Не родись красивой 43
Николай двигался сначала медленно, неуклюже. Рубаха промокла от пота. Плечи ныли.
Он брал глиняную массу, резко ударял по форме, чтобы не осталось пустот. Затем снимал лишнюю глину специальной натянутой струной — кромка кирпича должна быть ровной.
Аккуратно вытряхивал «сырец», ещё мягкий, не обожжённый кирпич, на деревянную поддонку.
Следил, чтобы не было трещин, сколов, перекосов — брак мог испортить всю партию.
Всё это повторялось сотни раз за день. К концу смены его поддон уже стоял в ряду с другими. Семён одобрительно кивнул:
— Не пропадёшь, парень. Только ты сегодня сделал триста, а надо делать тыщу. Но ничего, приспособишься. Сила в тебе есть, а сноровка придет.
Эти слова окрыляли. Завтра он сделает уже не триста. Больше.
--
Работа оказалась куда тяжелее, чем Ольга могла себе представить. В первый же час она поняла: силы тают.
Горячая вода обжигала Ольге руки. Пальцы немели, кожа подушечек вздувалась. От резкого запаха мыла и соды щипало глаза. И всё же работа не останавливалась ни на минуту.
Анфиса то и дело оказывалась рядом.
Плечистая, усталая ничуть не меньше других, но всегда со своей тёплой улыбкой:
— Держись, Оля… первые дни самые лютые. Потом легче станет. Руки привыкнут. Я тоже думала — помру. Не померла же.
Она ловко подхватывала большой моток шерсти и показывала:
— Не так тереби, вот так — в ширину бери, крупными прядями. А то измучаешься.
Она подмигивала, как старшая сестра, и это подмигивание будто давало Ольге глоток воздуха.
К обеду ноги дрожали, спина ныла, от духоты и пара голову стягивало будто железным обручем . Оля едва держалась на ногах, когда фабричный звонок объявил перерыв.
— Пойдём! — радостно взмахнула рукой Анфиса. — В столовую. Там суп дадут. Горячий. Еще чего нибудь - картошку или кашу. И три куска хлеба. Живём!
Столовая уже гудела голосами — работницы говорили, смеялись, стучали мисками, шумели ложками. Сотни голосов смешивались в один тёплый гул.
Девушки встали в очередь. Ольга получила две железные чашки. Одну — с супом, почти прозрачным, в котором плавали несколько картофелин и крупинки перловки.
Другую — с варёной брюквой, чуть сладкой, тягучей, тёплой.
И ломоть чёрного хлеба — плотный, тяжёлый, желанный.
Ольга взяла ложку. Первый глоток супа обжёг язык, но это не остановило. Она ела жадно, словно боялась, что кто-то отнимет эту еду.
И вдруг подумала: «Я сама это заработала. . Своими силами».
И от этой мысли суп стал самым вкусным на свете — сытным, горячим, родным. И брюква показалась сладостью, хотя она была простой, деревенской. И даже хлеб, чёрный, грубый, был лучше любого, что она пробовала раньше.
Ольга посмотрела вокруг.
За длинными столами сидели такие же девушки, как она — уставшие, с покрасневшими пальцами, с промокшими подолами юбок, но с живыми глазами. Каждая пережила свой первый день, свой страх, свою слабость — и каждая теперь сидела здесь, ела, смеялась, жила.
И вдруг Ольга почувствовала тихую, робкую уверенность:
«Я не пропаду. Не дамся. Раз они смогли — и я смогу.»
Анфиса толкнула её локтем:
— Ну что? Вкусно?
Ольга улыбнулась впервые за день — настоящей, искренней улыбкой:
— Очень. Самое вкусное на свете.
Анфиса кивнула:
— Вот видишь… Когда проголодаешься — всё вкуснее кажется.
После обеда и короткой передышки рабочий день снова скрипнул и начал движение, словно тяжёлое колесо. К вечеру фабрика дышала горячим паром, еще большей усталостью, непрерывным гулом в голове, будто сама земля под ногами вибрировала. Когда, , прозвенел долгожданный звонок, женщины хлынули из цехов толпой — одни смеялись, другие молчали, третьи шли, опустив головы, словно отдав последние силы.
Ольга медленно обошла фабричный двор, пересекла лужу, где отражались красные облака заката, и направилась к двухэтажному дому, чьи окна тускло отсвечивали вечерним светом.
Воздух становился прохладным, чистым. Ольга обошла дом, встала возле стены сарая. Сердце билось часто: усталость смешалась с волнением.
Она прислонилась плечом к шершавой доске и только успела перевести дух, как за углом послышались тихие шаги.
Появился Николай. Лицо его было уставшее, потемневшее от пыли, но он улыбался — мягко, тепло.
— Ну? — тихо спросил он, подходя ближе. — Как ты?
Ольга попыталась улыбнуться.
— Выдержала… День длинный… Но я ничего.
Николай посмотрел на неё внимательно. Он видел, как руки её слегка дрожат, как она хмурится, будто каждое движение отдаётся болью.
— Ты молодец, — сказал он просто.
Ольга смутилась, опустила голову:
— Я после обеда думала, что снова не смогу в горячую воду руки опустить. А потом… привыкла немного.
Николай тихо проговорил:
— Привыкнешь. Я вон к кирпичам привыкаю. Тоже думал — невыносимо. А ничего… сдюжил.
Он достал из кармана тряпицу.
— Вот. Тётка передала ещё кусочек хлеба. Сказала подкрепиться после смены. Возьми.
Ольга поднесла свёрток к груди, и в горле образовался комок.
— Спасибо… — выдохнула тихо. — У тебя родственники такие хорошие.
— Да какие хорошие… — смутился Николай. — Обычные люди. Просто знают, что нам тяжело.
Они стояли рядом, и вечер незаметно сгущался, ложился на улицу серым покрывалом. Вдалеке ещё было слышно, как шумит фабрика — будто громадный зверь переворачивается на другой бок перед ночным отдыхом.
Николай осторожно, чтобы не испугать, коснулся её руки:
— Ты только… не бойся ничего. Мы вместе, понимаешь? Что бы ни было — всё осилим.
Она подняла глаза — усталые, но уже не такие одинокие.
— Я и не боюсь… когда ты рядом, — сказала она тихо, почти неслышно.
Он отвёл взгляд, будто слова её были слишком прямыми и нежными для его простого сердца. Но улыбка всё же тронула его губы, робкая, светлая.
—Ладно,, сказал он, вздохнув,, иди отдыхай. Завтра следующий день.
Ольга кивнула. Николай стоял у сарая, пока она не скрылась за углом.
Стоял — и думал, что завтра вновь ее увидит, будет с ней говорить и строить планы.
Каждый день после смены, Николай сразу устремлялся к тому самому месту за двухэтажным домом, где прятался от чужих глаз старый сарай.
И сердце его болезненно сжималось.
Ольга худела на глазах. Щёки впали, скулы заострились. Руки… он не мог смотреть на них спокойно. Красные, вздутые от горячей воды, с трещинками, что не успевали затягиваться за ночь, с опухшими пальцами. Она пыталась прятать их в рукава, но Николай видел всё — и эти руки, и то, как её плечи опускаются от усталости, и как ноги, покрасневшие от сырости в сапогах, едва держат её, и как воспалённые глаза щурятся не от солнца, а от рези, что мучила её с утра до вечера.
И всё же она ни разу не пожаловалась.
Ни одного слова.
Только улыбалась ему — тихой улыбкой, в которой было и терпение, и упрямство, и какая-то удивительная женская сила.
— Оля… — иногда начинал он, не зная, как подступиться к её боли.
— Я выдержу, — отвечала она мягко, будто успокаивала его, а не себя.
Но Николай видел, что эта выдержка стоила ей всё дороже.
Коля переживал за Ольгу так сильно, что иной раз от этих дум у него самого ломило виски. Работа в формовочном цехе была тяжелой, но, по крайней мере, он чувствовал в своих руках силу, ощущал, как мышцы приспосабливаются, привыкают. А Ольга… Она тонула в этой фабричной воде, в парах соды, в бесконечной шерсти. Работа становилась наказанием.
Он мечтал теперь только об одном: получить зарплату, снять угол и освободить Ольгу от этой нагрузки.
Он расспрашивал мужчин на кирпичном заводе, где работают их жены.
— Да полно мест, где женщины работают. Не так уж тяжело, если поискать. Кто прачкой, кто на кухне, кто на сортировке. А то и в сторожи берут, если честный человек да глазастый.
Слушая их, Николай чувствовал, как в груди разгорается надежда.
Только одно омрачало — документы.
У Ольги их не было, и в этом была её самая большая уязвимость.
Но и тут он уже обдумал, что делать.
Дядька Игнат, человек житейский, подсказал кое-что, да и на заводе мужики говорили: всегда можно найти лазейку, договориться, устроить по знакомству, если кто поручится.
Каждый вечер, видя девушку, он чувствовал одно и то же — тревогу, нежность и такую жалость, что хотелось прижать её к себе, укрыть от мира, согреть, обезопасить.
Они сидели на старом бревнышке, что лежало у стенки сарая, слегка покосившегося и пахнущего сырыми досками. Вечер уже сгущался, становился сумрачнее, как будто кто-то укутывал город серым шерстяным платком. Над фабрикой ещё стоял слабый пар, который постепенно таял в воздухе.
Николай долго смотрел на Ольгу — на её утомлённый профиль, на бледность щёк.
— Олюшка… золотая моя… — прошептал он, словно боялся потревожить. — Я вижу, как тебе невыносимо тяжело. Я тебя прошу… потерпи ещё немножко. Совсем немного. Как только мне дадут первую зарплату — сразу же сниму угол. Любой, пускай самый простой. Ты не будешь работать. Ты больше не будешь стоять в этом проклятом кипятке. Не будешь мыть эту шерсть… будь она неладна.
Читайте рассказ "Когда детская комната пустая" https://dzen.ru/a/aUpYZWS-AUd3DR6C