За окном темнел ноябрьский вечер. В кухне, напротив, царила теплая, пахнущая ванилью и корицей атмосфера. Марина доставала из духовки высокий, румяный бисквит. Ей нравились эти тихие субботние вечера, когда можно было не спешить на работу, не проверять в суматохе уроки, а просто наслаждаться домашним уютом.
За столом, склонив вихрастую голову над шахматной доской, сидел семилетний Пашка. Он покусывал кончик карандаша и что-то бормотал себе под нос, просчитывая ходы. Глядя на сына, Марина чувствовала тепло, разливающееся в груди. Ровный, здоровый румянец на щеках, умные серые глаза, ловкие пальцы, переставляющие фигуру коня.
— Шах и мат, пап, — спокойно констатировал мальчик, поворачиваясь к отцу, который сидел напротив и делал вид, что глубоко задумался.
Олег рассмеялся, подняв руки вверх в знак капитуляции.
— Ну ты даешь, гроссмейстер! Третья партия за вечер, и снова я в дураках. Сдается мне, ты мне поддаешься иногда из жалости.
— Немного, — серьезно кивнул Паша. — Но в этот раз ты сам зевнул ферзя.
Марина поставила противень на плиту и вытерла руки о полотенце. Идиллия. Именно о таком вечере она мечтала много лет назад, когда лежала в палате патологии и глотала слезы, глядя в серый больничный потолок. Тогда в ее жизни было мало света, а надежды — еще меньше.
Олег встал из-за стола, подошел к жене и обнял ее за плечи, уткнувшись носом в макушку.
— Пахнет изумительно. Мариш, ты волшебница.
— Подхалим, — улыбнулась она, откидываясь на его плечо. — Садитесь чай пить, гроссмейстеры.
В этот момент в коридоре залился трелью домофон. Резкий звук разрезал уютную тишину, заставив Марину вздрогнуть. Они никого не ждали. Олег вопросительно посмотрел на жену, пожал плечами и пошел в прихожую.
Марина прислушивалась. Голос мужа звучал удивленно, а затем напряженно. Она не слышала слов, только интонации, но внутри уже шевельнулось нехорошее предчувствие. Женская интуиция, обостренная годами борьбы за здоровье сына, редко ее подводила.
Олег вернулся на кухню через минуту. Он был бледен, и бегал глазами по комнате, стараясь не встречаться взглядом с Мариной.
— Кто там? — спросила она, расставляя чашки. Рука предательски дрогнула.
— Мама, — тихо выдохнул Олег. — Елизавета Петровна.
Звон чайной ложечки, упавшей на блюдце, показался оглушительным. Марина медленно опустилась на стул. Имя свекрови не звучало в этом доме давно. Оно было под негласным запретом, вычеркнуто, стерто, как грязное пятно.
— Что ей нужно? — голос Марины стал ледяным. Вся мягкость и теплота исчезли, словно их сдуло сквозняком.
— Она внизу, у подъезда. Говорит, что проезжала мимо… Хочет подняться. Увидеть внука.
Пашка, почувствовав резкую перемену в настроении родителей, перестал жевать печенье и настороженно переводил взгляд с мамы на папу. Он не знал свою бабушку. Для него бабушкой была только мама Марины, Анна Ильинична, которая души в нем не чаяла. Про вторую бабушку ему говорили просто: она живет далеко и очень занята.
— Нет, — отрезала Марина. — Ты знаешь ответ. Нет.
— Мариш, ну послушай, — Олег сделал шаг к ней, умоляюще сложив руки. — Столько времени прошло. Она постарела, сдала сильно. Говорит, сердце прихватывает. Может, стоит… ну, хотя бы выслушать? Она же все-таки мать.
— Мать? — Марина горько усмехнулась. Воспоминания, которые она так старательно прятала в самый дальний угол памяти, вернулись с пугающей ясностью.
Перед глазами встал тот день. Роддом. Врач с уставшим лицом, сообщающий о подозрениях на генетическое отклонение и возможные проблемы с развитием. Шок. Страх. И визит Елизаветы Петровны.
Свекровь тогда даже не зашла в палату, она вызвала Олега в коридор, но дверь осталась приоткрытой. Марина слышала каждое слово.
«Олежек, ты молодой, тебе жить и жить, — шипела тогда Елизавета Петровна, аристократично поправляя шелковый шарфик. — Зачем тебе этот хомут на шею? Врачи же говорят — ребенок проблемный. Это крест на всю жизнь. Инвалид. Ты будешь работать на лекарства, жена подурнеет от горя и забот. Сдайте его. Государство позаботится. Родите себе здорового, нормального».
«Мама, это же мой сын!» — пытался возразить тогда Олег, но голос его дрожал. Он был растерян и напуган.
«Это не сын, это — бракованный материал! — жестко отрезала тогда свекровь. — Не будь идиотом. Я не позволю тебе губить свою жизнь ради ошибки природы. Если ты принесешь этот сверток домой, можешь забыть, что у тебя есть мать. Я с уродами нянчиться не собираюсь. И на порог не пущу».
Марина тогда нашла в себе силы встать с кровати, выйти в коридор, держась за стенку, и сказать, глядя прямо в холодные, водянистые глаза свекрови: «Уходите. И больше никогда не приближайтесь к моей семье».
Диагноз, кстати, оказался ошибкой. Страшные прогнозы не подтвердились, потребовалась лишь коррекция, массажи и много любви. Но слова свекрови остались. Они не растворились во времени.
— Мариш, ты меня слышишь? — Олег тряс ее за плечо. — Она говорит, что осознала. Что была неправа. Она плачет там, в трубку.
— Плачет? — Марина подняла глаза на мужа. — А я не плакала? Олег, ты помнишь, как мы жили первый год? Как мы боялись каждого шороха? Где она была? Она хоть раз позвонила, когда у Пашки была температура сорок? Она прислала хоть копейку, когда нам не хватало на платного невролога? Нет. Она вычеркнула нас. Она сказала, что у нее нет внука.
— Она ошиблась. Люди совершают ошибки, — Олег выглядел несчастным. Ему хотелось мира. Ему хотелось, чтобы все было "как у людей".
— Ошиблась? Она назвала твоего сына "бракованным материалом". Такое не прощают, Олег. Такое не забывают.
Марина встала и подошла к окну. Огни города мерцали за стеклом. Там, внизу, в дорогой машине, сидела женщина, которая когда-то хотела, чтобы Пашки не существовало. А теперь, когда он вырос умным, красивым мальчиком, победителем олимпиад, когда стало понятно, что "проблемы" нет, она решила поиграть в любящую бабушку? Наверняка, знакомые спрашивают о внуках, а ей и похвастаться нечем. Или старость прижала, стакан воды подать некому?
— Пусть уходит, — твердо сказала Марина.
Олег вздохнул и пошел к домофону. Но не успел он снять трубку, как в дверь квартиры позвонили. Видимо, кто-то из соседей входил в подъезд и открыл дверь Елизавете Петровне.
Звонок был настойчивым, требовательным. Три коротких, один длинный. Марина узнала этот почерк. Так свекровь звонила всегда.
Олег замер у двери, вопросительно глядя на жену. Паша тихонько сполз со стула и подошел к матери, прижавшись к ее боку. Он чувствовал угрозу.
— Открой, — кивнула Марина. — Иначе она перебудит весь дом. Паша, иди в свою комнату.
— Мам, я не хочу...
— Иди к себе, сынок. Надень наушники. Пожалуйста.
Мальчик неохотно поплелся в детскую. Марина расправила плечи, глубоко вдохнула и кивнула мужу.
Олег щелкнул замком. Дверь распахнулась, и на пороге возникла Елизавета Петровна. Время действительно ее не пощадило, но и не смирило. Она все так же держала спину неестественно прямо, на голове — безупречная укладка, пальто дорогое, кашемировое. Но в лице появилось что-то хищное и одновременно жалкое. Морщины вокруг рта залегли глубокими складками, выдавая вечное недовольство.
В руках она держала огромную коробку с конструктором. Самым дорогим, какой только можно было найти в детском мире.
— Ну, здравствуй, сынок, — ее голос дрогнул, но глаза уже сканировали коридор, оценивая ремонт. — Не пригласишь мать войти? На лестнице держать будешь?
Олег посторонился, пропуская ее.
— Привет, мам. Проходи.
Елизавета Петровна шагнула внутрь, и кухня сразу наполнилась тяжелым ароматом ее духов. Она увидела Марину, стоявшую у стола, и на секунду ее лицо скривилось, словно от зубной боли, но тут же расплылось в приторной улыбке.
— Здравствуй, Мариночка. Как ты... расцвела. Пополнела немного, но тебе идет, по-домашнему так.
Марина не ответила на колкость. Она стояла, скрестив руки на груди, и молча смотрела на гостью.
— А где же мой внучек? Где Павлик? — свекровь поставила коробку на пол. — Я ему подарок привезла. Пусть знает, что бабушка его любит и балует.
— У него нет бабушки с таким именем, — тихо, но четко произнесла Марина.
Елизавета Петровна картинно вздохнула и начала расстегивать пуговицы пальто.
— Ой, ну хватит уже, Мариночка. Сколько можно дуться? Дело-то прошлое. Кто старое помянет, тому глаз вон. Я тогда погорячилась, нервы, сама понимаешь. Время было тяжелое, я за Олега переживала.
Она говорила так легко, словно речь шла о разбитой чашке, а не о предательстве. Словно она не предлагала сдать ребенка в детский дом.
— Вы не погорячились, Елизавета Петровна. Вы сделали выбор, — Марина чеканила слова. — Вы отказались от него. Вы брезговали им. А теперь, когда он вырос и, к вашему удивлению, оказался нормальным, вы решили явиться с конструктором и купить его любовь?
— Что значит "купить"? — возмутилась свекровь. — Я родная бабушка! Это кровь моя! У меня права есть, между прочим! По закону!
— О законе вспомнили? — Марина усмехнулась. — А где была ваша совесть тогда, в роддоме?
Олег стоял между ними, не зная, куда деть руки.
— Мам, Марин, давайте не будем ругаться. Давайте сядем, чаю попьем...
— Я не сяду с ней за один стол, Олег, — Марина не сводила глаз со свекрови. — Она назвала нашего сына проблемой, которую надо было "решить". Она желала ему смерти, по сути.
Елизавета Петровна всплеснула руками.
— Что ты выдумываешь! Я желала добра! Я думала, так будет лучше для всех! Врачи пугали! Я же не знала, что обойдется!
— Вот именно! — голос Марины сорвался на крик. — Вы не знали! Вы не верили! Вы нас бросили в самый страшный момент. А теперь вы хотите чистенькой войти в нашу жизнь? Снимать сливки? Гордиться внуком-отличником?
В кухне повисла звенящая тишина. Слышно было только, как тикают часы на стене.
Елизавета Петровна поджала губы, затем вздохнула — долго, устало.
— Ну хорошо. Я была неправа. Извини. Довольна? Теперь позови внука.
Это "извини" прозвучало как подачка, как одолжение. В нем не было ни капли раскаяния. Марина увидела, как свекровь уже представляет себе сцену примирения, как она будет рассказывать подругам о чудесном внуке.
Марина посмотрела на мужа. Тот отвел взгляд. Он понимал, что мать не искренна, но боялся открытого конфликта.
— Нет, не довольна, — медленно произнесла Марина. Она подошла к свекрови и посмотрела ей прямо в глаза. — Если вы действительно хотите быть частью этой семьи, если вы действительно раскаиваетесь — докажите. Не словами. Делом.
— Я же извинилась! Что еще нужно? — Елизавета Петровна нахмурилась.
— Уходите, — спокойно сказала Марина. — Уходите сейчас. И если через месяц вы все еще будете считать, что вам нужен внук, если вы готовы будете признать свою вину не для галочки, а по-настоящему — мы поговорим. Но не раньше. И не на ваших условиях.
— Ты... ты смеешь мне указывать? — лицо свекрови начало наливаться краской. — Я? Перед тобой? Да кто ты такая?! Я заслуженный педагог, я уважаемый человек! Да я...
— Вы — женщина, которая предала свою семью, — перебила ее Марина. — И вы либо это признаёте, либо уходите. Навсегда.
Свекровь перевела взгляд на сына.
— Олег! Ты позволишь ей так со мной разговаривать? Ты мужчина или тряпка? Скажи ей! Прикажи!
Олег посмотрел на мать. Впервые за долгие годы он смотрел на нее не снизу вверх, как провинившийся мальчик, а как взрослый мужчина. Он видел перед собой не властную матрону, а женщину, которая пришла разрушить мир в его доме.
Он вспомнил, как Марина выхаживала Пашку. Как она боролась. Как она верила в него, Олега, когда он сам опускал руки. И он понял, на чьей он стороне.
— Мама, — тихо сказал Олег. — Марина права. Ты нас тогда похоронила. А мы выжили. И теперь условия диктуем мы.
— Да вы... да вы с ума сошли оба! Сектанты! Ненормальные! — Елизавета Петровна схватила свою сумку. — Ноги моей здесь не будет! Я прокляну вас! Я всем расскажу, как вы над матерью издеваетесь!
— Рассказывайте, — равнодушно бросила Марина. — Только не забудьте рассказать, с чего все началось.
Елизавета Петровна задыхалась от ярости. Она пнула ногой коробку с конструктором.
— Подавитесь! Не нужен мне ваш... выродок! Яблоко от яблони недалеко падает. Такая же дрянь растет, как и мамаша!
Марина даже не моргнула. Эти слова больше не ранили. Они лишь подтверждали ее правоту. Маска слетела. Под личиной "любящей бабушки" все так же скрывался тот же человек.
— Вон, — спокойно сказал Олег, открывая дверь настежь. — И забудь сюда дорогу. У меня больше нет матери.
— Ты пожалеешь! Ты приползешь ко мне, когда эта змея тебя из дома выгонит! — визжала Елизавета Петровна уже на лестничной площадке.
Олег захлопнул дверь. Щелкнул замком. Дважды.
В коридоре снова стало тихо. Запах дорогих, тяжелых духов еще витал в воздухе, но его уже начинал перебивать аромат ванильного бисквита.
Олег прислонился спиной к двери и закрыл глаза.
— Прости меня, — прошептал он. — Надо было еще тогда послать ее.
Марина подошла и обняла его.
— Все хорошо. Теперь все точно закончилось.
Дверь детской тихонько приоткрылась. Выглянул Пашка. Наушники висели у него на шее.
— Мам, пап? Она ушла?
— Ушла, сынок, — Марина улыбнулась ему. — Она ошиблась дверью.
— А что в коробке? — мальчик кивнул на брошенный конструктор.
Олег посмотрел на яркую упаковку.
— Это... компенсация за моральный ущерб. Бери, разбирай. Только сначала — чай с пирогом.
— Ура! — Пашка подбежал к коробке, потом обернулся. — Мам, а можно мы чай пить будем? Бисквит же готов.
— Конечно, сынок. Неси тарелки.
Вечер продолжился. Они сидели за столом, пили чай с пирогом, и смеялись над шутками Пашки. Паша показывал папе, как бы он сходил в той шахматной партии, будь у него еще одна попытка. Марина слушала их перепалку и резала бисквит на большие, неровные куски.
Огни за окном мерцали спокойно, размеренно. Город жил своей жизнью.
Марина смотрела на своих мужчин и думала: иногда, чтобы сохранить семью, нужно кого-то из нее исключить. Жестоко? Возможно. Но когда речь идет о защите собственного ребенка, компромиссов быть не может.
Свекровь свой выбор сделала давно. А сегодня Марина просто поставила точку. И от этого на душе было спокойно. Больше никаких звонков, никаких ожиданий подвоха. Только они. Втроем. И этого было достаточно для счастья.
Позже, когда Пашка уже спал, Олег на кухне задумчиво крутил в руках чашку.
— Знаешь, Мариш, я ведь правда думал, что она изменилась. Старость, одиночество... Думал, люди мудреют.
— Люди не меняются, Олег. Они просто учатся лучше маскироваться, когда им что-то нужно, — ответила Марина, убирая посуду. — Она пришла не ради Пашки. Она пришла ради себя. Чтобы чувствовать себя хорошей бабушкой, чтобы перед подругами не стыдно было. А когда поняла, что сценарий пошел не по ее плану — показала истинное лицо.
— Ты была жесткой сегодня, — сказал муж, и в его голосе звучало уважение.
— Я была матерью, — просто ответила она. — Я защищала своего ребенка. Если бы я дала слабину, она бы начала его грызть. Потихоньку, исподтишка. «А почему ты так сидишь?», «А почему ты не круглый отличник?», «Весь в мать». Я знаю этот тип людей. Она бы разрушила его самооценку за месяц. Я не могла этого допустить.
Олег подошел к ней и крепко обнял.
— Спасибо тебе. За то, что ты сильнее меня.
— Мы оба сильные, — Марина положила голову ему на грудь. — Просто иногда нужно быть решительным и не жалеть о том, что когда-то казалось важным.
За окном окончательно стемнело. Город погрузился в ночь. А в квартире номер сорок семь наконец-то наступил настоящий, глубокий мир, который больше никто не посмеет нарушить. И даже забытая на полу коробка с дорогим конструктором не выглядела как подарок врага, а скорее как трофей, добытый в честном бою за право быть счастливыми без чужих условий.
Читайте также: