Снег валил хлопьями, крупными, мокрыми и тяжелыми, словно небо решило высыпать на город весь свой запас именно сегодня, тридцать первого декабря. Я стояла на остановке, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовала, как ледяная каша просачивается сквозь, казалось бы, зимние сапоги. В руках у меня были два объемных пакета, ручки которых, несмотря на перчатки, безжалостно впивались в ладони. Там было всё то, без чего не обходится ни один приличный стол: икра, которую я чудом урвала по акции, но все равно дорогущая, ананас, выбранный с особой тщательностью, бутылка хорошего шампанского и куча сладостей для детей.
Вокруг царила предпраздничная суета, но какая-то нервная, дерганая. Люди бежали, толкались, машины сигналили, создавая бесконечные пробки. А я просто хотела выдохнуть. Моя смена в магазине закончилась всего час назад. Быть администратором в продуктовом супермаркете в канун Нового года — это особое, изощренное испытание для психики. Сотни людей, тысячи вопросов, скандалы из-за ценников, закончившиеся мандарины... У меня гудели ноги, раскалывалась голова, но в груди теплился маленький огонек надежды.
Я представляла, как сейчас приеду к свекрови. Там уже муж, Вадим, и наши двое сорванцов — пятилетний Мишка и семилетняя Алина. Мы договорились, что я отработаю смену, а Вадим заберет детей и отвезет их к своей маме, Тамаре Игоревне, пораньше, чтобы помочь ей с нарезкой салатов. Я же, освободившись, приеду на все готовое, как королева, приму душ и мы сядем провожать старый год. Эта мысль грела меня сильнее, чем пуховик.
Наконец, подъехало такси. Ценник был космический, но ждать автобус сил не было никаких. Я плюхнулась на заднее сиденье и прикрыла глаза. В салоне пахло дешевым ароматизатором «елочка» и табаком, но мне было все равно. Главное — еду.
Отношения с Тамарой Игоревной у нас были, мягко говоря, натянутые. С самого начала нашего брака, который длился уже восемь лет, она давала понять, что я — птица не их полета. Она — заслуженный учитель литературы на пенсии, интеллигенция в третьем поколении, а я — «девочка из торговли», как она любила говорить, поджимая губы. То, что у меня высшее экономическое образование, а в торговлю я пошла, потому что там платили реальные деньги, а не копейки в офисе, её не волновало. Для неё я была обслуживающим персоналом, который удачно пристроился к ее сыночку.
Вадим, к сожалению, маму боготворил. Любое её слово было законом. Если мама сказала, что суп пересолен, значит, он пересолен, даже если пресный как вода. Я боролась с этим первые три года, скандалила, плакала, пыталась что-то доказать. А потом просто махнула рукой. Ради детей, ради сохранения семьи я выбрала тактику «худой мир лучше доброй ссоры». Я глотала обиды, улыбалась на колкости и старалась быть идеальной невесткой.
Вот и сегодня. Я встала в пять утра, чтобы перед работой запечь буженину по её фирменному рецепту (чтобы не дай бог не купить магазинную) и передала её мужу вместе с детьми. Я хотела угодить. Я хотела, чтобы этот Новый год прошел мирно.
Такси остановилось у знакомой сталинки с высокими потолками и толстыми стенами. Окна на третьем этаже горели теплым желтым светом. Я расплатилась, вытащила свои пакеты и поплелась к подъезду. Код домофона я знала наизусть, но пальцы от холода не слушались. Наконец, дверь пискнула, и я вошла в спасительное тепло подъезда.
Лифт, как назло, не работал. Пришлось тащить тяжести пешком. Пока поднималась, в голове крутились картинки: вот сейчас откроется дверь, выбегут дети, закричат «Мама!», Вадим поможет снять пальто, а свекровь, может быть, даже скажет что-то приятное, вроде «С наступающим, Мариночка».
Я подошла к массивной железной двери, обитой дермантином, и нажала на звонок. За дверью было тихо. Я прислушалась. Обычно, когда в доме двое маленьких детей, тишины не бывает. Но, может, они смотрят мультики в дальней комнате?
Я нажала на звонок еще раз. Длинно, настойчиво. Никакой реакции.
Достала телефон. Экран показывал 22:15. Странно. Может, вышли на улицу фейерверки запускать? Но Вадим знал, что я еду. Я писала ему, когда садилась в такси. Сообщение было прочитано.
Я набрала номер мужа. Гудки шли, длинные, тягучие. Потом звонок сбросили.
Сердце кольнуло нехорошим предчувствием. Может, что-то случилось? Может, кому-то стало плохо? Я снова позвонила. На этот раз телефон был «вне зоны доступа». Позвонила на домашний — никто не брал трубку.
Я начала тарабанить в дверь кулаком.
— Вадим! Тамара Игоревна! Это я, Марина! Откройте!
Тишина. Мертвая тишина, от которой становится жутко. Я прислонилась ухом к холодному металлу двери. Сначала мне показалось, что я слышу лишь шум крови в собственных ушах. Но потом, сквозь толщину стали, пробились звуки. Приглушенный смех. Звон бокалов. И голос телевизора — там шел какой-то голубой огонек.
Они были дома. Все были дома.
— Вадим! — закричала я громче, чувствуя, как паника сменяется непониманием. — Я слышу вас! Откройте дверь, у меня ключей нет, я сумки тяжелые притащила!
За дверью кто-то подошел к глазку. Я почувствовала это кожей — тень заслонила свет. Я выпрямилась, ожидая, что сейчас щелкнет замок.
— Мам, это Марина пришла, — услышала я голос мужа. Он звучал не уверенно, а как-то виновато-заискивающе.
И тут раздался голос свекрови. Четкий, властный, пропитанный ядом, который она даже не пыталась скрыть, думая, что хорошая звукоизоляция её спасет.
— Тсс! Не вздумай открывать. Она сейчас постоит, позвонит и уедет к своей матери. Или домой.
— Но мам, там холодно... И она с работы... — промямлил Вадим.
— Вадик, мы же договорились! — перебила его Тамара Игоревна. — Мы хотим встретить Новый год в семейном кругу. Спокойно, интеллигентно. Без этой её базарной суеты, без её вечного недовольного лица. Ты посмотри, как хорошо сидим. Детки играют, мы с тобой общаемся. Зачем нам напряжение? Она только все испортит своим присутствием. Скажешь потом, что мы уснули или гулять ушли, не слышали.
Я замерла. Пакеты выпали из рук. Бутылка шампанского звякнула, но не разбилась. Ананас покатился по грязному кафелю подъездной площадки.
Внутри меня что-то оборвалось. Словно натянутая струна лопнула и хлестнула по душе. Восемь лет. Восемь лет я пыталась заслужить место в этой семье. Я готовила, стирала, зарабатывала деньги, когда Вадим полгода искал «себя», я терпела унижения, я родила им двоих прекрасных внуков. И теперь, в новогоднюю ночь, меня оставили за дверью, как бродячую собаку, потому что я «порчу атмосферу»?
— Мама, мама пришла! — раздался тоненький голосок Мишки. — Я слышал её голос!
Сердце сжалось. Дети слышали меня.
— Тише, деточка, — зашипела свекровь, и я ясно представила, как она прикладывает палец к губам. — Там никого нет. Это ветер воет. Помолчите, а то нас бабайка услышит и заберет подарки. Сидите тихонько в комнате, кушайте конфетки.
Бабайка... Она назвала меня бабайкой. Собственную мать своих внуков.
В этот момент усталость исчезла. Исчезла боль в ногах, исчез холод. Вместо них по венам побежал раскаленный свинец. Ярость. Чистая, незамутненная, белая ярость. Это было не то чувство, когда хочется плакать в подушку. Это было чувство, когда хочется крушить города.
Я не стала больше звонить или стучать. Это было бесполезно. Они решили, что я — пустое место. Что я покорно развернусь, утру сопли и поеду в пустую квартиру рыдать под речь президента. Они просчитались.
Я огляделась по сторонам. На площадке было четыре квартиры. Дверь напротив была приоткрыта, и оттуда тянуло табачным дымом. Там жил дядя Паша, старый заводчанин, с которым я пару раз сталкивалась, когда забирала детей. Он всегда здоровался и угощал Мишку леденцами.
Я решительно шагнула к его двери и распахнула её шире. Дядя Паша стоял в трениках и майке-алкоголичке, курил в форточку тамбура.
— О, Маринка? — удивился он, увидев меня. — А ты чего такая... лицо, как у привидения. Случилось чего?
— Дядя Паша, одолжите монтировку, — мой голос звучал чужим, низким и спокойным.
Он поперхнулся дымом.
— Чего? Зачем тебе? Дверь захлопнула? Так давай я ключи поищу, у меня где-то разводной ключ был...
— Нет. Мне нужна монтировка. Или лом. Срочно. У вас есть? Я знаю, у вас есть инструменты.
Он посмотрел мне в глаза. Видимо, там было что-то такое, от чего он не стал задавать лишних вопросов. Он молча нырнул в глубь своей прихожей, погремел ящиками и вернулся с увесистой красной монтировкой-гвоздодером.
— Только аккуратнее, — пробурчал он, протягивая инструмент. — Если кого убивать собралась — я не давал.
— Не убью. Просто в гости зайду.
Я взяла холодный металл в руки. Тяжелый. Уверенный. То, что нужно.
Вернувшись к двери свекрови, я глубоко вздохнула.
— Вадим! — крикнула я в последний раз. — Считаю до трех! Если не откроешь, я вынесу эту дверь к чертям собачьим!
За дверью воцарилась тишина. Видимо, они прислушивались. Потом голос свекрови, уже менее уверенный, но все еще надменный:
— Иди проспись, истеричка! Сейчас полицию вызову! Ничего ты не сделаешь, это сталь!
— Раз! — громко сказала я, вгоняя плоский конец монтировки в щель между косяком и дверным полотном, прямо там, где был язычок замка. Замок был старый, накладной, я знала это. Дверь хоть и железная, но установлена была еще в девяностые, петли просели, а косяки держались на монтажной пене и честном слове.
— Два! — я навалилась всем телом на рычаг. Металл заскрежетал. Противно, громко, как ножом по стеклу. Я чувствовала, как пот выступает на спине под пуховиком, как дрожат руки от напряжения, но я давила сильнее, сильнее, не давая себе остановиться.
— Ты что творишь?! — взвизгнул Вадим за дверью. — Ты с ума сошла?!
Внутри топот, визг свекрови, звон посуды — видимо, кто-то вскочил из-за стола.
— Три!
Я дернула изо всех сил, вкладывая в это движение всю свою обиду, все восемь лет унижений, всю злость за «бабайку». Хрустнуло дерево внутренней обшивки, металл взвизгнул, что-то звякнуло, и дверь с грохотом отскочила, ударившись о стену прихожей. Кусок штукатурки со звоном посыпался на пол.
В проеме стояла я. С монтировкой в руках, растрепанная, с горящими глазами.
Картина внутри была достойной кисти художника. Посреди большой комнаты был накрыт шикарный стол. Хрусталь сверкал, салаты аккуратными горками, холодец дрожал в хрустальной вазе, икра... В воздухе стоял запах хвои от мигающей огоньками елки, смешанный с чем-то сладким — мандаринами, шоколадом. Идиллия.
Вадим стоял в прихожей, бледный как полотно, в смешном колпаке Санта-Клауса, который сполз ему на ухо. Свекровь, Тамара Игоревна, сидела за столом, застыв с вилкой у рта. Её лицо было багровым, на висках проступили вены. Идеально уложенная прическа, казалось, встала дыбом от ужаса. Дети выглядывали из-за дивана, испуганные, но с любопытством в глазах.
— С наступающим, — сказала я, переступая порог и бросая монтировку на пол. Грохот заставил свекровь вздрогнуть и выронить вилку.
— Марина... Ты... Ты дверь сломала... — прошептал Вадим, глядя на вывороченный косяк, из которого торчали куски пены и погнутые шурупы.
— А ты сломал нашу семью, — спокойно ответила я. — И даже не заметил как.
Я прошла в комнату, не разуваясь. Прямо в сапогах по их натертому паркету, которым Тамара Игоревна так гордилась, оставляя мокрые следы от растаявшего снега. Подошла к столу.
— Что ты себе позволяешь?! — взвизгнула свекровь, приходя в себя. — Вон отсюда! Я тебя засужу! Хулиганка! Пьяница!
Я посмотрела на неё сверху вниз. Странно, но она больше не казалась мне страшной или авторитетной. Она была просто злобной старой женщиной, которая так боялась потерять влияние на сына, что готова была разрушить его жизнь.
— Заткнитесь, Тамара Игоревна, — сказала я тихо, но так, что она захлопнула рот. — Просто заткнитесь. Слово «бабайка» я запомню на всю жизнь.
Я повернулась к детям.
— Миша, Алина, бегите одеваться. Быстро.
— Куда? — пискнула Алина.
— Домой. Мы едем домой. Прямо сейчас.
— Никуда они не поедут! — Вадим наконец обрел дар речи и попытался преградить мне путь к детям. — Ты неадекватная! Ты посмотри на себя! Ты опасна для общества!
Я подошла к нему вплотную. Он отшатнулся, видимо, вспомнив, с какой легкостью я расправилась с дверью.
— Вадим, — сказала я, глядя ему прямо в бегающие глазки. — У тебя есть выбор. Либо ты сейчас помогаешь мне одеть детей и вызываешь такси, и мы расходимся цивилизованно. Либо я устраиваю здесь такой концерт, что соседи вызовут не просто полицию, а ОМОН. И я расскажу всем, всему твоему дому, всем твоим родственникам, как ты, «мужчина», прятался за юбкой мамочки и боялся открыть дверь жене с сумками еды. Я расскажу, как вы ели мою буженину и называли меня чудовищем, чтобы напугать детей. Хочешь славы?
Он молчал. Он был трусом. Всегда был, просто я не хотела этого видеть, принимая его мягкотелость за доброту.
— Марина, ну давай поговорим... Ну Новый год же... — заныл он.
— Одевай детей, — рявкнула я так, что звякнула люстра.
Вадим метнулся в спальню, где были свалены детские куртки. Я стояла посреди комнаты, чувствуя, как адреналин начинает отступать, а на смену ему приходит дикая, свинцовая усталость.
Свекровь сидела красная, хватая ртом воздух.
— Ты за это заплатишь, — прошипела она. — Я сделаю всё, чтобы детей у тебя отобрали. Ты психопатка.
— Попробуйте, — усмехнулась я. — Только учтите, Тамара Игоревна, я теперь другая. Я больше не буду молчать и кивать. Я ту дверь выбила не просто в квартиру. Я из своей тюрьмы вышла. И обратно не вернусь.
Через пять минут дети были одеты. Они ничего не понимали, но чувствовали напряжение матери и вели себя тихо. Мишка прижался ко мне, пряча лицо в мое пальто.
— Мам, а подарки? — тихо спросил он.
— Подарки будут дома, сынок. Дед Мороз перепутал адрес. Он к нам домой пришел, а нас там нет. Надо срочно ехать спасать праздник.
Я взяла детей за руки.
— Марина, постой! — Вадим стоял в коридоре, держа в руках мои пакеты с продуктами, которые я бросила у входа. — А это? Ты же покупала...
Я посмотрела на пакеты. На ананас, который сиротливо валялся в углу.
— Ешьте сами, — сказала я. — Только не подавитесь.
Мы вышли из квартиры. Дядя Паша все еще стоял в тамбуре, с интересом разглядывая искореженный замок.
— Сильна ты, мать, — уважительно покачал он головой и забрал у меня монтировку. — Если что надо будет — обращайся. Свидетелем пойду, если надо. Я все слышал, про бабайку-то. Совсем у людей совести нет.
— Спасибо, дядя Паша. С Новым годом вас.
— И тебя, дочка. С новым счастьем. Оно тебе пригодится.
Мы вышли на улицу. Снег все так же падал, но теперь он казался мне не противным и мокрым, а очищающим. Воздух был свежим. Где-то вдалеке уже начали бабахать первые салюты.
На лестнице меня вдруг затрясло. Не от холода — от осознания того, что я сделала. Но страха не было. Была странная легкость, будто я сбросила с плеч многотонный груз.
Такси приехало быстро. Водитель, пожилой усатый дядька, увидев меня с двумя детьми и без вещей, удивился, но вопросов задавать не стал.
В машине дети сначала всхлипывали, задавали вопросы — почему мы уехали, почему бабушка кричала, почему папа не поехал с нами. Я отвечала коротко, успокаивающе. Постепенно, убаюканные движением и теплом салона, они задремали, привалившись друг к другу. Я смотрела в окно на мелькающие огни города. До курантов оставалось двадцать минут.
Мы приехали в нашу квартиру — пустую, тихую и темную. В холодильнике было почти пусто, ведь я все отвезла свекрови. Но мне было все равно.
Я быстро раздела сонных детей, уложила их в кровати. Алина приоткрыла глаза:
— Мам, а мы встретим Новый год?
— Уже встретили, солнышко. Самый важный Новый год в нашей жизни.
Она кивнула и тут же уснула.
Потом я пошла на кухню. Достала из шкафчика припрятанную плитку шоколада и бутылку вина, которую мне подарили коллеги на работе.
Включила телевизор за минуту до боя курантов.
В новогоднюю ночь я выбила свекрови дверь и праздник закончился. Так я думала в тот момент. Но стоя с бокалом дешевого вина под бой курантов, в полной тишине, глядя на спящих детей, я поняла, что ошиблась. Праздник не закончился. Праздник только начался. Праздник моей новой жизни. Жизни, где меня никто не назовет бабайкой. Жизни, где мне не нужно заслуживать любовь холодцом и смирением.
Телефон разрывался от звонков Вадима, но я просто выключила звук. Потом, все потом. Завтра будет развод, раздел имущества, крики, угрозы свекрови. Это будет завтра. А сегодня я свободна.
Я подошла к окну. В небе расцветали разноцветные огни салюта. Я улыбнулась своему отражению в темном стекле. Усталая женщина с потекшей тушью, но с прямой спиной.
— С Новым годом, Марина, — сказала я сама себе. — Ты все сделала правильно.
На следующий день начался ад, которого я ожидала. Вадим приехал ближе к обеду, но его ключи не подошли — я первым делом вызвала мастера и сменила замки. Он колотил в дверь, кричал, что я украла детей. Я вызвала полицию.
Участковый, молодой усталый парень, выслушал мою историю, взглянул на заплаканных детей и посоветовал Вадиму решать вопросы через суд, а не устраивать скандалы в подъезде в новогодние праздники.
Свекровь звонила моим родителям, рассказывая, что я наркоманка и в припадке бешенства разгромила им квартиру. Моя мама, мудрая женщина, которая никогда особо не любила Вадима, выслушала её и сказала: «Если Марина так сделала, значит, вы это заслужили. Моя дочь мухи не обидит без причины». И положила трубку. Это была лучшая поддержка.
Развод был грязным. Тамара Игоревна действительно пыталась выставить меня невменяемой, ссылаясь на инцидент с дверью. Но дядя Паша, тот самый сосед, пришел в суд и дал показания. Он рассказал и про то, как я стояла под дверью, и про «бабайку», и про то, как они смеялись внутри, пока я просила впустить меня. Судья, женщина лет пятидесяти, смотрела на Вадима с нескрываемым презрением. Детей оставили со мной.
Прошло уже два года. Я все так же работаю в торговле, но теперь я директор магазина. Я купила машину, пусть подержанную, но свою. Мы с детьми часто ездим на природу.
С Вадимом мы практически не общаемся, только по поводу детей. Он живет с мамой. Говорят, она теперь выбирает ему новую жену, поспокойнее. Чтобы дверь не ломала.
А я до сих пор храню в ящике с инструментами ту самую монтировку. Дядя Паша отдал мне её на память, когда я переезжала в другой район. Сказал: «Пусть будет твоим талисманом. Ключ от всех закрытых дверей».
Иногда, когда мне становится грустно или страшно перед какими-то трудностями, я беру её в руки. Чувствую холодную тяжесть металла и вспоминаю ту новогоднюю ночь. Нет таких дверей, которые нельзя открыть. Или выбить, если с той стороны тебя не ждут.
В конце концов, семья — это не там, где терпят и шепчутся за спиной. Семья — это там, где тебе всегда рады открыть дверь.