Тридцать первое декабря началось для Татьяны не с запаха мандаринов и предвкушения чуда, а с дикой головной боли и звонка мамы.
— Танюша, ты холодец поставила? — бодрый голос Марии Степановны звучал слишком громко для утра. — Смотри, не перевари!
Татьяна зажала телефон плечом, пытаясь одновременно нарезать морковь, следить за кипящим молоком и ногой отодвигать кота, который требовал свою порцию мяса.
— Поставила, мам. Вчера еще.
Татьяна закрыла глаза. На часах было десять утра. До боя курантов оставалось четырнадцать часов, а она уже чувствовала себя так, словно разгрузила вагон с углем.
Кухня напоминала поле боя. На столе теснились банки с горошком, пакеты с майонезом, миски с овощами. В раковине громоздилась гора посуды после вчерашнего ужина, которую, конечно же, никто не помыл.
— Тань! — донеслось из комнаты. — Тань, а где мои праздничные носки? Ну те, с оленями?
В дверном проеме кухни появился Сергей. В свои пятьдесят он сохранил неплохую фигуру, но отрастил феноменальную бытовую беспомощность. Он стоял в одних трусах и смотрел на жену с искренним недоумением.
— Сережа, — Татьяна крепко сжала нож, чувствуя, как дрожит рука. — У тебя есть шкаф. В шкафу есть полка. Я не заведующая твоим гардеробом.
— Ну чего ты заводишься? — обиделся муж. — Праздник же.
Он взял со стола кружок колбасы, который Татьяна только что нарезала, и отправил в рот.
— Не таскай! Это для салата!
— Жалко, что ли? — прожевал Сергей и ушел обратно к телевизору.
Татьяна посмотрела на нечищеную картошку. Ей захотелось просто сесть и заплакать. Но плакать было некогда. Надо было кормить семью. Семью, которая воспринимала её усилия как воздух — замечала только тогда, когда его не становилось.
Через час проснулись дети. Девятнадцатилетний Артем и шестнадцатилетняя Лиза.
— Мам, — Лиза вошла на кухню, уткнувшись в телефон. — А ты мое платье постирала? Я же говорила, что пойду в нем к девочкам.
— Лиза, ты кинула его в корзину?
— Нет, оно на стуле висело. Ты что, не видела?
Татьяна почувствовала, как внутри поднимается горячая волна обиды.
— Я не заходила в твою комнату. У меня здесь свой персональный ад. Если тебе нужно платье, возьми и постирай сама.
Следом появился Артем.
— Ма, сделай яичницу с беконом по-быстрому. Я в рейд ухожу.
— В холодильнике возьми йогурт.
— Не хочу йогурт. Я хочу горячего. Тебе сложно, что ли? Две минуты делов.
— Артем, я занята! Я режу, варю, парю! Возьми сковородку и сделай сам!
Сын закатил глаза и громко хлопнул дверцей холодильника.
— Ну и ладно. Спасибо за праздничное настроение.
День несся к вечеру, сметая остатки сил. Сергей забыл купить хлеб. Мама позвонила еще пять раз. Лиза ходила с обиженным лицом.
К девяти вечера Татьяна едва держалась на ногах. Она накрывала на стол в гостиной. Белая скатерть, хрусталь. Всё должно быть идеально.
Она торжественно внесла горячее — утку с яблоками. Шедевр, над которым колдовала три часа, и который сейчас был никому не нужен.
Сергей сидел в кресле с телефоном. Дети переписывались в чатах. Никто даже не поднял головы, чтобы оценить красоту стола.
— Давайте садиться, — тихо сказала Татьяна.
— Сейчас, мам, катку доиграю.
— Лиза, иди к столу!
— Я ногти докрашиваю! Не кричи!
Сергей потянулся:
— Тань, а где пульт? Хочу новости переключить.
И тут её терпение лопнуло. Звук был почти физическим, как оборвавшаяся струна.
Татьяна поставила салатницу на стол с таким стуком, что жалобно звякнули вилки.
— Пульт? — переспросила она ледяным тоном. — Тебе нужен пульт? А мне, может быть, нужно хоть каплю уважения?
— Ты чего завелась? ПМС, что ли? — лениво бросил муж.
Это стало последней каплей.
— ПМС? — голос Татьяны сорвался на крик. — Нет, Сережа! Это двадцать лет обслуживания! Я для вас кто? Робот-пылесос с функцией мультиварки? Я неделю ношусь как проклятая, чтобы вам было вкусно и красиво! А вы?
В комнату заглянули испуганные дети.
— Мам, ты чего кричишь?
— Ни слова! — оборвала Татьяна так жестко, что сын вжал голову в плечи. — Вы хоть раз спросили, как я себя чувствую? Вы хоть раз чашку за собой помыли без напоминания? Я смертельно устала тащить этот воз одна!
Она сорвала с себя нарядный передник и бросила его на пол.
— Вы сейчас поедите, уткнетесь в экраны и ляжете спать! А я буду мыть жирную посуду до трех ночи! Хватит!
Она схватила связку ключей с комода.
— Ты спрашивал, где ключи от машины? Вот они!
Она кинула ключи мужу. Он поймал их на лету, разинув рот.
— Берите машину! И уезжайте отсюда! Все! К маме, к друзьям — мне всё равно! Я хочу встретить этот Новый год одна! Вон из моего дома!
В квартире повисла звенящая тишина. Татьяна всегда была мягкой, терпеливой. Они никогда не видели её в такой ярости.
— У вас десять минут, — прошептала она, указывая на дверь.
Татьяна ушла в спальню и плотно закрыла дверь. Она упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и дала волю слезам.
Сквозь рыдания она слышала возню в прихожей. Испуганный шепот. Хлопок входной двери.
Они ушли.
Злость отступила, оставив после себя липкий страх. Что она наделала? Выгнала семью в мороз перед самым боем курантов.
Она хотела позвонить, вернуть их, но сил не было даже поднять руку.
«Пусть, — подумала она, проваливаясь в сон. — Пусть хоть раз побудут на моем месте».
Она уснула прямо в одежде, не дождавшись полуночи.
Проснулась Татьяна от яркого солнца, бьющего в глаза. Первое января.
В квартире было тихо. Абсолютно, стерильно тихо.
— Сережа? — позвала она, садясь на кровати. — Лиза?
Тишина.
Паника накрыла её с головой. Они не вернулись. Она разрушила свою семью собственными руками.
Татьяна вскочила и побежала на кухню, готовясь увидеть вчерашний разгром.
Она замерла на пороге.
На кухне было чисто. Идеально чисто. Горы грязной посуды исчезли. Плита блестела. Стол был вытерт до скрипа.
На столе стояла её любимая термокружка и лежала шоколадка с соленой карамелью. Рядом, прижатый солонкой, лежал лист бумаги.
Почерк был Лизин:
«Мамуль, мы вернулись в шесть утра, пока ты спала. Тихонько всё убрали, перемыли всю посуду и кухню. Папа руководил. Мы забрали салаты и уехали к бабушке, чтобы дать тебе выспаться. Прости нас, мы вели себя ужасно».
А чуть ниже, на стикере, размашистым почерком Сергея:
«Танюша. Я дурак. Старый, слепой дурак. Ты права во всем. Мы полночи просидели в машине и говорили. Нам стало стыдно.
Я вызвал клининг на послезавтра для генеральной уборки всей квартиры. А тебя записал в спа-салон, сертификат в конверте. Мы вернемся 4-го вечером. Побудь одна, отдохни. Мы тебя любим. Твой бестолковый муж».
Татьяна читала, и буквы расплывались. Слезы капали на бумагу, но это были слезы облегчения.
На столе лежал конверт с золотым тиснением «SPA».
Татьяна опустилась на стул.
Тишина больше не казалась пугающей. Она стала лечебной, обволакивающей.
Она одна. Впервые за двадцать лет первого января она одна. Ей не надо бежать разогревать вчерашнее, не надо мыть пол.
Она открыла термокружку. Там был кофе. Еще горячий, ароматный, сваренный с заботой перед их вторым уходом.
Татьяна отломила кусочек шоколада.
— Господи, — прошептала она, глядя на морозные узоры на окне. — Как же хорошо.
Она поняла, что её срыв не был концом. Это было начало. Им потребовался шок, чтобы вынырнуть из собственного эгоизма и увидеть в ней живого человека, а не функцию.
Она достала телефон и написала в семейный чат:
«Жду 4-го. Приезжайте сытыми. Готовить не буду».
Отправила. И, улыбаясь, пошла в ванную. Равнодушие было побеждено. А любовь вернулась сторицей, упакованная в тишину и горячий кофе.
Юлия Вернер ©