Последняя хрустальная рюмка заняла свое законное, геометрически выверенное место на накрахмаленной скатерти. Ольга отошла на шаг назад, придирчиво щурясь. Свет люстры играл на гранях бокалов и путался в мишуре, развешанной с точностью до миллиметра.
В квартире стояла неестественная, звонкая тишина. Не было слышно ни смеха, ни музыки. Пахло не уютом, а полиролью для мебели, хлоркой и едва уловимым ароматом дорогих духов.
Она взглянула на часы. Без двадцати одиннадцать.
Ольга чувствовала себя полководцем перед решающей битвой. Она осмотрела поле боя — свою безупречную гостиную — и, наконец, громко крикнула:
— Ну, где вы там? Утка уже остывает! Садитесь скорее!
Из комнат, словно тени, начали выползать домочадцы. Первым появился муж, Андрей. В отглаженной рубашке он ступал по паркету осторожно, будто боялся, что пол под ним провалится. Следом шли дети — шестнадцатилетний Пашка и двенадцатилетняя Света. Вид у них был такой, словно их вели не к праздничному столу, изобилующему деликатесами, а на расстрел.
Ольга нахмурилась.
— Что за лица? У нас праздник или поминки? Андрей, галстук поправь. Света, не горбись, ты же девочка!
Андрей покорно дернул узел галстука.
— Оль, да нормально все. Красиво. Ты молодец.
Но в его голосе не было радости. Только бесконечная, свинцовая усталость.
Они расселись. Ольга окинула взглядом стол. Заливное, салат «Мимоза», бутерброды с икрой, а в центре — золотистая, только что из духовки, утка с яблоками. Все было идеально. Именно так, как она мечтала.
Так почему же ей хочется выть от тоски?
Весь декабрь прошел под знаменем этой идеальности. Никакой халтуры. Ольга вспомнила, как две недели назад гоняла Пашку с тряпкой.
— Грязь — это неуважение к себе! Как Новый год встретишь, так его и проведешь! Ты хочешь провести год в грязи?
А неделю назад досталось Свете. Девочка вырезала снежинки, но они вышли кривоватыми. Ольга сорвала их со стекла.
— Свет, ну что это за кустарщина? Зачем лепить этот детский сад? Портит весь вид с улицы.
Но больше всех досталось Андрею. Муж был виноват во всем: купил не тот горошек, криво поставил елку, недостаточно тщательно выбил ковер.
— Ты мне совсем не помогаешь! — пилила она его каждый вечер. — Я тут кручусь белкой в колесе, а тебе лишь бы на диване лежать!
И вот теперь, сидя за роскошным столом, она пожинала плоды своих трудов. Квартира сверкала. А семья сидела, опустив глаза в тарелки, и боялась пошевелиться.
Пашка потянулся за оливье, но неловко задел вилкой край салатника. Кусочек моркови упал на белоснежную скатерть.
Ольга вздрогнула, как от удара током.
— Павел! — ее голос зазвенел. — Ну как так можно? Неужели трудно аккуратно положить? Я только что постелила!
Сын замер.
— Прости, — буркнул он и положил вилку. — Я не голоден.
— Что значит — не голоден? — Ольга почувствовала, как внутри закипает раздражение. — Я три дня у плиты стояла! Я ноги стерла, нарезая эти салаты! А ты не голоден?
— Оль, успокойся, — тихо попросил Андрей.
— Не трогай меня! — она выдернула руку. — Успокойся? Конечно! Тебе легко говорить! Вы все... вы просто неблагодарные потребители!
Она обвела их взглядом, полным слез.
— Я хотела, чтобы у нас была сказка! Чтобы как в кино! А вы сидите с такими кислыми минами, будто я вас тут помоями кормлю. Вам плевать на мои старания.
В комнате повисла тяжелая тишина.
— Мама, мы ценим... — начал сын.
— Ничего вы не цените! Я для вас пустое место. Прислуга. Уборщица. Повариха. Вот кто я!
Она закрыла лицо руками. Все было зря. Праздник был испорчен. И самое ужасное, она понимала, что портит его она сама, но остановиться уже не могла. Этот маховик перфекционизма перемолол все живое.
Внезапно раздался звук отодвигаемого стула. Андрей встал. Ольга замерла, ожидая, что он сейчас уйдет. Но Андрей подошел к телевизору.
— Что ты делаешь? — всхлипнула Ольга.
— Подождет президент. Мы тут кое-что подготовили. Хотели после курантов, но, видимо, надо сейчас.
Экран мигнул, и на нем появилось видео. Качество было так себе, снимали исподтишка.
На экране была Ольга. Две недели назад. В старых трениках, с растрепанным пучком, она яростно размахивала рулоном упаковочной бумаги.
— Этот красный недостаточно красный! — кричала экранная Ольга писклявым голосом. — Андрей, ты дальтоник? Я просила цвет страсти, а ты купил цвет пенсионерского забора!
Ольга в реальности открыла рот от возмущения.
Картинка сменилась. Теперь Ольга на кухне, высунув язык, пытается выложить майонезом надпись на селедке. Рука дрогнула, майонез плюхнулся кляксой.
— А-а-а! — взвыла экранная Ольга. — Все пропало! Жизнь кончена! Как мы будем смотреть людям в глаза?
Камера затряслась от смеха оператора.
— Я не думала, что это выглядит так... со стороны, — прошептала настоящая Ольга, чувствуя, как краска стыда заливает шею.
Следующий кадр: Ольга со шваброй атакует пыль, поскальзывается и исполняет странный пируэт, едва не рухнув. Это выглядело смешно. До абсурда смешно.
Это была хроника безумия. Хроника того, как взрослая женщина превратила жизнь близких в невротический ад ради картинки.
Но видео не закончилось. Заиграла их любимая с Андреем песня. На экране появился текст:
«Мама, ты у нас сумасшедшая. Правда. Но мы тебя любим».
Пошли живые фотографии. Ольга спит в кресле, уставшая. Ольга пробует крем и смеется, перепачкав нос. Андрей целует ее в макушку.
«Прости, что мы не умеем складывать полотенца уголком. Прости, что мы едим оливье прямо из кастрюли. Прости, что мы не идеальные».
Ольга почувствовала, как по щекам снова текут слезы, но теперь это были совсем другие слезы.
«Но мы не хотим идеального праздника. Мы хотим тебя. Живую. Веселую. Добрую».
Экран погас. Андрей стоял рядом, теребя пульт, и смотрел на жену с виноватой улыбкой.
— Ну? Казнить будешь или помилуешь?
Ольга сидела, уставившись в черный экран. Вся ее обида вдруг показалась такой мелкой. Они снимали это целый месяц. Они терпели ее истерики и превратили их в шутку, чтобы показать правду.
— Вы... — голос Ольги дрогнул. — Вы паразиты.
Она всхлипнула и вдруг рассмеялась. Напряжение лопнуло.
— Паразиты! Снимали меня... Я же там как баба-яга!
— Скорее как злая фея-крестная, — осмелел Пашка.
— Иди сюда, фея.
Ольга встала и уткнулась лицом в рубашку мужа. Он пах не идеальностью, а родным человеком.
— Простите меня. Я правда... перегнула.
— У нас и так красиво, мам, — Света обняла их обоих. — Но с тобой веселой еще красивее.
— Так, — скомандовала Ольга через минуту. Тон ее изменился. — Пятно на скатерти видите?
Все напряглись.
— Видим.
— Чтобы через пять минут здесь было еще десять пятен! Иначе я подумаю, что вам невкусно! Света, тащи того кота, пусть лежит на диване, где хочет!
— Ура! — завопил Пашка. — Мам, можно я бутерброд с икрой съем целиком?
— Ешь хоть два!
Андрей с хлопком открыл шампанское. Пробка улетела в люстру, звякнула о хрусталь и что-то отколола.
Ольга подняла глаза. На подвеске не хватало кристалла. Еще вчера это стало бы трагедией.
— На счастье, — махнула она рукой. — Наливай!
В эту ночь скатерть была безнадежно испорчена вишневым соком. На ковре валялись фантики. Кот спал прямо посреди стола, положив хвост в тарелку. Пашка рассказывал анекдоты с набитым ртом.
Это была самая неидеальная ночь в жизни Ольги. И самая счастливая.
Потому что тихая полночь — это не когда в доме тихо от страха. Это когда в сердце тихо и спокойно от того, что тебя любят любой. Даже когда ты бегаешь со шваброй и кричишь про майонез.
Юлия Вернер ©