Я закурил на балконе. Минус двадцать, а я в футболке. Хотелось, чтобы стало холодно. По-настоящему. Чтобы тело наконец отозвалось на тот ледяной ком, что сидит внутри с октября. Внизу во дворе гоняли салюты пацаны. Предновогоднее.
За стеклом Анна украшала елку. Старая, еще моя родительская, гирлянда мигала разноцветно. Она ловко вешала шарик, ловила взгляд Вани, улыбалась. Картина идеальной семьи. Ложь в три лица.
Ваня, мой… Ваня, крикнул мне:
— Пап, иди, помогай! Без тебя как-то не то.
Его голос. Десять лет. Я сделал последнюю затяжку, выбросил окурок в сугроб. «Пап». Это слово сейчас резало, как осколок от той разбитой ёлочной игрушки, что я уронил неделю назад. Нарочно, кажется.
— Иду, — хрипло сказал я в стекло.
---
Все началось не с завещания. Нет. Оно было просто бумажкой. Всё началось с телефонного звонка Анны в тот день.
Я был на работе, сводил квартальный отчет. За окном – слякоть, конец октября.
— Денис, — ее голос был каким-то спрессованным, тихим. — Пришло письмо. От нотариуса. По поводу Максима.
— Ну? Оформляем документы?
— Там… там указан Ваня. Племянник Иван. Ему квартира и… деньги. Очень большие деньги.
Я засмеялся. Искренне.
— Бред. Наверное, косяк у юристов. Мой брат, который забывал даже день его рождения, оставил ему состояние? Смешно.
— Денис, — она произнесла мое имя так, будто это было последнее, что она говорит в жизни. — Это не косяк. Он знал.
Молчание в трубке стало густым, тягучим. Я смотрел на бегущие цифры в экселе, и они переставали иметь смысл.
— Что он знал, Анна? — спросил я очень спокойно.
— Приезжай. Лучше дома.
Она не плакала. Сидела за кухонным столом, гладила ладонью салфетку, разглаживая невидимые складки.
— Говори. Без прелюдий, — я не сел. Стоял в дверном проеме, как чужой.
Она подняла на меня глаза. Не испуганные, а пустые. Как будто все страхи уже выгорели.
— Ваня — не твой биологический сын. Его отец — Максим.
Звучало как плохая реплика из дешёвой мелодрамы. Я ждал, что рассмеюсь. Не получилось.
— Когда? — выдавил я.
— Тогда. До свадьбы. Мы с тобой разбежались на три месяца. Помнишь?
Я помнил. Ссора из-за ерунды, гордость, глупость.
— Я поехала к Светке. В его город. Он был на вечеринке. Было выпито… много. Он предложил подвезти. И…
— Хватит деталей, — перебил я. — Дальше.
— Потом мы с тобой сошлись. Я забеременела. Я посчитала… я убедила себя, что это твой. Сроки… они всегда примерные. А потом… потом я просто перестала думать. Каждый день, глядя на вас двоих, я просто выбирала не думать.
Я подошел к окну. На улице уже стемнело.
— И Максим? — спросил я в стекло.
— Я сказала ему. Один раз. По телефону. Он сказал… — она замолчала.
— Что он сказал, Анна? Дословно.
— Он сказал: «А, блин. Ну ты даешь. Ладно, это твои проблемы. Не упоминай меня больше». И бросил трубку.
Я рассмеялся. Громко, сухо. Вот так. Его реакция была самой честной во всей этой истории. Никаких угрызений, никакой ответственности. «Твои проблемы».
— И все эти годы ты молчала. И он молчал. И вы оба смотрели на меня, на него, и молчали.
— Да.
— Почему сейчас? Из-за денег? Проснулась совесть?
Она наконец сломалась. Слёз не было, просто голос затрещал.
— Потому что он написал это в завещании! Он знал, что умрет, и решил всё вытащить наружу! Посмертная шутка! Я не могла больше… Я видела твое лицо, когда ты сказал про «косяк юристов». Ты не подозревал вообще ничего. А я… я таскала это в себе, как камень. Эти деньги… они как плевок. И на меня, и на тебя.
В этот момент заскрипела дверь. Ваня заглянул на кухню.
— Что вы тут орёте? — спросил он, хмурый. — Мам, а что на ужин?
Мы с Анной как по команде улыбнулись. Я почувствовал, как мышцы лица напряглись в этой жуткой, неестественной гримасе.
— Папа с мамой обсуждают скучную взрослую тему, — сказал я. — Сейчас, сынок, всё.
Он пожал плечами и ушел. «Сынок». Слово обожгло горло.
---
Дальше была череда дней, похожих на размытый кадр. Я поехал к нотариусу. Всё было чисто, юридически безупречно. И было письмо. На листе формата А4, посредине, три строчки, напечатанные тем же шрифтом, что и завещание:
«Ден. Прости. Я всегда знал, что ты лучше меня. Позаботься о нём. М.»
Я скомкал этот листок и засунул в карман. Потом разгладил его на коленке в машине. Потом снова скомкал. «Прости». Дешево. До невозможности дешево.
Я не стал устраивать сцен. Не стал рыдать. Я купил тест ДНК в интернете. Самый дорогой, с самым быстрым результатом. Когда курьер привез коробочку, Анна увидела её на столе в прихожей.
— Зачем? — прошептала она. — Ты же всё понял.
— Хочу видеть цифры, — ответил я. — Ноль процентов. Белый лист. Констатацию факта.
Мы собрали материал молча. Ватными палочками. Ваня крутил у виска: «Па, ты чего, в шпионы играем?» Я снова улыбнулся той самой, натянутой улыбкой.
— Это для одного важного дела. Секрет.
Результат пришел на электронку через три дня. Я открыл письмо в офисе, в обеденный перерыв. «Вероятность отцовства: 0.00%. Исключён». Я закрыл ноутбук, доел холодную котлету с макаронами из ланч-бокса. И пошел на совещание. Всё как обычно.
---
Новогодняя суета накрыла город, как одеяло. Все говорили о подарках, планах, оливье. У нас дома тоже готовились к празднику. Но это была странная, театральная подготовка.
— Пап, а Дед Мороз существует? — как-то вечером спросил Ваня, помогая мне (точнее, мешая) собирать письменный стол.
— В каком смысле? — я отвлекся от сортировки бумаг.
— Ну… все говорят, что нет. А как же подарки?
Я посмотрел на него. На его серьезные глаза, в которых ещё жила эта детская надежда на чудо. На честность.
— Дед Мороз — это не бородатый мужик в подарках, — сказал я, выбирая слова. — Это… возможность быть для кого-то волшебником. Тайно сделать что-то хорошее. Так что он существует, пока есть те, кто в него верит и кто сам готов быть… ну, немножко волшебником.
— Запутанно, — усмехнулся он. — Но ладно.
Анна, услышав этот разговор из кухни, уронила тарелку. Она разбилась с душераздирающим звоном.
— Всё хорошо! — крикнула она неестественно бодро. — На счастье!
Я понял, о чем она подумала. О гигантской, вселенской лжи. В которой он жил. В которой мы все теперь жили.
---
Кульминация, если это можно так назвать, случилась два дня назад. Мы выбирали ему подарок. Хотели новый телефон.
— Мам, пап, посмотрите! — Ваня взял с демостенда какой-то флагманский аппарат и поднес к лицу, чтобы сделать селфи. И в этот момент, в отражении темного экрана, я увидел его лицо под странным углом. И меня ударило.
Это было не моё отражение. Это было его. Максима. Та же самая, чуть асимметричная улыбка, когда он был чем-то искренне увлечен. Те же лучики морщин у глаз. Я видел эту улыбку тысячу раз. На фотографиях, в жизни. Как я мог не видеть этого раньше? Мозг просто отказывался складывать пазл.
Я отшатнулся, будто от огня.
— Что с тобой? — насторожился Ваня.
— Голова закружилась, — пробормотал я. — Душно тут. Выбирай, какой нравится, мы купим.
Вечером, когда он заснул, я не выдержал. Вошел в комнату к Анне. Она сидела на кровати, смотрела в стену.
— Я сегодня увидел его в Ване, — сказал я без предисловий. — Точную копию. В отражении.
Она закрыла глаза.
— Я вижу это каждый день. Все тринадцать лет.
— Как ты могла? — спросил я. И это был не крик, а усталый, изможденный шепот.
— Сначала я не видела. Потом начала бояться. Потом… привыкла. Он был больше похож на тебя характером. Спокойный, упрямый. Я цеплялась за это. А потом… было уже поздно что-то менять. Ты стал его отцом. Настоящим.
— Но ты отняла у меня право выбора, — сказал я. — Ты и он. Вы решили за меня. Играли в бога.
— Я знаю, — она открыла глаза. В них была та самая пустота. — И я никогда не прощу себе этого. Ты можешь уйти. Я подпишу любые бумаги. Деньги, квартира… всё ему. Только… не лишай его отца. Он тебя обожает.
Я вышел, не ответив. Она просила не за себя. Она просила за него. Это было единственное честное, что она сказала за последние месяцы.
---
Сейчас я стою в этой самой квартире, которая теперь, по завещанию, может стать его. Пахнет мандаринами и хвоей. Анна достала бокалы для шампанского. Ваня нарядил кота в бант. Всё готово к празднику. К встрече нового года, новой жизни.
А у меня внутри — октябрь. Минус двадцать. И тишина, в которой слишком громко звучат два слова: «пап» и «ноль процентов».
Я не знаю, что будем делать завтра. Разводиться? Пытаться как-то жить дальше? Говорить правду? Я не знаю.
Знаю только одно: когда через пару часов пробьют куранты, и Ваня крикнет «С новым годом!», я обниму его. Крепко. Потому что для него я — папа. И потому что эта ложь — единственное, что у него сейчас есть. И отнимать её — всё равно что оставить его на морозе в одной футболке. Я не могу. Даже зная всё.
Возможно, в этом и есть главная родительская доля — не сбежать. Даже когда тебе показали, что ты здесь, в общем-то, не по праву.
С наступающим, что ли.
---
А вы? Сталкивались с правдой, которая рушила всё? Что крепче — биология или десять лет жизни? Пишите в комментариях. Ваше мнение сейчас ценится как никогда. Поддержите канал подпиской, если такие истории находят отклик — это сигнал, что нужно говорить и о сложном.