил? - попытался скаламбурить Гутман. - Нет вы подумайте, он еще и ерничает! Да все время - просто удержу нет! Ну...

- Мальта! - торжествующе закричал Гутман, не дождавшись даже, пока шарик перестанет потрагивать и плотно уляжется в закрашенной густым бордовым цветом лунке "М". - Мальта! Мальта! - Мальта-смальта! - передразнила Леля, пожимая плечами. - Много шума из ничего: когда это мы на Мальте были? - Надо же, как быстро забывается хорошее! - удрученно покрутил головой Гутман. - Хорошее никогда не забывается, а вот кому-то небывальщина вспоминается, - парировала Леля. - Ах, как, должно быть, хорошо иметь непогрешимую память! - притворно вздохнул Гутман...