По субботам я обычно отсыпалась. Это было мое законное время, единственные часы в неделе, когда можно было не вскакивать по будильнику, не бежать, обжигаясь кофе, к метро и не толкаться в душном вагоне, боясь опоздать на летучку к шефу. Но в эту субботу все пошло наперекосяк с самого утра. Сначала позвонил Сережа, муж, который ушел в гараж поменять резину еще в девять утра, и сказал, что задержится, потому что встретил одноклассника. Голос у него был виноватый и немного суетливый, как всегда, когда он пытался лавировать между мной и обстоятельствами.
Я вздохнула, положила телефон и, погладив еще едва округлившийся живот, медленно встала с кровати. Тошнота подкатила привычной волной — токсикоз в последние две недели не давал покоя, но я терпела. Ни Сережа, ни его мама, Людмила Сергеевна, еще ничего не знали. Я берегла эту тайну, как хрустальную вазу, боясь, что любой сквозняк, любое неосторожное слово могут ее разбить. Срок был еще маленьким — одиннадцать недель, первый триместр еще не завершился, и врач в консультации предупреждала быть осторожной.
К обеду я успела прибраться, закинуть стирку и даже поставила тушиться мясо для пирога. Сережа любил мои пироги, да и хотелось устроить маленький семейный праздник вечером, все-таки новость я собиралась сообщить именно сегодня. Я представляла, как накрою стол красивой скатертью, достану тот сервиз, что подарили на свадьбу и который мы почти не доставали, зажгу свечи…
Мечты прервал резкий, требовательный звонок в дверь. Не домофон, а именно дверь. Значит, кто-то свой, у кого есть ключи от подъезда. Внутри что-то сжалось. У Сережи ключи были с собой, он бы просто открыл. Значит…
Я поправила домашнее платье, глянула в зеркало — бледная, круги под глазами, волосы собраны в небрежный пучок — и пошла открывать.
На пороге стояла Людмила Сергеевна. Как всегда, безупречная: укладка волосок к волоску, пальто нараспашку, шарф небрежно перекинут через плечо, а губы поджаты в тонкую линию неодобрения. Но она была не одна. Рядом с ней, переминаясь с ноги на ногу на высоких каблуках, стояла молодая девушка. Яркая, с копной рыжих волос и в короткой курточке, которая явно не подходила для февральской стужи.
— Здравствуй, Лена, — холодно бросила свекровь, даже не пытаясь изобразить улыбку. — А мы вот с Алиночкой решили заглянуть. Сережа дома?
— Здравствуйте, Людмила Сергеевна. Нет, он в гараже, скоро будет, — растерянно ответила я, отступая, чтобы дать им пройти.
— В гараже? — свекровь картинно закатила глаза. — Ну, понятно. От такой тоски и в гараж сбежишь. Проходи, Алиночка, не стесняйся. Это вот, так сказать, жилище моего сына.
Девушка, которую звали Алиной, окинула коридор оценивающим взглядом, задержалась на моих стоптанных тапочках и едва заметно хмыкнула.
— Мило, — процедила она. — Но ремонт, конечно, просится. Стиль какой-то… бабушкин.
Я вспыхнула. Ремонт мы делали два года назад, своими силами, старались, выбирали обои, шторы… Но промолчала. Ссориться с порога не хотелось, нервы и так были на пределе.
Они прошли в комнату, не разуваясь. Людмила Сергеевна плюхнулась на диван, Алина присела на край кресла, продолжая осматриваться с видом санитарного инспектора.
— Людмила Сергеевна, чай будете? — спросила я, чувствуя себя прислугой в собственном доме.
— Чай? — свекровь посмотрела на меня, как на пустое место. — Мы, вообще-то, голодные. Мы с Алиночкой по магазинам ходили, выбирали ей платье, устали. Сережа скоро придет, я ему звонила. Так что давай, милочка, организуй нам что-нибудь существенное.
В этот момент хлопнула входная дверь. В коридоре послышались шаги и голос мужа:
— Ленусь, я дома! Ох и пробки сегодня…
Сережа вошел в комнату и застыл. Увидев мать и незнакомую девицу, он побледнел, потом покраснел и растерянно посмотрел на меня.
— Мама? А вы… какими судьбами?
— Сынок! — Людмила Сергеевна расплылась в улыбке, которой меня она никогда не удостаивала. — Да вот, решили тебя навестить. Познакомься, это Алина. Дочка моей хорошей подруги из департамента. Умница, красавица, два высших образования, свой бизнес открывает! Не то что некоторые… педагоги младших классов.
Она выразительно покосилась в мою сторону. Я работала в школе и любила свою работу, но для свекрови это всегда было чем-то вроде клейма неудачницы.
Сережа неловко кивнул Алине, потом подошел ко мне и тихо спросил:
— Лен, а что происходит?
— Это ты у мамы спроси, — так же тихо ответила я, чувствуя, как внутри начинает закипать обида.
— Ну что вы там шепчетесь? — громко, на всю комнату, произнесла Людмила Сергеевна. — Хватит сидеть — стол накрывайте! Сережа голодный, мы голодные. Лена, у тебя есть что-нибудь приличное? Или опять макароны по-флотски?
Алина хихикнула, прикрыв рот ухоженной ладошкой с идеальным маникюром.
— Есть пирог с мясом, — сдавленно сказала я. — И курица в духовке.
— Ну так неси! — скомандовала свекровь. — Алиночка, ты садись поближе к Сереже, вам будет о чем поговорить. Ты же в машинах разбираешься, у тебя папа автосалон держит?
Я пошла на кухню, руки дрожали. Ком в горле мешал дышать, хотелось все бросить, уйти в спальню и закрыться. Но я понимала, что это будет поражением. Людмила Сергеевна только этого и ждет. Она с первого дня нашей свадьбы считала, что я не пара ее золотому мальчику, хотя мальчик звезд с неба не хватал и работал обычным менеджером.
Я достала тарелки, нарезала пирог, выложила курицу. Запахи еды, которые еще утром казались аппетитными, сейчас вызывали новый приступ тошноты. Я открыла форточку, глубоко вздохнула морозный воздух и начала носить еду в комнату.
За столом царило оживление, в котором мне не было места. Людмила Сергеевна солировала, расхваливая достоинства Алины. Алина скромно опускала глаза, но при этом умудрялась стрелять ими в сторону моего мужа. Сережа сидел, уткнувшись в тарелку, и вяло поддакивал.
— …А еще Алина прекрасно готовит, — вещала свекровь, отправляя в рот кусок моего пирога. — М-да, тесто суховато, конечно. Лена, ты сколько дрожжей клала? Вот Алина делает утку с яблоками — пальчики оближешь. Сережа, тебе нужно как-нибудь попробовать.
— Мам, Лена вкусно готовит, — робко попытался заступиться муж, но тут же осекся под ледяным взглядом матери.
— Вкусно — это понятие относительное, сынок. Когда слаще морковки ничего не ел, и редька за мед сойдет. Тебе, Сережа, нужна женщина, которая будет тебя вдохновлять, тянуть вверх, а не тянуть на дно. Статус, связи — в наше время это главное.
Я замерла с чайником в руке. Это было уже не просто хамство, это было открытое объявление войны. Она привела в мой дом другую женщину и при мне сватала ее моему мужу.
— Вы что же, Людмила Сергеевна, — тихо, но отчетливо произнесла я, ставя чайник на подставку, — решили Сереже гарем устроить? Или меня уже списали со счетов?
В комнате повисла тишина. Алина перестала жевать, Сережа вжал голову в плечи. Свекровь медленно повернулась ко мне, ее лицо исказила гримаса брезгливости.
— А что тебя списывать, милочка? Ты сама себя списала. Три года живете — ни ребенка, ни котенка, ни карьеры, ни денег. Сережа с тобой чахнет. Ему тридцать лет, а он все на той же должности. Потому что ты его не мотивируешь! Ты — серая мышь, Лена. Уж прости за прямоту. Я мать, я добра сыну желаю. И если он сам не может принять решение, я ему помогу.
Она посмотрела на Алину, как бы приглашая ее в союзницы. Та самодовольно улыбнулась.
— Сергей, вы правда, такой интересный мужчина… Вам бы кого-то поярче, — промурлыкала она.
Сережа молчал. Он просто сидел и молчал, разглядывая узор на скатерти. И это молчание ранило сильнее, чем ядовитые слова свекрови. Он предал меня. В очередной раз выбрал спокойствие и подчинение матери.
Во мне вдруг что-то оборвалось. Страх исчез. Осталась только ледяная ясность и инстинкт защитить того, кто был сейчас важнее всех этих людей, важнее этого стола, этой квартиры и этого брака.
— Значит, ни ребенка, говорите? — переспросила я, глядя прямо в глаза свекрови. — А вы спрашивали? Или вы так увлеклись подбором новой партии для сына, что забыли поинтересоваться его жизнью?
— Ой, не надо набивать себе цену, — отмахнулась Людмила Сергеевна. — Было бы чем хвастаться, давно бы уже раструбила.
— Я не трублю, — я невольно коснулась живота, этот жест вышел защитным, инстинктивным. — Я просто берегу. Потому что в этом доме, как оказалось, даже дышать опасно, не то что детей растить. Одиннадцать недель, Людмила Сергеевна. У меня одиннадцать недель. И это ваш внук. Хотя, глядя на вас сейчас, я не уверена, что хочу, чтобы он знал такую бабушку.
Повисла пауза, звенящая, как натянутая струна. Сережа резко поднял голову, его глаза расширились.
— Лена?.. Ты серьезно? Беременна?
— Серьезно, Сережа. Справка в комоде лежит, вместе со снимком УЗИ. Хотела сегодня праздник устроить, сюрприз сделать. Но сюрприз сделали вы.
Алина громко хмыкнула, нарушая тишину.
— Ой, ну это классика жанра! Как только запахло жареным, сразу «я беременна». Ловушка для дураков. Людмила Сергеевна, поехали отсюда. Тут такой цирк начинается, мне не интересно.
Она встала, демонстративно одергивая юбку.
Людмила Сергеевна сидела, не шелохнувшись. На ее лице сменилась целая гамма эмоций: от недоверия до злости.
— Врешь, — наконец выдавила она. — Чтобы удержать его, врешь. Ты же пустая, я знаю. У тебя по женской части проблемы были.
— Были, да прошли, — отрезала я. — А вы, Алина, идите. Платье вам, может, и подходит, а вот роль разлучницы — нет. Сережа женат. И скоро станет отцом. Дверь знаете где.
Алина фыркнула, схватила сумочку и, не попрощавшись, выскочила в коридор. Людмила Сергеевна медленно поднялась. Она была красная, как свекла.
— Ну смотри, Лена. Если наврала — я тебя не оставлю в покое. А если и правда… — она прищурилась, глядя на мой живот. — Еще неизвестно, от кого. Сережа вон, говорит, ты вечно на работе пропадаешь. Экспертизу делать будем. ДНК. Слышишь, Сережа? Не вздумай радоваться раньше времени!
Сережа выглядел так, будто его оглушили. Он переводил взгляд с меня на мать и не мог вымолвить ни слова.
— Уходите, — тихо сказала я. — Просто уходите, Людмила Сергеевна. Я устала.
Свекровь поджала губы, поправила шарф и, гордо вскинув голову, направилась к выходу. Хлопнула дверь.
Сережа остался сидеть.
— Лен… — начал он хрипло. — Это правда? Почему ты молчала?
— Потому что боялась, — я села на стул, ноги меня больше не держали. — Боялась вот этого. Твоей матери, твоей бесхребетности. Ты даже слова ей не сказал, Сережа. Она притащила девку в наш дом, а ты сидел и жевал курицу.
— Я просто растерялся… Мама, она же… ты же знаешь ее, — забормотал он, пытаясь взять меня за руку, но я отдернула ладонь.
— Знаю. И ты знаешь. И ничего не делаешь. Ложись сегодня на диване. Я не могу тебя видеть.
Следующие недели превратились в странную, тягучую игру в молчанку. Свекровь не звонила месяц. Потом начала появляться, но вела себя так, будто делает нам огромное одолжение. Она приходила, оглядывала квартиру, морщила нос, спрашивала Сережу: «Ну как, не созналась еще, что нагуляла?» — и игнорировала мое присутствие.
Живот рос. Токсикоз отступил к концу третьего месяца, сменившись зверским аппетитом и болями в пояснице. Сережа пытался быть заботливым: покупал фрукты, возил меня к врачу, даже начал красить стены в будущей детской комнате. Но между нами стояла стена. Я не могла забыть тот вечер. Я видела, что он старается, но доверие ушло. Мне казалось, что если бы не беременность, он бы послушал маму и ушел к той Алине или к кому-то еще, кого бы она ему подобрала.
Людмила Сергеевна, видя мой растущий живот, злилась все больше. Ей было невыносимо признавать, что ее план провалился, что серая мышь оказалась в более выигрышном положении, чем она рассчитывала. Она придиралась к мелочам: то я не так сижу, то не то ем, то слишком растолстела.
— Разнесет тебя, Лена, потом ни один мужик не посмотрит, — говорила она, заботливо подкладывая мне на тарелку один листик салата, когда мы были у них в гостях. — Сереже эстетика важна.
Я молча ела то, что хотела, и гладила живот. Малыш толкался, и это придавало мне сил. Я знала, что справлюсь. С Сережей или без него.
Ближе к родам свекровь совсем распоясалась. Она начала требовать, чтобы мы назвали ребенка Платоном, в честь какого-то ее дальнего родственника-аристократа.
— Никаких Ванек и Сашек! — кричала она по телефону. — В нашей семье должны быть благородные имена!
— Его будут звать Дмитрий, — спокойно ответила я и повесила трубку. Сережа, сидевший рядом, только вздохнул, но спорить с матерью не стал. Опять.
Схватки начались ночью, в начале ноября. Осень в том году была поздняя, затяжная. Листья еще не облетели до конца, на улице пахло сыростью и приближающейся зимой.
В роддом мы ехали молча. Сережа был бледен, руки на руле дрожали.
— Ты как? — спросил он, когда меня уже оформляли в приемном.
— Нормально. Езжай домой, поспи. Тебе завтра на работу.
— Я останусь тут. В машине подожду.
Я удивилась, но прогонять не стала. Пусть ждет. Может, хоть что-то отцовское в нем проснется по-настоящему.
Роды были долгими. Двенадцать часов боли, страха и бесконечного ожидания. Но когда мне положили на грудь теплый, мокрый комочек, все забылось. Он был крошечный, сморщенный и недовольно пищал.
— Мальчик, 3800, 54 сантиметра, богатырь! — весело сообщила акушерка.
Я смотрела на сына и не могла надышаться. У него были темные волосики, серьезно сдвинутые бровки и крошечная ямочка на подбородке.
На выписку Людмила Сергеевна приехала с огромным букетом дорогих роз, но лицо у нее было такое, будто она пришла к врагам, а не на праздник. Она держалась отстраненно, всем своим видом показывая, что делает это только ради приличий. Сережа светился от счастья, но боялся взять сына на руки, только неловко топтался рядом.
Мы приехали домой. Свекровь сразу же пошла мыть руки, требуя стерильности.
— Ну, показывайте, кого вы там родили, — скомандовала она, надевая медицинскую маску, словно мы были в инфекционном отделении. — Надеюсь, здоровый? А то с твоим-то здоровьем…
Я развернула одеяло. Дима спал, смешно причмокивая губами. Людмила Сергеевна наклонилась над кроваткой, прищурилась. И вдруг замерла.
Маска сползла с ее лица. Глаза расширились, рот приоткрылся. Она медленно протянула руку, но не коснулась ребенка, а застыла в воздухе.
— Боже мой… — прошептала она. Голос ее дрогнул и сорвался. — Господи…
— Что? Что такое, мама? — испугался Сережа.
Людмила Сергеевна повернулась к нам. В глазах у нее стояли слезы. Впервые за все время, что я ее знала, она выглядела не железной леди, а обычной, растерянной пожилой женщиной.
— Отец… — выдохнула она. — Вылитый отец. Борис Иванович. Папа…
Я подошла ближе и посмотрела на сына. И тут поняла. На старых фотографиях, которые висели у свекрови в коридоре, ее отец, мой дед по мужу, смотрел именно так: сурово сдвинутые брови, характерный разрез глаз и та самая, знаменитая фамильная ямочка на подбородке, которая у Сережи была едва заметна, а у Людмилы Сергеевны отсутствовала вовсе. Но у маленького Димы она была точной копией дедовской.
Генетика сыграла с нами удивительную шутку. Мальчик не был похож ни на меня, ни на Сережу. Он был абсолютной копией своего прадеда, человека, которого Людмила Сергеевна боготворила и портрет которого висел у нее в спальне. Борис Иванович был военным хирургом, человеком жестким, но справедливым, единственным авторитетом для своей дочери.
— Не может быть… — бормотала свекровь, снова и снова вглядываясь в лицо младенца. — Нос… эта горбинка, даже сейчас видна… И уши… Лена, ты посмотри на уши!
Она посмотрела на меня, и в этом взгляде больше не было ненависти. Было изумление и какая-то мистическая робость. Тема ДНК умерла сама собой, не успев родиться. Никакая экспертиза не нужна была, когда сама природа поставила печать рода на лице ребенка.
С этого дня нашу жизнь как подменили. Людмила Сергеевна не стала доброй феей, нет. Характер не переделаешь. Но она стала одержима внуком. Она приходила каждый день, но теперь не для того, чтобы проверять пыль на шкафах, а чтобы часами сидеть у кроватки и рассказывать спящему Диме истории про его великого прадеда.
— Ты посмотри, как он хмурится! Ну точно Борис Иванович, когда ему ассистент не тот скальпель подал! — ворковала она.
Ко мне она по-прежнему относилась прохладно, но с уважением. Я стала для нее сосудом, который принес в мир возрождение ее отца. Она перестала критиковать мою еду, перестала заикаться о других женщинах для Сережи. Более того, однажды, когда Сережа попытался пожаловаться маме, что я не успела погладить ему рубашку, она так на него зыркнула, что он прикусил язык.
— Лена занята наследником! — отрезала она. — А у тебя, здорового лба, руки не отсохнут утюг взять. Отец мой сам себе всегда форму гладил, и ничего, генералом стал!
Как-то вечером, спустя полгода, мы сидели на кухне. Дима уснул, Сережа был в душе. Людмила Сергеевна пила чай из той самой чашки, которую когда-то брезгливо отодвигала, и смотрела в окно.
— Знаешь, Лена, — вдруг сказала она, не поворачиваясь. — Я ведь тогда правда думала, что ты Сереже не пара. Слишком простая, слишком тихая. Я хотела, чтобы он был… сильнее.
— И поэтому привели Алину? — спросила я. Обида уже не жгла, осталась только усталость от этой темы.
— Алина… — свекровь махнула рукой. — Пустышка эта Алина. Бизнес ее прогорел через месяц, папаша денег дал, она в Дубай умотала. Глупая я была, старая дура. Думала, счастье — это фасад красивый. А счастье — оно вот, сопит в кроватке с ямочкой на подбородке.
Она повернулась ко мне и впервые посмотрела прямо в глаза.
— Ты прости меня, если сможешь. За стол тот, за слова. Я не тебя обидеть хотела, я за сына боялась. Но вижу теперь — зря. Ты покрепче его будешь. Вся в отца моего пошла характером, хоть и не родная по крови.
Я молчала. Простить? Полностью простить то унижение было трудно. Но я посмотрела на эту женщину, которая вдруг показалась мне одинокой и уязвимой в своей любви к прошлому, и кивнула.
— Время покажет, Людмила Сергеевна. Главное, что у Димы есть бабушка, которая его любит.
— Любит, — эхом отозвалась она. — Больше жизни любит.
Она встала, поправила жакет.
— Ладно, пойду я. Завтра приду с коляской гулять, ты хоть поспишь. А то вид у тебя… опять замученный. И пирог испеки, тот, с грибами. Сережа говорил, у тебя тесто лучше стало получаться.
Она ушла, а я осталась сидеть на кухне, слушая шум воды в душе и тихое сопение сына из соседней комнаты. Я знала, что легкой жизни не будет. Свекровь останется свекровью, со своими закидонами и командирским тоном. Муж так и останется ведомым, хоть и любящим отцом. Но я знала главное: я выстояла. Я не позволила сломать свою жизнь и свою семью.
И когда Дима во сне недовольно закряхтел, точь-в-точь как, наверное, кряхтел его суровый прадед-генерал, я улыбнулась. У нас все будет хорошо. Мы справимся. Потому что мы — семья, какой бы странной и сложной она ни была.
У меня есть другие рассказы: