Тридцатое декабря в офисе всегда напоминает сумасшедший дом, где пациенты вдруг решили заняться бухгалтерией. Полина закрыла последний отчет, чувствуя, как вибрирует в виске тонкая, противная жилка. За окном валил густой, липкий снег, превращая Москву в одну гигантскую пробку.
Единственное, чего ей хотелось — это тишины. Прийти домой, заварить чай с чабрецом и просто смотреть на мигающую гирлянду. Этот год был тяжелым. Первым годом без мамы.
Мамы не стало в феврале. Тихо, во сне. С тех пор Полина жила словно в вакууме. Муж, Дима, старался поддерживать, но мужчины часто не понимают, что горе не лечится словами «ну, жизнь продолжается».
Полина повернула ключ в замке, мечтая только о горячем душе. Но стоило двери открыться, как в нос ударил резкий, химический запах хлорки, смешанный с ароматом жареного лука.
В прихожей стояли чужие сапоги. Свекровь.
— Полиночка, это ты? — раздался звонкий голос из кухни. — А мы тут с Димой решили тебе сюрприз сделать!
Полина вошла в комнату и ахнула. Квартира была не просто убрана — она была зачищена. Шторы сняты, ковер свернут, а на месте её уютного творческого беспорядка на рабочем столе зияла стерильная пустота.
— Генеральная уборка! — торжественно объявила Анна Сергеевна, выплывая из кухни с мокрой тряпкой. — Новый год надо встречать в чистоте! А то у тебя, милая, по углам уже мох начал расти.
Дима сидел на диване с виноватым видом.
— Мам, ну я же просил без фанатизма.
— Какой фанатизм? — возмутилась свекровь. — Я два мешка хлама вынесла! Балкон разобрала, антресоли освободила.
У Полины похолодело внутри. Антресоли. Там, в дальнем углу, лежало самое дорогое.
Она медленно, на ватных ногах, прошла в спальню. Бросилась к антресолям. Чистота. Ни пылинки.
И ни коробки.
Это была обычная обувная коробка, перетянутая синей изолентой. В ней лежали письма. Мамины письма папе в армию, открытки, тетрадка со стихами. Полина иногда доставала их, перечитывала, вдыхала запах старой бумаги и маминых любимых духов с нотками ландыша, и ей казалось, что мама рядом.
— Где? — хрипло спросила Полина, выходя в коридор.
— Что «где», Полиночка?
— Коробка. Картонная коробка из-под сапог. С синей изолентой.
Свекровь нахмурилась.
— А, эта рвань? Господи, Поля, ну ты же взрослая женщина. Зачем тебе этот мусоросборник?
Сердце Полины пропустило удар.
— Где коробка, Анна Сергеевна?
— Выбросила я её, — простодушно ответила свекровь. — Ну а что? Картонка старая, пыльная. Только место занимала. Мы с Димой два огромных пакета на мусорку отнесли час назад. Мусоровоз как раз приезжал, всё забрали уже.
Мир качнулся. Полина схватилась за косяк двери. В ушах зазвенело. Мамины слова, мамины мысли, её почерк — всё это теперь перемалывалось где-то в грязном кузове машины.
— Ты... — Полина не узнала свой голос. — Ты выбросила письма моей мамы?
— Ой, ну не надо драматизировать! — всплеснула руками свекровь. — Память должна быть в голове, а не в пыльных бумажках. Мертвым это уже не нужно, а живым надо жить в чистоте!
Эта фраза стала последней каплей.
— Вон! — заорала она так, что зазвенел хрусталь в серванте.
— Что?
— Вон отсюда! Оба! Чтобы духу вашего здесь не было! Вали к своей маме, Дима, если тебе так нравится её «чистота»!
— Полина, ты чего? — Дима попытался подойти. — Ну мама ошиблась, она не со зла.
— Не со зла?! Она уничтожила мою жизнь! Она вытерла об меня ноги! А ты стоял и смотрел?
Полина схватила куртку мужа и швырнула её в подъезд. Потом схватила сумку свекрови. Анна Сергеевна возмущенно кричала, но Полина вытолкала их в тамбур и захлопнула дверь.
Она прижалась лбом к холодному металлу двери. Ноги подкосились. Полина с трудом дошла до банкетки, упала на неё и завыла. Громко, страшно, по-звериному.
Квартира была пугающе чистой. Запах хлорки теперь казался запахом морга.
Прошел час, второй. Наступила ночь. За окном продолжалась метель.
В дверь позвонили. Короткий, неуверенный звонок.
Полина посмотрела в глазок. На площадке стояла Анна Сергеевна. Одна. Она плакала.
Полина открыла дверь.
— Что вам еще нужно? — спросила она ледяным тоном.
Анна Сергеевна шмыгнула носом и прижала к груди большой пакет.
— Возьми, Поля. И прости меня, дуру старую. Я ведь не поняла сначала... Ты так кричать начала...
Полина машинально взяла пакет.
— Я три недели назад, когда ты на работе была, взяла эту коробку. Потихоньку. Отнесла в фотоателье. Мы с мастером каждый листочек отсканировали, почистили, восстановили. И... вот.
Полина дрожащими пальцами разорвала упаковку. В её руках был большой, тяжелый фотоальбом в бархатной бордовой обложке. На ней золотым тиснением было выведено: «Мамины слова».
Она открыла первую страницу. На плотной бумаге была напечатана фотография мамы и скан того самого письма. Почерк был четким, ярким, словно чернила высохли только вчера. Это была книга памяти.
— А оригиналы? — прошептала Полина.
— В мастерской они, — всхлипнула Анна Сергеевна. — Мастер их специальным раствором пропитывает, чтобы не рассыпались. А коробку... Коробку я пустую на место поставила три недели назад, чтобы ты пропажу не заметила раньше времени. А сегодня смотрю — стоит эта рухлядь пустая, ну я её и выбросила. Я про картонку говорила, Поля! Я же не знала, что ты подумаешь...
Полина подняла глаза на свекровь. Та стояла, виноватая, постаревшая за эти часы лет на десять.
Слезы снова покатились по щекам Полины, но это были уже другие слезы. Слезы стыда.
Она вспомнила, как орала «мать-мусорщица». Как выгоняла её на мороз.
А эта женщина, которую она считала грубым «бульдозером», три недели тайком спасала её память.
— Анна Сергеевна... — Полина сделала шаг вперед.
— Ты прости меня, дочка. Я ведь тоже маму потеряла рано. Знаю, как это. Когда хочется голос услышать, а неоткуда.
Полина выронила альбом на тумбочку и обняла свекровь. Крепко, до хруста в ребрах.
— Простите меня, — шептала она. — Я такая дура.
— Ну какая ты дура, — гладила её по спине Анна Сергеевна большой, шершавой ладонью. — Ты просто осиротела. Болит у тебя. Я понимаю.
— А Дима где? — спросила Полина, вытирая лицо.
— В машине сидит, внизу. Греется. Боится подниматься.
Полина нервно рассмеялась.
— Зовите его. Чай пить будем. С чабрецом.
Через десять минут они сидели на той самой, стерильно чистой кухне. Дима, всё еще настороженный, разливал кипяток.
Эта генеральная уборка действительно вычистила из их дома что-то очень важное. Она вычистила недоверие.
Глядя на то, как свекровь подкладывает Диме варенье (то самое, которое она не выбросила, а аккуратно переставила в холодильник), Полина улыбнулась.
— Спасибо за уборку, мама.
Анна Сергеевна замерла с ложкой в руке. Полина впервые назвала её мамой.
Свекровь отвернулась к окну, пряча счастливую улыбку, и проворчала своим привычным командирским тоном:
— Ну вот, наконец-то. Пейте чай, пока горячий, согревайтесь. А то совсем замерзли с этой беготней.
За окном метель укрывала Москву чистым, белым листом. Наступал Новый год. И он обещал быть по-настоящему новым.
Юлия Вернер ©