Глава 73.
Лето 1924 года
На большой куче обломков копался мужичок. Он поднимал очередной кирпич и придирчиво оглядывал его со всех сторон. Понравившиеся аккуратно клал рядом с собою, а битые и надколотые отбрасывал подальше.
Матушка Параскева прижала руку к груди. Эти кирпичи, именно эти, красные, с клеймом завода братьев Прохоровых, были куплены на деньги Михаила, её родного брата. Где он теперь? За душу его было обещано молиться, покуда стоит храм, а храма вот, нет уже. Недолго простоял, в шестнадцатом году освятили его большим чином. Сколько трудов вложено было, сколько стараний!
Софья Александровна Мещерякова была из московских дворян. Умница и красавица, легко танцевавшая на балах и нравившаяся кавалерам, она, однако, увеселений не любила и в столице старалась бывать как можно реже. Больше по душе ей были тихие московские дворы, заросшие сиренью, и уютные церковки, в которых таяла душа и сладко плакалось от умиления.
- Софьюшка, кто же по нраву тебе? — допытывался отец. — За кого замуж пойдёшь? Не неволю тебя, но годы бегут, и пора определяться. Наташа, сестрица твоя, подрастает, кавалеры уже на неё посматривают. Ну не выдавать же её замуж раньше тебя! Вот Сергей Константиныч интересовался, Михалёв, за сына своего Фёдора. Отчего нет? Происхождение самое благородное, капиталу у них достаточно, дом в Санкт-Петербурге роскошный, будешь жить как сыр в масле. Или вот, к примеру, княгиня Эристова недавно… на приёме у надворного советника Петра Алексеевича Смирнова… спрашивала о тебе.
Соня отмалчивалась. Роскошная жизнь, о которой говорил отец, её совсем не прельщала. Балы, приёмы, пустая болтовня… Тягостно, тягостно… Если это будет, то как можно позже! Ах, если бы отказаться от этого совсем! Решение пришло неожиданно, само, когда с теми же разговорами подступила к ней мать:
- А я, маменька, вовсе не хочу замуж!
- Как так? — мать озадаченно посмотрела на Соню.
- В монастырь хочу я.
- Что ты говоришь! — всплеснула руками мать. — С твоей ли красотой и умом в монахини идти! Ты же… ты же… ты сама не понимаешь, что говоришь!
- Всё я понимаю, маменька. Не буду я счастлива ни с князем, ни с графом. Тяготят меня приёмы. Пустое это. Маменька, не взваливайте на меня ношу мучительную!
- Тяготят?! Мучительную? — изумилась мать. — Да ты совсем ещё дитя! Ты сама не знаешь, на что хочешь обречь себя!
Софья молчала.
- Что же, я подозревал это… - вздохнул отец, когда в его кабинет ворвалась жена. — Она и в самом деле не любит светской жизни. Смеётся шуткам кавалеров — а будто по принуждению. Танцует, словно не замечает, с кем. Вот что, пусть поживёт в монастыре послушницей, почувствует на себе все прелести затворничества.
- А если ей понравится?!
- Что же, тогда она права, а мы нет. Если ей придется по душе монастырская жизнь, она найдёт своё счастье. В конце концов, с её капиталом она не будет там среди последних.
Капитал, конечно, имел значение, но больше того сестре Параскеве помогли продвинуться ум и образование. Однако жизнь в Москве, рядом с родным домом, не давала ей ощущения полного затворничества и оставления мира, ей хотелось служить где-нибудь подальше, в Сибири, и однажды её молитвы сбылись. В Тобольской епархии она возглавила маленький женский монастырь.
Десять лет игуменья мать Параскева трудилась, превращая общину из тридцати человек в настоящий монастырь, почти такой же, как в Москве. Она привлекала средства богатых купцов для строительства, обещая им неустанные молитвы за души благодетелей, она обращалась к московским друзьям и родственникам, она организовывала сделки с местными коммерсантами. Сёстры вышивали золотом, пекли самый вкусный в окрУге хлеб, варили мыло. Новую церковь Покрова Пресвятой Богородицы, похожую на милые матушкиному сердцу московские храмы, проектировал столичный архитектор. Семь лет строился храм… Семь лет… В шестнадцатом освятили.
В девятнадцатом монастырь был упразднён. Мать Параскева, стараясь сохранить его хотя бы в каком-нибудь виде, согласилась на реорганизацию в артель. Что же, артель так артель, назовите как хотите, только с намоленного места не гоните! Сёстры стали шить. Правда, теперь уже не золотом, где уж тут золотом! Теперь сёстры шили обычные штаны да рубахи, но это давало им возможность оберегать привычный уклад жизни. Мать Параскева понимала, что однажды их лишат и этого, но думать об этом не хотела. Господь управит!
И вот случилось… Пришли люди в остроконечных шапках с вифлеемскими звёздами на лбах (пять лучей, главный смотрит вверх, три луча — олицетворение Святой Троицы, два — Божеское и человеческое естества Иисуса Христа) и сказали, что артель ликвидируется.
- Наша артель не может быть ликвидирована. — поднялась навстречу людям со звёздами мать Параскева. — У нас есть все разрешающие бумаги, мы шьём форму для Красной Армии…
- Таков приказ… - смутился старший. — Нам дан приказ очистить территорию монастыря от насель… от проживающих.
- Зачем? Кому понадобилась эта территория?
- Нам это не известно. Но есть приказ…
- Хорошо. Но вы не можете выгнать нас на улицу сейчас, вот так, неожиданно. Нам надо собраться, нам нужно найти, куда переселяться. У нас нет другого жилья, у нас нет никаких средств к существованию.
- Если у вас нет средств к существованию… - в мастерскую вошёл человек в сером пальто и в шляпе, - то государство может вас ими обеспечить.
Юноши в остроконечных шапках с вифлеемскими звёздами на лбу (как такое возможно?) взяли мать Параскеву под руки и вывели из здания мастерской.
Три месяца в одиночной камере Тобольской тюрьмы. Допросы, расспросы, попытки в чём-то убедить. Холод и скудная еда, жажда телесная и жажда духовная… Мать Параскева не позволяла своему мозгу отдаваться течению мыслей. Хуже всего отдаваться течению мыслей. Как тело, перестающее работать, слабеет, так слабеет и мозг, уносимый потоком дум. В конце концов этот поток уводит человека далеко от реальности. Старческого слабоумия мать Параскева не боялась: она, конечно, уже не молода, но до старости далеко, а при таких обстоятельствах дожить до неё кажется чудом. Но погрузиться в уныние и душевный хаос было нельзя. Она молилась. Она знала точно, что однажды её заключение закончится, и все страдания претерпевала во Славу Божию.
Летним вечером её вывели на допрос, но в камеру она больше не вернулась.
- Софья Александровна Мещерякова, - прочитал следователь. — Вы свободны. Как там… «ныне отпущаеши раба твоего»?
Следователь хихикнул, довольный своей шуткой.
- Я не ваша раба, а Божия, он и отпустит, когда посчитает нужным.
- Строптивы вы, гражданка Мещерякова, - нахмурился следователь. — Вот документы о вашем освобождении. Но мне кажется, что три месяца в тюрьме не воспитали в вас смирения. Приказ пришёл сверху, начальству, наверное, виднее. А как по мне, то вас бы… куда-нибудь подальше. Ну ничего, будет ещё возможность. И помните, в этот раз вас не тронули и пальцем, но всё может измениться… Так что я советую вам жить тише воды и ниже травы и оставить эти свои… штучки.
Матери Параскеве идти было некуда. Но за воротами кинулась к ней послушница Варечка:
- Матушка!
- Варвара? Откуда ты узнала..?
- Я уже неделю тут. Каждый день приходила. Охрана меня уж и не гнала! Была весточка нам, что вас должны освободить! Идёмте же скорее!
- Как вы жили эти три месяца? — мать Параскева торопливо шла за Варечкой по каким-то проулкам.
- Нас добрые люди укрыли. Хлопотали, чтобы вызволить вас. И вот, свершилось! — радовалась Варечка.
- Куда мы идём?
- К архиепископу Назарию.
Архиепископ Тобольский и Сибирский Назарий, совсем недавно назначенный, сам познал тяготы тюремного заключения и понимал, что чувствует теперь мать Параскева. Ему хватило всего нескольких фраз, чтобы укрепить её душу.
- Куда мне теперь? — тихо спросила она, сидя за маленьким столиком у окна и наслаждаясь уютом. — Я ведь по-другому жить не умею.
- Мы молились за вас, и Господь услышал. Несколько дней назад к нам приехал монах на рукоположение в иереи. Их монастырь… недалеко от Тары… тоже закрыли, сельхозартель ликвидировали, земли и здания передали сиротскому дому. Большая часть монахов рассеялась по свету, но двое живут на пасеке верстах в пяти от монастыря, тайно служат в его подземельях. Сейчас их принуждают жениться.
- И… и что же?
- Приехавший монах просит благословения… взять на пасеку двух монахинь. Поезжайте, матушка Параскева. Возьмите с собою Варвару и поезжайте.
- Так далеко… - прошептала мать Параскева.
- Чем дальше, тем лучше. Здесь вас не оставят в покое. Добрые люди изготовили вам документы на имя Прасковьи Ивановны Сусоевой. Оформите гражданский брак с отцом Антонием, смените фамилию ещё раз. Софья Александровна Мещерякова исчезнет из поля зрения НКВД навсегда.
- Значит, скит… - помолчав, сказала мать Параскева. — Что ж… в скиту тоже люди спасаются. Мы едем. Благословите, владыко, сначала попрощаться с моим монастырём!
На другой день мать Параскева и Варвара добрались до своего городка. По монастырскому двору сновали люди, таскали какие-то мешки. А на месте храма… на месте храма возвышалась куча кирпича.
- Сперва всю утварь вынесли, всё ценное, колокола поснимали, - шёпотом рассказывала Варечка, - а потом заложили динамиту и рванули.
Мужик поднял очередной кирпич, придирчиво осмотрел его. Вот этот, красный, с клеймом братьев Прохоровых, был куплен на средства Миши Мещерякова, родного брата матушки. За душу его обещано было молиться покуда храм стоит. Где теперь Мишенька? Жив ли? Сестрица Наташа ничего о нём не знает. Матушка положила руку на карман юбки, проверила, не потеряла ли она письмо.
- Матушка Параскева! — сказал владыка Назарий при прощании. — Вас послание дожидается.
- Откуда? От кого?
- Из Франции. От Натальи Александровны Мещеряковой. Какими путями оно было доставлено в Россию, сложно даже представить себе.
- Жива! — выдохнула мать Параскева.
«Дорогая наша матушка Параскева! — писала Наташа. — Мы во Франции. Но не в Париже, как ты могла бы подумать. Мы поселились в маленьком городишке на юге. Здесь дешевле жизнь. Украшения, которые мы прихватили с собой, когда покидали Россию, быстро закончились, потому что цена на них была совсем ничтожной — мы, русские, наводнили Европу своими драгоценностями. Поэтому мы зарабатываем на кусок хлеба своими руками. Я оказалась неплохой швеёй. Представляешь?»
Мать Параскева грустно улыбнулась. Неисповедимы пути Господни! Не этим ли занималась она сама до недавнего времени?
«Я шью модную одежду для местных дам. Хотя, конечно, эти дамы по своему происхождению совсем не то, что наши московские приятельницы и соседки, но в нашем положении выбирать не приходится. Если мы останемся без еды, нас никто не накормит и не подаст милостыньки, как это принято было когда-то в России. Серж нанялся на виноградники и вместе с простыми крестьянами день деньской работает под палящим солнцем.
Сыновья наши, Фёдор и Павел, уплыли за океан, в Америку. Пишут письма, иногда присылают немного денег, но, судя по всему, они сами не слишком разбогатели. О брате нашем Мишеньке нет никаких вестей, но я верю, что он жив.
Знаешь, матушка Параскева, мне кажется, что Господь по великой милости Своей даёт нам возможность воспитать в себе смирение. Где теперь наша дворянская гордость? Она шьёт наряды провинциальным малообразованным женщинам, поливает пОтом французскую землю и получает взбучки от простого крестьянина, присматривающего за работами на винограднике. Скорбями своими мы искупаем грехи нашей молодости и, знаешь, матушка, нынче наша вера в Бога крепче и чище, чем в былые годы.
Матушка моя Параскева! Очень хочется поговорить с тобою, услышать что-нибудь о твоей жизни. Говорят, церковь нынче в России другая, обновлённая, еретическая. Какой кошмар! Говорят, что в Москве и Петрограде теперь закрыли много храмов и монастырей, но мне очень хочется, чтобы ваш, затерянный в Сибирских лесах, процветал и хранил веру православную, чтобы вас не коснулись руки этих ужасных людей. Очень хочется получить ответное письмо, но я знаю, что это невозможно. Молись о нас, матушка, а мы всегда молимся о тебе!»
- Матушка Параскева, идёмте же! — потянула Варечка игуменью за рукав. — На нас уже начинают поглядывать.
- Идём! — Параскева решительно отвернулась от развалин. — Сказано в Евангелии: «Придут дни, в которые из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне; всё будет разрушено». Вот и случилось. Значит, устами чтили мы Бога, а души наши далеки от Него были. Неугоден стал Господу храм, в котором лишь внешняя красота соблюдалась. Вот и привёл Он нас молить о прощении в пУстыни.
- Матушка… - пролепетала Варечка, не вполне понимая слова игуменьи.
- Где сестра Евлампия? Жива ли?
- Жива. Лежит в доме, где нас приютили. Тяжко ей…
- Возьмём её с собой. Сойдёт за мою родственницу.
- Ой… Как хорошо! — обрадовалась Варечка. — А сестра Таисья?
- Пусть едет с нами! — махнула рукой игуменья.
Монах, к её удивлению, оказался очень молодым и привлекательным. Неужто и таких в иереи рукополагают? А сколько лет второму? Пятьдесят? А, ну это ещё куда ни шло. Не соблазнятся ли молодостью отца Севериана Таисья с Варварой? Но выбора нет. Если они останутся в городе… кто знает, чем закончится дело.
Однако в пути поведение отца Севериана успокоило игуменью. Ничего, спокоен, сосредоточен на молитве, на сестёр обращает ровно столько же внимания, сколько на неё саму, но не рассеян, заботлив. Да и по приезде она утешилась немало. Изба оказалась добротной, хоть и маленькой, мужчины обитали в небольшом домике поодаль, а виды вокруг были такими приятными, что душа её восславила Господа за богатые дары...
- Ну что, брат Севериан, с возвращением тебя! — Фрол обнял монаха, радуясь встрече.
- Отец Севериан! — улыбнулся Сергей.
- Вот оно как! — изумился Фрол. — Так ты теперь иерей!
- И поздравь меня с женитьбой! — отец Севериан вдруг заразительно засмеялся.
- С же… Что?! Ничего не понимаю!
- Фрол Матвеич, для всех я теперь женат. И отец Антоний тоже. Я привёз нам из Тобольска невест. И пожилую родственницу старшей, и молоденькую сестрицу младшей. Тебе, Фрол Матвеич, я доверюсь. Да ты и сам всё поймёшь.
- Тоже из монастыря? — догадался Фрол.
- Угу… - кивнул Сергей. — Не хочу, Фрол Матвеич, чтобы ты думал о нас плохо. Не хочу, чтобы ты соблазнился*, потому и рассказываю тебе.
--------
* осудил
--------
- Может, помощь какая нужна им? Ну, там… по женской части. Всё-таки на новом месте.
- Про то я не знаю. Лишний раз не лезу к ним, а они не жалуются.
- Пошлю-ка я к ним Аглаюшку. Пускай узнает, в чём нужда у них есть.
- Вот это хорошо, Фрол Матвеич. Аглая Петровна нам не чужая, перед нею не надо скрываться. А деревенские пускай видят, что женщины наши не затворились на пасеке, не сычами смотрят, а подруг себе заводят.
...Фрол сидел на траве за воротами монастыря. Катилось к горизонту солнце. Умиротворённо взмыкивали на скотном дворе коровы. На лужайке ребята играли в мяч. А на душе у старика было тихо и благостно.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) В пути 73) Уклонись от зла
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет
удалён, то продолжение повести ищите на сайте Одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit