Звонок в дверь прозвучал именно в тот момент, когда у Наташи убежало молоко. Шипящая белая пена заливала конфорку, по кухне пополз запах горелого, а в коридоре уже настойчиво, с претензией, вдавливали кнопку звонка. Наташа, ругаясь сквозь зубы и вытирая руки о передник, бросилась открывать. Она знала, кто там. Только Вера Николаевна имела привычку приходить без предупреждения в субботу утром, когда нормальные люди ещё нежились в кроватях или лениво пили кофе.
— Ну здравствуй, хозяюшка, — свекровь стояла на пороге в своём неизменном бежевом пальто и с выражением лица, будто она санэпидемстанция, пришедшая закрывать точку общепита. — А у вас гарью пахнет. Опять не уследила?
— Здравствуйте, Вера Николаевна. Молоко убежало, я кашу детям варила. Проходите, — Наташа посторонилась, пропуская гостью.
Внутри всё сжалось в привычный комок напряжения. За семь лет брака с Олегом она так и не научилась не реагировать на эти шпильки. Вера Николаевна прошла в квартиру по-хозяйски, сразу заглянула в комнату, где играли пятилетний Ванечка и трехлетняя Лиза.
— Бледные они у тебя какие-то, — вместо приветствия внукам заметила свекровь. — Витаминов не даешь? Или на улице мало бывают? В наше время дети были румяные.
— Мы гуляем каждый день, Вера Николаевна. Просто кожа такая, светлая. В меня пошли.
Свекровь хмыкнула, присела на край дивана и подозвала внука.
— Иди сюда, Иван. Дай-ка я на тебя посмотрю.
Ваня, добрый и открытый мальчуган, доверчиво подошел к бабушке, протягивая ей игрушечную машинку. Но Вера Николаевна на машинку даже не взглянула. Она взяла лицо ребенка в свои сухие ладони и начала поворачивать его из стороны в сторону, словно оценивала качество фарфора на блошином рынке.
— Нос вот... курносый, — протянула она задумчиво. — У Олега в детстве прямой был, греческий, как у моего отца. А тут — кнопка какая-то. И глаза. У нас в роду карих никогда не было. У всех либо голубые, либо серые, стальные.
— У моей мамы карие глаза, — терпеливо напомнила Наташа, чувствуя, как начинает закипать раздражение, похлеще того убежавшего молока. — Генетика — вещь сложная, через поколение передается.
— Генетика... — передразнила свекровь, отпуская внука. — Наука продажная. А вот породу, её сразу видно. Или её отсутствие.
Олег вышел из комнаты, потирая заспанные глаза. Он много работал прорабом на стройках, брал подработки, чтобы закрыть ипотеку, и суббота была его единственным шансом отоспаться.
— О, мама? Привет. Ты чего так рано? Случилось что?
— А матери, чтобы сына навестить, причина нужна? — тут же обиделась Вера Николаевна, поджимая губы. — Я, может, гостинцев принесла. Вон, в пакете яблоки, с дачи соседки. Не то что ваши магазинные, пластмассовые. Ешьте, пока не испортились.
Она перевела взгляд с сына на внуков, и в этом взгляде Наташа уловила что-то новое, зловещее. Не просто привычное ворчание, а какую-то затаенную мысль, которую свекровь обдумывала уже давно.
За чаем разговор не клеился. Вера Николаевна сидела прямо, как будто проглотила лом, и методично размешивала сахар в чашке, хотя он давно уже растворился.
— Соседка моя, Валька, помнишь её, Олег? — начала она издалека. — У сына её беда приключилась. Растил парня десять лет, душу вкладывал, на секции возил. А потом выяснилось — нагуляла невестка. Не его кровь.
Наташа чуть не поперхнулась бутербродом. Она прекрасно понимала, к чему ведется этот разговор. Это была не первая история про «гулящих невесток», которую она слышала за последние полгода.
— Мам, ну нам-то зачем эти сплетни? — поморщился Олег. — У людей своя жизнь, у нас своя.
— А затем, сынок, что доверяй, но проверяй, — жестко отрезала мать. — Ты работаешь сутками, света белого не видишь. А жена твоя дома сидит, якобы с детьми. А кто знает, чем она занимается, пока ты на объектах спину гнешь?
— Вера Николаевна! — Наташа резко поставила чашку на блюдце, так что оно жалобно звякнуло. — Вы сейчас на что намекаете? Я с детьми, между прочим, в декрете, а не на курорте. И кроме детской площадки и магазина нигде не бываю.
— Я не намекаю, милая, я рассуждаю, — свекровь даже бровью не повела. — Вот смотрю я на Ваню. Ну ни капли он на Олега не похож. Ни характером, ни лицом. У Олега в этом возрасте уже взгляд был осознанный, серьезный. А этот всё хи-хи да ха-ха, простачок какой-то. А Лиза? Волос жидкий, рыжиной отливает. В кого?
— Мама, хватит, — голос Олега стал тверже. — Это мои дети. И точка. Не начинай опять.
Вера Николаевна замолчала, но вид у неё был победительный. Зерно сомнения было брошено, и она знала, что оно прорастет на почве усталости и стресса.
Осень сменилась зимой, дни стали короче, а атмосфера в доме — тяжелее. Свекровь приходила всё чаще. Теперь она не просто пила чай, она наблюдала. Следила, как Наташа разговаривает по телефону, прислушивалась, кто звонит в дверь. Каждая мелочь интерпретировалась не в пользу невестки. Если Наташа наряжалась в поликлинику — значит, к врачу-любовнику. Если задерживалась на пять минут с прогулки — значит, встречалась с кем-то в сквере.
Олег старался не обращать внимания, но постоянное давление делало своё дело. Он стал более замкнутым, иногда подолгу рассматривал детей, когда думал, что Наташа не видит. Однажды вечером, когда дети уже спали, он сидел на кухне, глядя в темное окно.
— Наташ, — тихо позвал он. — А тот парень, с которым ты до меня встречалась... Андрей, кажется? Он ведь рыжий был?
Наташа замерла с полотенцем в руках. Сердце пропустило удар не от страха, а от обиды.
— Олег, ты серьезно? — она развернулась к мужу. — Мы расстались за год до знакомства с тобой. Ты сейчас повторяешь бредни своей матери?
— Да нет, не бредни... Просто мама говорит, что видела его недавно в районе. И Лиза правда немного рыжеватая...
— Лиза рыжеватая, потому что моя бабушка по отцу была рыжей! — выкрикнула Наташа, не сдержавшись. — Олег, очнись! Твоя мать просто ненавидит меня, она хочет нас развести, неужели ты не видишь?
— Не кричи, детей разбудишь, — устало отмахнулся он. — Я просто спросил. Нервная ты какая-то стала.
Этот разговор стал трещиной, которая с каждым днём становилась всё шире. Вера Николаевна умело вбивала в эту трещину клинья. То расскажет, как видела Наташу, болтающую с соседом, то "вспомнит", что сроки беременности как-то странно совпали с командировкой Олега (хотя никакой командировки тогда не было).
Пик наступил в феврале, перед днём рождения Олега. Вера Николаевна пришла с торжественным видом, неся в руках папку с какими-то бумагами.
— У меня для тебя подарок, сынок, — сказала она, когда они сели за стол. — Я решила переписать на тебя свою дачу. Ты давно хотел баню построить, землей заняться.
Олег просиял. Дача была его мечтой, местом силы, но мать всегда держала её при себе, как главный козырь.
— Мам, спасибо! Это... это неожиданно.
— Но есть условие, — голос свекрови стал стальным. Она открыла папку, но не дала бумаг сыну, а положила ладонь сверху. — Я хочу быть уверена, что моё имущество достанется моей крови. Моим внукам, а не чужим детям.
В кухне повисла звенящая тишина. Слышно было, как тикают часы в коридоре и как гудит холодильник. Наташа медленно опустилась на стул, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Олег, и улыбка сползла с его лица.
— Свекровь требует ДНК-тест для моих детей, — произнесла Наташа вслух, словно пробуя эту фразу на вкус, не веря, что это происходит в реальности. — Вы это хотите сказать?
— Именно это, — Вера Николаевна даже не посмотрела на невестку, сверля взглядом сына. — Сделаете тест на обоих. Если подтвердится, что они твои — дача твоя, и я слова больше не скажу. Буду лучшей бабушкой. А если нет... ну, тогда сам решай, нужен ли тебе такой балласт.
— Вы с ума сошли? — прошептала Наташа. — Вы понимаете, как вы унижаете меня? И сына своего унижаете, считая его идиотом, которого можно так обманывать?
— А честному человеку бояться нечего, — парировала свекровь. — Если ты чиста, так сделай и утри мне нос. Чего дергаешься? Денег жалко? Я оплачу.
Олег молчал. Он переводил взгляд с матери на жену, и в глазах его была мука. Ему хотелось дачу. Ему хотелось, чтобы мать наконец замолчала. И где-то в глубине души, отравленной месяцами внушений, жило то самое сомнение, которого он стыдился, но которое не мог просто так выбросить.
— Наташ... — начал он неуверенно. — Может, правда сделаем? Ну, чтобы просто закрыть этот вопрос раз и навсегда. Она же не отстанет.
Наташа посмотрела на мужа так, словно видела его впервые. В этот момент что-то в ней сломалось. Любовь, уважение, доверие — всё это дало трещину куда более глубокую, чем раньше.
— Хорошо, — сказала она ледяным тоном. — Мы сделаем. Но запомни, Олег, и вы, Вера Николаевна, запомните. Этот тест — точка невозврата. После него ничего уже не будет как раньше.
— Ой, да брось ты драматизировать, — отмахнулась свекровь, довольная победой. — Дело житейское. Сейчас многие делают.
Процедура была унизительной не физически, а морально. В клинику поехали все вместе. Ваня капризничал, боясь врачей, Лиза плакала за компанию. Наташа держала их за руки, чувствуя себя так, будто её ведут на эшафот под конвоем. Вера Николаевна шествовала рядом с видом прокурора, следящего за исполнением приговора.
— А вдруг подменят? — шепнула она Олегу в регистратуре. — Надо проследить, чтобы при нас запечатали.
Олег лишь морщился, ему было стыдно перед персоналом, но перечить матери он не смел. Медсестра, бравшая мазки с внутренней стороны щеки у детей, смотрела на взрослых с нескрываемым осуждением, но работу свою делала молча.
Дни ожидания результатов тянулись как резина. Олег пытался вести себя как обычно, даже пробовал обнять Наташу вечером, но она отстранялась. Она спала на краю дивана, завернувшись в одеяло как в кокон. Разговаривали они только по бытовым вопросам: "купи хлеба", "забери Ваню из сада", "оплати интернет".
Результаты пришли на электронную почту, но Вера Николаевна настояла, чтобы за бумажным оригиналом с печатями съездили лично. Она хотела триумфа или разоблачения, но обязательно с документальным подтверждением.
В тот вечер они снова собрались на кухне. Конверт лежал в центре стола на клеенчатой скатерти с подсолнухами.
— Открывай, — скомандовала свекровь. Она сидела прямо, с напряжённым лицом, руки сцеплены в замок.
Олег дрожащими руками надорвал плотную бумагу. Вытащил два бланка. Пробежал глазами по строчкам. Его лицо сначала побледнело, потом пошло красными пятнами. Он поднял глаза на мать.
— Вероятность отцовства 99,9 процентов. По обоим детям.
В кухне снова повисла тишина, но на этот раз она была другой. Тяжелой, давящей. Вера Николаевна замерла. Она смотрела на сына расширенными глазами, и Наташа видела, как та пытается переварить информацию, которая шла вразрез со всеми её убеждениями. Свекровь выхватила листки из рук сына, поднесла их к глазам, чуть ли не на нос нацепив очки. Читала долго, вчитывалась в каждую букву, водила пальцем по строчкам.
— Это... — голос её дрогнул впервые за всё время. — Может быть ошибка. Лаборатория... они могли перепутать.
— Мама, — устало произнёс Олег. — Там твоя подпись. Ты сама следила за процедурой. Ты сама выбирала клинику.
Вера Николаевна открыла рот, закрыла. Пыталась найти слова, но их не было. Наташа видела, как рушится вся конструкция, которую свекровь выстраивала месяцами. И вместо того чтобы признать ошибку, та начала искать выход.
— Ну... ну хорошо, — наконец выдавила она, откладывая бумаги. Голос вернулся, но звучал он уже не так уверенно. Она откашлялась, расправила плечи. — Значит, я ошибалась. Извини, Наташенька. Бывает. Но я же из лучших побуждений, ты же понимаешь? Я просто хотела защитить сына, внуков. Это же нормально для матери.
Она попыталась улыбнуться, изображая облегчение.
— Ну вот, теперь у нас полная ясность. И сомнений больше никаких. Видишь, Олег, как хорошо получилось? Дачу, как и обещала, оформляем на тебя. Завтра же к нотариусу поедем. А я теперь буду спокойна.
Она потянулась к вазочке с печеньем, словно ничего страшного не произошло, словно можно просто перевернуть страницу.
— Вон из моего дома, — тихо сказала Наташа.
Вера Николаевна застыла с печеньем в руке.
— Что? Ты как со мной разговариваешь?
— Я сказала: убирайтесь вон, — Наташа встала. Она не кричала, говорила спокойно и четко, и от этого было ещё страшнее. — Вы требовали тест? Мы сделали. Вы получили результат. Теперь уходите и забудьте дорогу сюда. У вас больше нет внуков. У этих детей есть отец и мать, но бабушки больше нет.
— Олег! — взвизгнула свекровь, поворачиваясь к сыну. — Ты слышишь, что она несёт? Она меня из дома гонит! Мать твою гонит! Я же ошиблась, я же призналась! Ну попросила проверить, с кем не бывает! Неблагодарная!
Олег сидел, опустив голову. Перед ним лежали эти проклятые бумажки, доказательство его малодушия и предательства. Он видел руки жены, сжатые в кулаки, видел побелевшее от ярости лицо. Он думал о том, как вёл своих детей на этот анализ. Как держал Ваню за руку, когда тот боялся. Как утешал плачущую Лизу. И в тот момент ненавидел себя так сильно, что хотелось провалиться сквозь землю.
Он вспомнил глаза медсестры, полные осуждения. Вспомнил, как Наташа неделями не разговаривала с ним. И понял: если он сейчас промолчит, если снова попробует сгладить углы, то потеряет не просто жену. Он потеряет себя.
— Мама, уходи, — глухо сказал он, не поднимая глаз.
— Что?! И ты туда же? Из-за какой-то бабы, которая... Да я для тебя! Я дачу...
— Не нужна мне твоя дача! — Олег ударил кулаком по столу, вскочив. Стул с грохотом отлетел назад. — Ничего мне от тебя не нужно! Ты уничтожила всё, что могла. Ты годами отравляла мне жизнь, ты заставила меня сомневаться в собственных детях! Ты понимаешь, что я чувствовал, когда вел их на этот анализ? Я чувствовал себя последней дрянью! Я смотрел в глаза своему сыну и думал: "А вдруг это не мой сын?" Ты это сделала! Ты!
— Я хотела правды! — уже в голос кричала Вера Николаевна, прижимая руки к груди. — Я мать, я о роде заботилась! О тебе!
— Ты о себе заботилась! О своём контроле надо мной! — перебил её Олег. Голос его дрожал. — Уходи. Пожалуйста. Просто уйди. И не возвращайся.
Вера Николаевна, хватая ртом воздух, смотрела на сына расширенными глазами. Она не верила. Она всегда управляла им, всегда знала, на какую кнопку нажать. А сейчас все её инструменты вдруг перестали работать. Она сгребла свою сумку, поджала губы так, что они превратились в тонкую нитку, и бросила на прощание:
— Ну и живите! Ноги моей здесь больше не будет! Приползешь ещё, прощения просить будешь, когда она тебя без штанов оставит! Пожалеете оба!
Дверь хлопнула так, что с полки в прихожей упала ложка для обуви.
Олег стоял посреди кухни, тяжело дыша. Потом повернулся к Наташе. Она не плакала. Она смотрела на него с какой-то бесконечной усталостью.
— Прости меня, — прошептал он, делая шаг к ней.
— Не подходи, — она выставила руку вперед. — Не сейчас, Олег. Я не могу. Мне нужно время. Много времени.
— Я понимаю. Я буду ждать. Я всё исправлю, обещаю.
— Обещаниями тут не поможешь, — тихо сказала она. — Ты выбрал её слово против меня. Ты согласился на этот тест. Ты дал понять, что у тебя были сомнения. В нас. В наших детях. Это... это не лечится обещаниями.
Исправлять пришлось долго. Доверие оказалось хрупкой вещью, а склеить осколки было почти невозможно. Первые месяцы они жили как соседи. Олег спал на диване в комнате. Он стал образцовым отцом и мужем: приходил с работы вовремя, занимался детьми, взял на себя готовку по выходным, водил Ваню в бассейн, читал Лизе перед сном. Он ни разу не позвонил матери, хотя та пыталась пробиться: звонила на домашний, писала смс с проклятиями и жалобами на давление, передавала приветы через родственников. Олег блокировал все её попытки.
Наташа видела его старания. Она видела, как ему стыдно, как он мучается. Но что-то внутри неё оставалось холодным и закрытым. Однажды вечером, когда дети спали, Олег сидел на кухне с кружкой чая и смотрел в окно. Наташа вошла за водой и увидела, как по его щеке катится слеза.
— Прости, — сказал он, не оборачиваясь. — Я не знаю, как ещё загладить вину. Я готов на всё. Просто скажи, что мне делать.
— Время, — ответила она после паузы. — Мне просто нужно время. Я не могу включить и выключить чувства по щелчку. Ты ранил меня. Глубоко. И это болит до сих пор.
— Я знаю. И я буду ждать столько, сколько нужно.
Постепенно лед начал таять. Сначала они начали снова вместе ужинать. Потом гулять в парке всей семьей. Однажды, глядя, как Олег учит Ваню кататься на двухколесном велосипеде, придерживая его за плечи и подбадривая, Наташа поймала себя на мысли, что смотрит на мужа уже не с обидой, а с чем-то похожим на нежность. Боль никуда не делась, но стала тише, глубже. Она научилась с ней жить.
Однажды ночью, через полгода после той истории, когда Олег в очередной раз устраивался на диване, Наташа вышла из комнаты.
— Иди сюда, — сказала она тихо.
Он поднял голову, не веря.
— Наташ...
— Иди, — повторила она. — Но это не значит, что всё прощено. Это значит, что я хочу попробовать заново. Медленно. По шагам.
Он встал, подошёл, обнял её осторожно, как будто боялся, что она сломается. И впервые за долгие месяцы Наташа позволила себе прислониться к нему и закрыть глаза.
С той бабушкой они больше не общались. Вера Николаевна, поняв, что бойкот настоящий, сменила тактику. Она начала рассказывать всем общим знакомым и родственникам, какая неблагодарная у неё невестка и какой подкаблучник сын. Слухи доходили до Наташи, но ей было всё равно. Она вычеркнула этого человека из своей жизни и жизни своих детей.
Ваня иногда спрашивал, почему бабушка больше не приходит. Наташа отвечала просто:
— Она была нехорошим человеком. Говорила плохие вещи. И нам с ней лучше не видеться.
— А у других детей бабушки хорошие?
— У многих, — кивнула Наташа. — Но нам просто не повезло. Бывает.
Ваня задумался, а потом пожал плечами и побежал играть. Дети оказались гораздо устойчивее, чем казалось.
Прошло три года. Жизнь вошла в спокойное русло. Олег и Наташа научились заново быть вместе, строить отношения на честности, а не на привычке. Они выплатили ипотеку, купили небольшой участок за городом в Подмосковье — сами, без чьей-либо помощи и условий. Олег построил там баню своими руками, Наташа разбила огород. Дети росли, Ваня пошёл в школу, Лиза — в детский сад.
Как-то раз, гуляя по торговому центру перед Новым годом, они столкнулись нос к носу с Верой Николаевной. Она сильно постарела, осунулась. Бежевое пальто висело на ней мешком. Она шла одна, с маленьким пакетом из аптеки в руке.
Увидев сына и внуков, которые выросли и изменились, она остановилась. В её глазах мелькнула надежда, потом страх, потом что-то похожее на мольбу. Ваня, которому было уже восемь, вопросительно посмотрел на отца. Он смутно помнил эту женщину, скорее как тень из прошлого. Лиза вообще не узнала эту старушку и с любопытством разглядывала её.
— Олег... — тихо позвала Вера Николаевна, делая неуверенный шаг навстречу. — Какие они большие. Я... я так давно вас не видела.
Олег сжал руку Наташи, переплетая свои пальцы с её. Он посмотрел на мать спокойно, без гнева, но и без тепла. Как смотрят на незнакомца, который ошибся адресом.
— Пойдемте, дети, нам ещё подарки выбирать, — сказал он ровным голосом, не останавливаясь.
Они прошли мимо. Наташа не обернулась. Олег тоже. Лиза дёргала его за руку, спрашивая про куклу, которую хотела на Новый год, и он улыбался ей, объясняя, что они сейчас пойдут смотреть.
А Вера Николаевна осталась стоять посреди шумной праздничной толпы, сжимая в руке пакет с лекарствами от давления. Вокруг бегали люди, смеялись дети, играла музыка, мигали гирлянды. Она смотрела им вслед, пока они не растворились в толпе — сын, невестка, внуки, которых она больше никогда не увидит.
Впервые в жизни она поняла, что проиграла. Не спор, не ссору — всё. Свою семью, своё будущее, свою старость. Она требовала правды, требовала доказательств, а получила пустоту. И в этой пустоте не было никого, кто мог бы разделить с ней тот триумф, которого она так добивалась. Только холодный зимний ветер в переходе торгового центра и незнакомые люди, спешащие мимо.
Спасибо за прочтение👍