Андрей замер с чашкой кофе в руке. Капля упала на пол — громко, как удар молотка. Он медленно поставил чашку на стол, не отрывая взгляда от Веры. Она стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела в сад, где ветер гонял опавшие листья.
— Что именно я должен сделать? — голос его прозвучал тише, чем он ожидал.
Вера обернулась. В её глазах не было ни слёз, ни злости — только холодная решимость, которая пугала больше любого скандала.
— Продать дачу. Твою драгоценную дачу, за которую ты цепляешься, как за последнее, что у тебя есть.
Андрей открыл рот, но слова застряли где-то в горле. Дача. Та самая, которую отец строил двадцать лет назад, вбивая каждый гвоздь своими руками. Та, где они с братом провели все детские каникулы. Та, где он сделал Вере предложение семь лет назад, под старой яблоней.
— Вера, это... это не просто участок земли, ты же знаешь.
— Знаю, — она кивнула, всё так же глядя в окно. — Знаю, что твой отец ушел пять лет назад. Знаю, что брат давно живёт за границей и ему плевать на эту дачу. Знаю, что мы в долгах, Андрей. По уши в долгах. А ты продолжаешь каждые выходные ездить туда, косить траву и красить забор.
Она развернулась к нему всем телом, и он увидел, как напряжены её плечи, как сжаты кулаки.
— Ты понимаешь, что мы можем лишиться квартиры? Банк уже прислал последнее предупреждение. Ипотека, кредиты на ремонт, который ты затеял год назад и так и не закончил... Андрей, мы тонем! А ты — ты продолжаешь цепляться за прошлое, за какие-то воспоминания, которые не согреют и не накормят нас.
Андрей медленно опустился на стул. В голове мешались мысли, как осенние листья за окном. Он знал, что Вера права. Конечно, знал. Цифры в банковских выписках не лгали, звонки от коллекторов становились всё настойчивее. Но как она не понимает? Как может требовать невозможного?
— Это единственное, что у меня осталось от отца, — произнёс он, глядя в пустоту. — Единственное.
— А я? — голос Веры дрогнул впервые за всё утро. — Я что, не осталась? Наши планы, наша жизнь — это ничего не значит?
Он поднял на неё глаза. Вера стояла, обхватив себя руками, и в этом жесте читалась такая боль, что Андрей почувствовал, как что-то сжимается в груди.
— Я работаю на двух работах, Андрюш. Прихожу домой в одиннадцать вечера, засыпаю, едва дотянувшись до кровати. А в выходные ты исчезаешь на даче. Я не помню, когда мы последний раз просто сидели вместе, разговаривали, как раньше. Ты весь там, в прошлом. А я здесь, одна, и с каждым днём мне всё тяжелее.
Андрей встал, шагнул к ней, но Вера подняла руку, останавливая его.
— Не надо. Не сейчас. Я не хочу утешений. Я хочу решения. У нас есть покупатель, который готов дать хорошую цену. Этих денег хватит, чтобы закрыть все долги и начать с чистого листа.
— Начать с чистого листа, — повторил он механически. — Предав память отца.
— Предав? — Вера рассмеялась коротко и резко. — Господи, Андрей, ты слышишь себя? Твой отец бы первым велел продать эту дачу, если бы знал, что из-за неё рушится его семья. Ты думаешь, он хотел бы, чтобы его сын выбирал между домом и женой?
Она схватила со стола ключи от машины и сумку.
— Я уезжаю к сестре. На неделю. У тебя есть семь дней, чтобы решить, что для тебя важнее — четыре стены, которые медленно гниют в лесу, или наш брак. Позвонишь, когда примешь решение.
Дверь хлопнула. Андрей остался один в кухне, где кофе остывал в чашке, а за окном ветер продолжал гонять листья.
Первые три дня он провёл, как в тумане. Ходил на работу, отвечал коллегам односложно, смотрел в монитор, не видя цифр. Вечерами сидел в пустой квартире и смотрел старые фотографии. Вот отец рядом с только что построенной баней. Вот брат Максим, смеющийся, с рыбой в руках. Вот он сам, подросток, помогающий красить веранду.
А вот Вера, семь лет назад, в белом платье, стоит под яблоней и улыбается так, будто счастливее её нет на свете.
Когда это изменилось? Когда он перестал видеть её улыбку? Когда дача превратилась из их общего места в его личное убежище?
На четвёртый день он поехал туда. Ключ поворачивался в замке с привычным скрипом, знакомый запах старого дерева и сырости встретил его в прихожей. Он медленно прошёлся по комнатам, останавливаясь у каждой вещи. Вот кресло отца, продавленное и потёртое. Вот полка с его инструментами — молоток с треснувшей ручкой, который отец всё собирался починить. Вот фотография на стене: отец с матерью, совсем молодые, на фоне котлована, где только начинали копать фундамент.
Андрей сел на крыльцо и закурил, хотя бросил три года назад. Дым тянулся в безветренный воздух, растворяясь среди деревьев.
— Пап, — сказал он вслух, — что мне делать?
Ответа не было. Только шелест листвы да далёкий стук дятла.
Он вспомнил, как отец, уже больной, лежал в больнице и говорил ему: "Главное в жизни, Андрюш, — это люди. Не вещи, не деньги, не дома. Люди. Те, кто рядом с тобой в трудную минуту. Всё остальное — просто декорации".
Тогда Андрей кивнул, но не придал словам значения. Теперь они звучали в голове, как приговор.
Он достал телефон и набрал номер брата. Максим ответил после третьего гудка, его голос был сонным — в Австралии сейчас глубокая ночь.
— Андрей? Что-то случилось?
— Макс, я хочу продать дачу.
Пауза затянулась. Андрей слышал, как брат шевелится, садится в кровати.
— Наконец-то, — выдохнул Максим. — Я думал, ты никогда на это не решишься.
— Что?
— Андрюш, я уже три года жду, когда ты созреешь. Эта дача — обуза. Я понимаю, что она много значит для тебя, но, брат, жизнь не стоит на месте. Папы нет уже пять лет. Мама живёт в Сочи, ей не до дачи. Ты там один мучаешься, косишь траву, чинишь крышу... Зачем?
Андрей молчал.
— Ты там? — забеспокоился Максим.
— Да. Просто... не ожидал услышать это от тебя.
— Слушай, я знаю, ты думаешь, что продать дачу — значит предать отца. Но это не так. Папа строил это место для семьи, для радости. А превратилось во что? В музей, в могильник воспоминаний. Думаешь, он хотел бы этого?
Андрей закрыл глаза.
— Вера поставила ультиматум. Либо дача, либо она.
— И правильно сделала, — не удивился Максим. — Вера — отличная женщина, брат. Если ты её потеряешь из-за четырёх стен в лесу, ты всю оставшуюся жизнь будешь об этом жалеть. Поверь мне.
После разговора Андрей ещё долго сидел на крыльце. Потом встал, обошёл участок. Яблоня, под которой он делал предложение, давно не плодоносила — старая, больная. Беседка покосилась, веранда требовала ремонта, забор облупился. Да и сам дом... Сколько ещё можно латать дыры и менять доски?
Он вернулся в дом, снял со стены фотографию родителей, аккуратно завернул её в старую газету. Взял отцовский молоток — пусть будет в городской квартире, напоминанием.
На шестой день он позвонил покупателю и договорился о встрече. На седьмой подписал предварительный договор.
А вечером седьмого дня набрал номер Веры.
— Я продал дачу, — сказал он, когда она взяла трубку.
Молчание. Долгое, тяжёлое молчание.
— Правда? — наконец спросила она, и в голосе прорезались слёзы.
— Правда. Деньги получу через две недели, когда оформим все документы. Хватит на долги и ещё останется. Вера, я... прости меня. Прости, что заставил тебя выбирать. Прости, что не видел, как тебе тяжело. Прости, что был эгоистом.
Она плакала — он слышал сдавленные всхлипы.
— Возвращайся домой, — попросил он тихо. — Пожалуйста. Я соскучился.
— Я уже в машине, — всхлипнула она. — Еду.
Андрей положил трубку и подошёл к окну. За стеклом медленно опускались сумерки, город зажигал огни. Он посмотрел на фотографию родителей, стоящую теперь на полке.
— Спасибо, пап, — шепнул он. — За урок.
Где-то внизу хлопнула дверь машины. Потом зазвенели ключи в замке. Вера вошла, бросила сумку на пол и кинулась к нему. Они обнялись, крепко, отчаянно, как люди, чудом избежавшие катастрофы.
— Я думала, ты выберешь дачу, — прошептала она в его плечо.
— Я тоже так думал, — признался Андрей. — Но оказалось, что выбирать нечего. Ты — это моя жизнь. А дача — просто дом.
Они стояли так долго, в тесной прихожей, пока за окном не стемнело совсем. А потом Вера отстранилась, вытерла глаза и улыбнулась — впервые за много месяцев по-настоящему.
— Знаешь, что мы сделаем с деньгами, которые останутся после долгов?
— Что?
— Съездим в отпуск. Вдвоём. На море. Ты помнишь, мы планировали медовый месяц в Греции, но так и не собрались?
Андрей кивнул.
— Тогда поедем теперь. Опоздали на семь лет, но лучше поздно, чем никогда.
Он поцеловал её — легко, нежно.
— Лучше поздно, чем никогда, — согласился он.
И впервые за долгое время почувствовал, что дом — это не стены и не крыша. Дом — это там, где любят и ждут. Где прощают и верят. Где можно начать заново, даже если пришлось отпустить прошлое.