— Ты что, совсем страх потеряла? — голос Клавдии Михайловны прорезал пространство кухни, как нож по масляному крему. — Кто тебе позволил мою кастрюлю трогать?
Вера замерла у плиты, деревянная ложка зависла в воздухе. Она готовила ужин. Самую обычную картошку с мясом.
— Клавдия Михайловна, я просто...
— Просто! — передразнила та, и Вера поймала себя на мысли, что ненавидит эту интонацию больше всего на свете. Эту привычку обрывать на полуслове, не давать договорить, словно твои слова заранее ничего не стоят. — Просто захотелось чужим пользоваться? Нашлась тут командирша! В этом доме хозяйка я, а ты так, прислуга на птичьих правах!
Декабрьское утро только начиналось, а скандал уже разгорался вовсю. За окном серело небо — безразличное, равнодушное к тому, что творится в этой трёхкомнатной квартире на пятом этаже панельной девятиэтажки.
Вера выдохнула. Медленно. Считала про себя до десяти, как советовала психолог из тех роликов на ютубе, что она смотрела по ночам, когда не могла уснуть. Один, два, три...
— Я живу здесь уже два года, — произнесла она тихо, стараясь держать голос ровным. — Я жена вашего сына. Я готовлю ужин для всей семьи.
Клавдия Михайловна усмехнулась. Вера знала эту усмешку — кривую, торжествующую, полную какого-то нездорового удовольствия. Свекровь подошла ближе, и Вера почувствовала запах её парфюма — приторно-сладкий, удушающий.
— Жена, — протянула та, смакуя слово. — Штамп в паспорте ещё ничего не значит, милая. Вот когда сына мне родишь, тогда и поговорим о правах.
Вера сжала ложку сильнее. Ей хотелось крикнуть, бросить эту проклятую кастрюлю, выбежать из квартиры и никогда не возвращаться. Но куда? К родителям в Тверь, в их однушку, где отец уже пять лет на пенсии, а мать перебивается подработками? Это же Москва, здесь хоть какие-то перспективы, хоть призрачная надежда на нормальную жизнь.
— Макс скоро придёт, — сказала она вместо ответа.
— Максимушка, — свекровь произнесла имя сына с такой нежностью, что Вере стало не по себе. — Он вечно на работе пропадает, бедненький. Кормить его надо нормально, а не тем, что ты готовишь.
«Тем, что я готовлю, он с удовольствием ест», — подумала Вера, но вслух не произнесла. Бесполезно. Клавдия Михайловна всегда найдёт, к чему придраться. Всегда.
Она отвернулась к плите, продолжила помешивать. Картошка начинала пригорать.
— Ты меня игнорируешь? — голос за спиной стал ещё выше, истеричнее. — Ты вообще понимаешь, с кем разговариваешь?
Вера обернулась. Посмотрела свекрови прямо в глаза — карие, налитые какой-то непонятной злобой, и вдруг поняла: эта женщина наслаждается. Наслаждается тем, что делает её жизнь невыносимой. Каждый день, каждый час.
— Клавдия Михайловна, — начала она снова, собирая последние силы для вежливости. — Может, присядете? Я сейчас всё доделаю, и мы спокойно...
— Не указывай мне! — взвизгнула та и резко дёрнула кастрюлю с плиты.
Горячее масло брызнуло в стороны. Несколько капель попало Вере на руку, и она вскрикнула, отпрыгивая. Боль была жгучей, мгновенной.
— Вот видишь, — свекровь поставила кастрюлю на стол с грохотом. — Даже готовить нормально не можешь. Руки-крюки.
В этот момент в кухню заглянула Евдокия Сергеевна — соседка по лестничной клетке, которая по какой-то непонятной причине регулярно заходила «на чай». Маленькая, сухонькая старушка с острым носом и ещё более острым языком.
— Ой, что это у вас тут? — пропела она, и Вера сразу поняла: всё было подстроено. Евдокия Сергеевна пришла не случайно. Она пришла как раз вовремя, чтобы стать свидетелем очередного «безобразия» невестки.
— Да вот, Дусенька, — Клавдия Михайловна мгновенно сменила тон на жалобный. — Не знаю, что и делать с ней. Готовит кое-как, вся кухня в масле, чуть пожар не устроила.
Вера смотрела на них — на двух женщин, которые сейчас перемигивались, словно участницы какого-то тайного заговора. И правда была именно в этом. Заговора. Они сговорились против неё, и Вера даже знала когда — три недели назад, после того случая с тортом.
Тогда она испекла наполеон на день рождения Макса. Старалась, провозилась полдня, каждый корж выходил идеальным, крем — нежнейший. Макс был в восторге. А Клавдия Михайловна сказала, что «покупной был бы вкуснее» и демонстративно не стала есть.
На следующий день появилась Евдокия Сергеевна. Сначала на чай. Потом на обед. Потом просто так, «мимо проходила». И всегда — всегда! — ей что-то рассказывала свекровь. Шёпотом, многозначительно, с кивками в сторону Веры.
— Молодые сейчас такие, — вздохнула Евдокия Сергеевна, качая головой. — Ни уважения, ни понимания. Мы в их годы...
— В наши годы, — подхватила Клавдия Михайловна, — мы знали своё место. Я, между прочим, когда к свекрови попала...
Она осеклась. На секунду. Но Вера заметила — мелькнуло что-то в её глазах. Что-то давнее, злое, незажившее.
— Что было, когда вы к свекрови попали? — спросила Вера тихо.
Молчание.
Клавдия Михайловна смотрела на неё так, будто готова была испепелить взглядом. А потом резко развернулась и вышла из кухни. Евдокия Сергеевна семенила следом, бормоча что-то про «неуважение к старшим».
Вера осталась одна. Рука болела, на коже наливался волдырь. Картошка в кастрюле остыла, покрылась жирной плёнкой. За окном сгущались сумерки — рано, по-декабрьски безжалостно.
Она подошла к раковине, подставила обожжённую руку под холодную воду. И вдруг — совершенно отчётливо — услышала из комнаты свекрови приглушённый разговор.
— ...она не должна знать, — это был голос Клавдии Михайловны.
— А если узнает? — Евдокия Сергеевна.
— Не узнает. Максимушка мне всё расскажет. Он хороший мальчик, он маму любит. Вот увидишь, к Новому году мы её отсюда выживем.
Вера замерла. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать.
Они планировали. Планировали избавиться от неё.
Вера простояла у раковины ещё минут десять, пока вода не стала обжигать холодом так же, как раньше масло — жаром. Мысли путались, наползали друг на друга. «Выживем к Новому году». Что это значит? Как они собираются это сделать?
Она вытерла руку полотенцем, перемотала бинтом. В прихожей хлопнула дверь — вернулся Макс.
— Привет! — крикнул он бодро. — Что-то вкусным пахнет!
Вера вышла из кухни. Муж снимал куртку, щёки раскраснелись от мороза, в глазах — усталость после рабочего дня. Обычный вечер. Обычный Макс, который через минуту пройдёт к матери, поцелует её в щёку, спросит, как дела.
— Макс, нам надо поговорить, — начала она.
Он обернулся, и Вера увидела, как его лицо мгновенно напряглось. Словно он уже знал, о чём речь. Словно эти разговоры давно стали для него пыткой.
— Верунь, только не сегодня, ладно? — он повесил куртку, даже не глядя на неё. — Я устал. Давай завтра.
— Завтра будет то же самое.
— Что — то же самое?
— Твоя мать. Она...
Из комнаты вышла Клавдия Михайловна. Появилась как по команде, будто чувствовала, когда нужно вмешаться.
— Максимушка, сыночек! — она обняла сына, прижала к себе. — Как же я соскучилась! Иди, я тебе разогрею нормальную еду, не то, что эта стряпня.
Макс послушно пошёл за матерью. Даже не оглянулся.
Вера осталась стоять в прихожей. Одна. Как всегда.
Ночью она не спала. Листала телефон, пытаясь отвлечься. Зашла в Телеграм, в свой канал, где иногда постила фотографии — просто так, для себя. Ничего особенного: чашка кофе, вид из окна, селфи в новом платье.
Последнее фото было двухдневной давности. Она сфотографировалась перед зеркалом в том самом синем платье, которое купила на распродаже. Чувствовала себя красивой в тот момент. Почти счастливой.
Под фото было тридцать семь просмотров и четыре комментария.
Первый: «Красотка!»
Второй: «Платье супер!»
Третий: «KlavdijaM: Вырядилась. А кому ты нужна в этом балахоне? Смешно смотреть»
Четвёртый: «KlavdijaM: Фотографироваться научилась, а готовить так и не научишься. Жалко сына моего»
Вера перечитала дважды. Трижды. Ник свекрови. Её аккаунт.
Руки задрожали. Она пролистала дальше — открыла другие посты. Там тоже были комментарии от KlavdijaM. Под каждой фотографией. Ядовитые, злобные, унижающие.
«Толстая стала. Лицо поплыло»
«Максим мог бы найти получше»
«Никакого вкуса. Деревенщина»
Вера зажала рот ладонью, чтобы не закричать. Макс спал рядом, посапывая. Ему было всё равно. Ему всегда было всё равно.
Она встала, оделась в темноте. Достала из шкафа сумку — ту самую, дорожную, с которой приехала сюда два года назад. Начала складывать вещи. Только самое необходимое.
Макс проснулся от шороха.
— Ты чего? — пробормотал он сонно.
— Уезжаю.
— Куда? — он приподнялся на локте, протирая глаза.
— К родителям. В Тверь.
Молчание. Потом:
— Из-за чего опять?
«Опять». Это слово резануло больнее, чем всё остальное.
— Из-за того, что твоя мать пишет гадости под моими фотографиями. Из-за того, что ты даже не пытаешься меня защитить. Из-за того, что я больше не могу.
Макс сел на кровати. Потёр лицо ладонями. Вера ждала — сейчас он что-то скажет, остановит, попросит остаться.
— Может, она права, — произнёс он тихо. — Мама же не со зла. Она просто... она хочет, чтобы ты стала лучше.
Вера замерла с кофтой в руках. «Стала лучше». Значит, он тоже считает её недостаточно хорошей.
— Знаешь что, Макс? — голос её прозвучал на удивление спокойно. — Иди к своей маме. Она тебе нужнее, чем я.
Она застегнула сумку. Вышла из комнаты, даже не оглянувшись.
В прихожей натянула куртку, обула ботинки. Рука ещё болела — ожог напоминал о себе. Вера открыла дверь и увидела на пороге Клавдию Михайловну. Та стояла в халате, с торжествующей улыбкой на лице.
— Уезжаешь? — спросила свекровь медоточиво. — Ну и правильно. Максимушке нужна другая жена. Нормальная.
Вера посмотрела на неё в последний раз. И вдруг поняла: эта женщина никогда не будет счастлива. Она сама несчастна — настолько, что может жить только чужой болью.
— Вы знаете что, Клавдия Михайловна? — сказала Вера тихо. — Мне вас жаль.
Она вышла, закрыв за собой дверь.
Поезд до Твери отправлялся в шесть утра. Вера сидела на жёсткой скамейке вокзала, сжимая телефон. Макс не звонил. Не писал.
Не поехал за ней.
А в Москве, в квартире на пятом этаже, Клавдия Михайловна пила чай с Евдокией Сергеевной и довольно улыбалась:
— Вот видишь, Дусенька. Я же говорила — к Новому году управимся.
Тверь встретила Веру объятиями матери и запахом свежевыпеченных пирожков. Маленькая квартира показалась раем после московского ада.
— Доченька моя, — мама гладила её по волосам, как в детстве. — Всё будет хорошо. Вот увидишь.
Первую неделю Вера просто отлеживалась. Спала по двенадцать часов, плакала, смотрела в потолок. Телефон молчал. Макс так и не позвонил.
А потом что-то щёлкнуло внутри.
Она встала, умылась холодной водой, посмотрела на себя в зеркало. Осунувшееся лицо, потухшие глаза. «Нет, — подумала она. — Я не такая. Я не жертва».
Вера открыла ноутбук. Вспомнила, что когда-то, ещё до замужества, занималась дизайном. Делала открытки, логотипы для друзей. Ей нравилось. Потом Клавдия Михайловна сказала, что это «несерьёзно», и Вера забросила.
Теперь она зарегистрировалась на фриланс-бирже. Первый заказ пришёл через три дня — простенький логотип за тысячу рублей. Потом второй. Третий.
К концу января у неё было уже пятнадцать постоянных клиентов.
Макс написал в середине февраля: «Верунь, давай поговорим. Приезжай».
Она ответила коротко: «Нет».
Он писал ещё дважды. Потом затих.
Март принёс неожиданность. Один из клиентов — владелец крупного маркетингового агентства — предложил работу. Удалённую, с хорошей зарплатой и возможностью карьерного роста.
— Вы талантливы, — сказал он на созвоне. — Мне нужны такие люди.
Вера согласилась не раздумывая.
К маю она уже вела три больших проекта. Сняла квартиру в центре Твери — светлую однушку с панорамными окнами. Обставила так, как хотела: много белого, живые цветы, удобное кресло у окна.
Мама приходила в гости и ахала:
— Доченька, ты прямо расцвела! Глаза горят!
Это была правда. Вера чувствовала себя... живой. По-настоящему. Впервые за долгие годы.
А в Москве дела шли иначе.
Клавдия Михайловна праздновала победу ровно две недели. Потом начались проблемы.
Макс ходил мрачнее тучи. На работе получил выговор за сорванный проект — не мог сосредоточиться. Дома огрызался на мать, запирался в комнате.
— Максимушка, что с тобой? — причитала Клавдия Михайловна. — Я же для твоего блага старалась!
— Для моего блага? — он смотрел на мать так, будто видел впервые. — Ты разрушила мою семью!
— Какую семью? Эта девица тебе не пара была!
— Она была единственной, кто меня любил! — крикнул Макс и вышел, хлопнув дверью.
Вернулся он только через три дня — пьяный, небритый, с красными глазами. Свалился на диван и проспал сутки.
Клавдия Михайловна металась по квартире. Вызывала Евдокию Сергеевну, жаловалась, плакала. Но соседка была холодна:
— Сами заварили кашу, сами расхлёбывайте. Мне и своих проблем хватает.
Оказалось, Евдокия Сергеевна тоже получила своё — её дочь узнала, что мать строчила гадости незнакомым людям в интернете, и устроила скандал. Теперь старушка сидела дома, лишённая телефона и компьютера.
К июню Макс потерял работу. Целыми днями лежал на диване, листал соцсети. Наткнулся случайно на канал Веры.
Она постила фотографии своих работ, рассказывала о проектах. На фото — счастливая, уверенная, красивая. Совсем другая.
Под одним из постов был комментарий: «Вера, вы невероятная! Такой талант!»
Макс написал ей в личку: «Может увидимся? Мне нужно поговорить».
Вера ответила через два часа: «Макс, мне не нужно это. Я желаю тебе добра, но мы больше не часть жизни друг друга. Береги себя».
Он перечитал сообщение раз десять. Потом закрыл телефон и посмотрел на мать, которая суетилась на кухне — постаревшая, сгорбленная, несчастная.
«Это она, — понял он вдруг. — Это всё из-за неё».
Сентябрь. Вера получила повышение и премию. Руководитель предложил переехать в Санкт-Петербург — открывался новый офис, нужен был креативный директор.
— Я подумаю, — сказала она, хотя внутри уже всё решила.
Питер манил. Новая жизнь, новые возможности.
В выходные она гуляла по набережной Волги, пила кофе в любимой кофейне, встречалась с подругами. Жила. Просто жила — без страха, без постоянного напряжения, без ощущения, что ты недостаточно хороша.
Телефон завибрировал. Незнакомый номер.
«Вера, это Клавдия Михайловна. Максиму плохо. Он просит тебя вернуться. Пожалуйста, приезжай».
Она прочитала сообщение дважды. Представила: московскую квартиру, свекровь, мужа. Старую жизнь.
Пальцы зависли над клавиатурой. А потом она улыбнулась и заблокировала номер.
Нет. Эта история закончилась.
Декабрь следующего года. Накануне Нового года Вера сидела в панорамном ресторане Санкт-Петербурга. Напротив — мужчина, которого она встретила три месяца назад на бизнес-конференции. Дмитрий, архитектор. Умный, добрый, внимательный.
— О чём задумалась? — спросил он, накрывая её руку своей.
— О том, как иногда нужно потерять всё, чтобы найти себя.
Он улыбнулся. В окне отражались огни города, за стеклом кружил снег.
Вера посмотрела на своё отражение. Счастливое лицо. Уверенный взгляд. Она прошла через ад и вышла другой — сильной, самодостаточной, свободной.
А где-то в Москве Клавдия Михайловна сидела в пустой квартире. Макс съехал месяц назад — не выдержал, снял комнату на окраине. Евдокия Сергеевна больше не приходила.
Старая женщина смотрела в окно на падающий снег и вспоминала свою молодость. Когда-то у неё тоже была свекровь. Злая, жестокая. Она мстила всю жизнь, отыгрывалась на невестке. И что получила взамен? Одиночество.
Часы пробили полночь.
Новый год.
Вера чокнулась бокалом с Дмитрием, и в её глазах плясали огоньки свечей.
Она была счастлива.
По-настоящему счастлива.