Бывает начнёшь изучать чью-то биографию, капнешь чуть глубже школьных учебников, и вдруг мороз по коже. Не от внезапного сквозняка, нет. От того, насколько слепыми мы бываем в моменте и насколько очевидным всё становится спустя полвека. Есть в нашей истории фигуры, которые принято либо мазать дегтем, либо, наоборот, возносить на пьедестал мучеников. Но история — дама циничная, она не терпит ни икон, ни карикатур. Она любит факты. И сегодня я хочу поговорить о человеке, чье имя десятилетиями вымарывали из учебников, вырезали с групповых фотографий и упоминали лишь в связке с эпитетом «иуда».
Лейба Давидович Бронштейн. Лев Троцкий.
Знаете, что меня всегда поражало в его биографии? Не то, как он мотался по фронтам Гражданской в своем бронепоезде, и даже не то, как он фактически с нуля собрал Красную Армию, заставив царских офицеров служить новой власти. Меня поражает другое. Это жуткое, почти хирургическое хладнокровие, с которым он, уже будучи изгнанником, загнанным зверем, предсказал всё, что случится с его страной. И с ним самим.
Сейчас модно называть всяких гадалок «пророками». Но Троцкий не смотрел в хрустальный шар. У него был другой инструмент — интеллект. Острый, злой, марксистский интеллект, который позволял ему видеть структуру событий там, где другие видели лишь хаос. И когда читаешь его тексты тридцатых годов, становится не по себе. Потому что это не прогнозы. Это диагноз, поставленный патологоанатомом еще живому пациенту. Диагноз, который мы подтвердили в 1991 году.
Давайте отбросим шелуху и посмотрим на факты.
1933 год. В Германии к власти приходит Гитлер. Что в это время писали европейские газеты? Что писала советская пресса? Многие надеялись, что фюрер — это временно, что с ним можно договориться, что это просто «агрессивный национализм». Троцкий, сидя в далекой Мексике, уже тогда сказал: вы ничего не поняли.
Он писал прямым текстом: нацизм — это не про «германизацию» земель. Не надейтесь, что немцы придут и просто навяжут свой язык и культуру. Троцкий предупреждал: они идут не ассимилировать. Они идут истреблять. Он увидел в нацистской доктрине то, во что мир отказывался верить до самого открытия ворот Освенцима — идею кастового господства, где покоренные народы подлежат физическому уничтожению или превращению в рабов.
Более того, он расписал партитуру грядущей войны, как по нотам. Он предвидел аншлюс, предвидел, как Гитлер использует амбиции Польши, чтобы изолировать Чехословакию, а потом сожрет и саму Польшу. Он назвал осень 1939 года началом большой бойни в Европе. И, что самое поразительное, он назвал дату нападения на СССР — осень 1941 года. Ошибся всего на пару месяцев, но суть уловил верно: он понимал, что пакт о ненападении — это фикция, тактическая уловка, которая лишь оттягивает неизбежное столкновение двух систем.
Но при всей своей критике Сталина, при всей своей ненависти к тому, во что превратилась партия, Троцкий в одном был непоколебим. Он верил в победу. Не благодаря «гению вождя», а вопреки ему. Он писал, что когда придет беда, сработает та самая спайка советских народов, экономический фундамент, заложенный Октябрем, который окажется прочнее немецкой военной машины. Так и вышло.
Однако самые страшные его пророчества касались не войны. Война — это внешняя угроза, она мобилизует. Троцкий смотрел глубже, в само нутро советской системы. Он задавал вопрос, который в 30-е годы мог стоить жизни любому, кто осмелился бы произнести его вслух: а что будет, когда революционный пыл угаснет?
Его книга «Преданная революция», написанная в 1936 году, — это, пожалуй, самый точный документ эпохи. Пока советские газеты рапортовали о перевыполнении планов, Троцкий указывал на главную раковую опухоль системы — бюрократию.
Поймите логику. Он рассуждал как материалист. Человек слаб. Партийный чиновник, красный директор, генерал — они получают власть. С властью приходят привилегии: спецпайки, дачи, машины, хорошие квартиры. Но в советской системе эти блага привязаны к должности. Тебя сняли — и ты никто. А у чиновника есть дети. И самая естественная человеческая потребность — передать своим детям не только гены, но и статус, и имущество.
Троцкий сформулировал гениально просто: «Привилегии имеют лишь половину цены, если их нельзя оставить детям. Но право завещания неотделимо от права собственности».
Вдумайтесь в это. Еще в середине тридцатых он предсказал Перестройку и приватизацию девяностых. Он говорил: бюрократии станет тесно в рамках социализма. Ей надоест быть просто «управляющей», она захочет стать «владельцем». Ей захочется закрепить свои права на заводы, газеты и пароходы юридически.
Он писал: «Советская бюрократия неизбежно превратится в новый имущий класс и захватит средства производства. Это будет возврат к капиталистическим отношениям при катастрофическом упадке хозяйства и культуры».
Вам это ничего не напоминает? Разве не это мы увидели, когда партийные секретари в одночасье становились банкирами и владельцами концернов? Разве не это произошло, когда «красные директора» приватизировали свои предприятия? Троцкий увидел этот механизм за полвека до того, как Гайдар и Чубайс сели писать свои указы. Он понял, что СССР развалит не ЦРУ и не диссиденты. Его развалит собственная элита, которой захочется монетизировать свою власть.
И знаете, что еще он предвидел?
Судьбу самого Сталина. Казалось бы, в 30-е годы власть «отца народов» была безгранична. Он был богом. Но Троцкий, знавший Иосифа Виссарионовича как никто другой, писал: «Завтра Сталин станет для правящего слоя обузой». Он понимал, что бюрократии нужен покой и стабильность, а не постоянные чистки и мобилизации.
«Сталин не услышит благодарности за свою миссию», — писал изгнанник. И оказался прав. Стоило вождю умереть, как его вчерашние соратники — те самые, кто плясал гопак на его даче, — первыми же начали демонтаж его культа. Сначала убрали Берию, как самого опасного, а потом, на XX съезде, Хрущев, который сам подписывал расстрельные списки, вышел и сказал: «А король-то был кровавый». Номенклатура сбросила старую кожу, чтобы жить спокойно. Троцкий знал, что так будет.
Конечно, он не был ангелом.
Давайте не будем строить иллюзий. Троцкий был жестким, даже жестоким человеком. Красный террор, заградотряды, трудовые армии — это тоже его наследие. Он был фанатиком идеи. Но именно этот фанатизм давал ему ту оптику, которой не было у других. Он не обманывал себя комфортной ложью.
Он знал, что обречен. В своих последних текстах он сквозит фатализмом человека, который понимает: за ним придут. Сталин не мог простить ему не оппозицию, нет. Сталин не мог простить ему интеллектуального превосходства и того, что Троцкий видел его насквозь.
«Сталин стремится нанести удар не по идеям оппонента, а по его черепу», — написал Лев Давидович незадолго до того, как Рамон Меркадер вошел в его кабинет с ледорубом под плащом. Это тоже было пророчеством. Сталину не нужны были дебаты. Ему нужна была тишина.
Когда я перечитываю эти прогнозы сегодня, меня не покидает странное чувство. Мы привыкли думать, что история — это набор случайностей. Что СССР распался, потому что упала цена на нефть, или потому что Горбачев оказался слаб. Но Троцкий показывает нам другую картину. Картину, где распад был заложен в самой конструкции системы, в тот момент, когда власть оторвалась от народа и замкнулась в кабинетах с ковровыми дорожками.
Он предупреждал: если не будет реальной демократии, если рабочие не будут контролировать бюрократов, система сожрет сама себя. Бюрократия победит революцию. Так и случилось. История сделала полный круг, и то, что казалось бредом сумасшедшего эмигранта в 1936 году, стало нашей реальностью в 1991-м.
Удивительно, как один человек, сидя на другом конце света, без интернета, без инсайдов из Кремля, опираясь только на газетные вырезки и свой мозг, смог увидеть будущее яснее, чем целые институты аналитиков. Может быть, потому что он знал природу власти лучше, чем кто-либо другой? Или потому, что он понимал: какими бы красивыми ни были лозунги, в конечном итоге всё решают интересы конкретных людей, желающих вкусно есть и мягко спать?
Это урок для нас всех. Мы часто отмахиваемся от неприятных прогнозов, называем их «очернением» или «паникерством». Но история наказывает за глухоту. Троцкий кричал о пожаре, когда все остальные еще только подносили спички. Его не услышали. Или не захотели услышать. А когда огонь вспыхнул, тушить было уже поздно.
Вот такая история, друзья. Без мистики, без Ванги и Нострадамуса. Только холодный расчет и знание человеческой натуры.
А как вы думаете, был ли у Советского Союза шанс пойти по другому пути, или прогноз Троцкого был приговором без права обжалования? Могла ли система переродиться во что-то жизнеспособное без возврата к дикому капитализму?
Спасибо, что дочитали. Тема сложная, неоднозначная, знаю, что у многих сейчас закипит возмущение, но давайте спорить аргументированно. Если вам понравился этот разбор — ставьте лайк, подписывайтесь на канал. Жду вас в комментариях.