Банки с огурцами стояли на столе, еще теплые после закатки. Маша вытерла мокрые руки о передник и устало опустилась на табурет. Поясница ныла привычной, тягучей болью — сезон заготовок был в самом разгаре, и огород не прощал лени. За окном, в густеющих августовских сумерках, стрекотали кузнечики, предвещая жаркий завтрашний день.
Этот дом достался ей пять лет назад в таком состоянии, что соседи только сочувственно цокали языками. «Развалина», — вынес вердикт тогда еще живой отец, брезгливо переступая через прогнившую доску на крыльце. Бабушкин дом, старый, с просевшим фундаментом, с заросшим крапивой садом, никому из родни был не нужен. Старшая сестра, Алина, тогда только фыркнула, поправляя безупречную укладку: «Машка, ты с ума сошла? Тут же вкладывать и вкладывать. Проще бульдозером снести».
Но Маша не снесла. Она вцепилась в этот кусок земли с каким-то остервенелым упорством, которого от неё, тихой и вечно уступающей, никто не ожидал. Алина получила родительскую помощь на ипотеку в городе, брат Виталик — машину и оплату долгов, а Маше достался этот разваливающийся домишко. И она его подняла.
Сначала ездила на электричке по выходным, выдирала сорняки, белила, красила. Потом, когда на работе случилось сокращение, перебралась сюда насовсем. Продала свою крошечную студию на окраине, вложила все деньги в ремонт: подняла фундамент, перекрыла крышу, провела газ. Теперь дом стоял крепкий, уютный, обшитый светлым сайдингом, а сад, освобожденный от крапивы, был полон флоксов и ранних яблок.
Звук подъезжающей машины заставил Машу вздрогнуть. Собака в будке лениво гавкнула и затихла — свои. Маша выглянула в окно. У ворот притормозил серебристый внедорожник, который она видела всего пару раз в жизни — машина мужа Алины, Глеба.
Сердце неприятно екнуло. Алина не звонила полгода, даже с днем рождения поздравила сухой смской. Что им понадобилось на ночь глядя?
Дверь распахнулась без стука. На пороге возникла Алина — в легком, явно дорогом плаще, с огромной сумкой на плече. Следом, недовольно морщась, вошел Глеб, таща два чемодана, а за ними в дом ввалились племянники — десятилетний Денис и семилетняя Соня.
— Ну и глушь, — вместо приветствия произнес Глеб, ставя чемоданы прямо на чистый половик в грязной обуви. — Еле нашли поворот, навигатор вообще не ловит.
— Привет, сестренка! — Алина, благоухая сложными духами, которые никак не вязались с запахом укропа и чеснока, царящим на кухне, чмокнула Машу в щеку. — Ой, ты все с банками возишься? Как бабка старая, честное слово.
Маша растерянно смотрела на незваных гостей.
— Привет. А вы… проездом? Случилось что-то?
— Можно и так сказать, — Алина скинула плащ прямо на спинку стула. — Дети, не трогайте кошку, она может быть блохастой! Маш, у нас тут форс-мажор небольшой. Нам переночевать надо.
— Переночевать? — эхом отозвалась Маша.
— Ну да. День-два, может неделю. Лето же, воздух свежий, детям полезно. Да ты не переживай, мы не стесним. Где нам расположиться?
Маша почувствовала, как внутри начинает закипать глухое раздражение, но привычка уступать взяла верх.
— В комнате справа можете устроиться, там диван раскладывается. А детям постелю тут, на кухне, на раскладушках.
— На кухне? — поморщилась Алина. — Ну ладно, на одну ночь переживем.
Вечер превратился в сущий кошмар. Маша металась между плитой и столом, разогревая вчерашние щи, нарезая сало, доставая свежие огурцы. Гости ели жадно, но при этом не забывали критиковать. Щи были «слишком жирными», хлеб «не тот», а в доме «пахнет сыростью». Дети носились по дому, снося все на своем пути, включили телевизор на полную громкость, заглушая стрекот кузнечиков.
Когда всех наконец удалось уложить, Маша постелила себе на узком диванчике в проходной. Храп Глеба доносился из комнаты, разрывая ночную тишину.
«Ничего, — уговаривала она себя, глядя в потолок. — Это же родная сестра. У всех бывают трудности. Переночуют и уедут».
Но утром никто не собирался уезжать. Потом прошла неделя. Потом две. Потом три.
Жизнь Маши превратилась в ад. Утром она вставала первой, чтобы приготовить завтрак, потом бежала в огород, пока не наступила жара, потом — готовка обеда, стирка (машинка работала без перерыва), уборка. Алина целыми днями лежала в шезлонге с телефоном, жалуясь на плохой интернет, Глеб пил пиво и давал ценные советы по поводу того, как надо было правильно класть плитку на дорожках.
— Ты бы, Машка, забор перекрасила, — вещал он, ковыряя в зубах спичкой. — Цвет какой-то колхозный. Зеленый. Надо в графит, сейчас так модно.
— Краска денег стоит, — буркнула Маша, пропалывая грядку с морковью.
— Ну так заработай. Что ты сидишь тут, как сыч? Продавай свои банки, вон, на трассе дачники все скупают.
Маша промолчала. Ей не хотелось объяснять, что она и так продает излишки, чтобы оплатить счета за газ, который теперь, с приездом гостей, расходовался в троекратном объеме из-за постоянной готовки и горячей воды.
Терпение начало лопаться, когда Соня, играя, разбила любимую мамину вазу — единственное, что Маша забрала из родительской квартиры после похорон.
— Подумаешь, старье, — фыркнула Алина, даже не извинившись. — Мы тебе новую купим, китайскую, красивую. Не реви. Лучше скажи, где у тебя утюг, мне платье погладить надо.
— Вы куда-то собираетесь? — с надеждой спросила Маша, собирая осколки дрожащими руками.
— Да нет, просто Глеб хочет до города доехать, развеяться, меня с собой берет. А ты за детьми присмотришь.
Они уехали, оставив Машу с разбалованными племянниками, которые требовали развлечений. Весь день она разрывалась между капризами детей и хозяйством.
Вечером, когда серебристый джип вернулся, из него выгрузили пакеты с деликатесами и дорогим алкоголем.
— Гуляем! — провозгласил Глеб, уже изрядно навеселе. — Машка, накрывай на стол!
За ужином, после третьей рюмки коньяка, Глеб вдруг стал серьезным. Он постучал вилкой по тарелке, призывая к тишине.
— В общем, так, Мария. Мы тут с Алинкой посоветовались и решили. Хватит тебе тут одной куковать.
Маша замерла с полотенцем в руках.
— В смысле?
— В прямом, — вступила Алина, отодвигая тарелку. — Маш, давай честно. Тебе одной этот дом велик. Ты его не тянешь. А у нас ситуация… сложная. Глеб бизнес потерял, квартиру банк забирает за долги. Нам жить негде.
В комнате повисла тишина. Маша медленно опустилась на стул.
— И что вы предлагаете?
— Мы тут останемся, — просто сказал Глеб. — Дом большой, места всем хватит. Ты переберешься в летнюю кухню, мы ее утеплим к зиме. Там печка есть, уютно будет. А мы в доме. Дети растут, им пространство нужно. Ну и, естественно, хозяйство на тебе, Алинка в этом ничего не понимает, да и руки у нее не под то заточены.
Маша смотрела на них и не верила своим ушам. Они не просили. Они ставили перед фактом.
— В летнюю кухню? — переспросила она тихо. — В ту, где я мышей выводила весной? Где пол земляной почти?
— Ну, сделаем пол, — махнула рукой Алина. — Маш, не будь эгоисткой. Мы же семья. Мама всегда говорила, что мы должны помогать друг другу. Ты же видишь, нам идти некуда. А этот дом — он же все-таки бабушкин был, значит, общий. То, что ты документы на себя оформила, это формальность. По совести — он наш общий.
— По совести? — голос Маши дрогнул. — Когда тут крыша текла и крапива была выше человеческого роста, он был не общий. Когда я кредиты брала на ремонт и три года в одном пальто ходила, он был мой. А теперь, когда тут тепло и вода горячая, он стал общим?
— Не начинай, — поморщился Глеб. — Кто тебя просил вкладываться? Могла бы продать участок и поделить деньги, как нормальные люди. Сама захотела в барыню поиграть. В общем, так. Завтра переноси вещи. Нам пространство обустроить надо.
Маша встала. Ноги были ватными, но внутри, где-то очень глубоко, разгорался холодный, яростный огонь. Она вспомнила, как в детстве мать всегда отдавала лучшие куски Алине, потому что «Машенька сильная, она потерпит, а Алиночка хрупкая». Вспомнила, как Алина смеялась над ней, когда Маша звала её помочь с покраской забора. Вспомнила, как отец, уходя, сказал: «Ты справишься, Машка. Ты всегда справляешься».
Она терпела всю жизнь. Была удобной. Была «Машей, которая поймет».
— Нет, — сказала она.
— Что «нет»? — не понял Глеб, наливая себе еще коньяка.
— Нет, вы здесь жить не будете. И в летнюю кухню я не пойду.
Алина рассмеялась, нервно и звонко.
— Маш, ты перегрелась на грядках? Мы твоя семья! Ты нас на улицу выгонишь?
— У вас есть машина. Продайте её, снимите квартиру.
— Ты что, совсем ошалела? — Глеб ударил кулаком по столу, тарелки жалобно звякнули. — Машина — это статус! Как я на встречи ездить буду? Короче, хватит ломать комедию. Дом семейный. Мы тут прописаться хотим, кстати. Завтра документы дашь.
Он потянулся к ней рукой, словно хотел приобнять или, наоборот, встряхнуть, но Маша отступила. Взгляд ее упал на осколки вазы, которые она так и не успела выбросить, они лежали в мусорном ведре, блестя в свете лампы.
— Знаете, куда можете идти со своими требованиями? Подальше от моего дома! — впервые Маша не извинилась за резкость. Голос её окреп, зазвенел сталью. — Вон отсюда. Сейчас же.
— Ты что, спятила? — Глеб поднялся, нависая над ней. Он был крупным мужчиной, и раньше Маша бы сжалась от страха. Но не сегодня.
— Я сказала — вон. Собирайте вещи, детей и проваливайте. Чтобы через десять минут духу вашего здесь не было.
— Маша, ты пожалеешь, — прошипела Алина, ее красивое лицо исказилось злобой. — Я маме на могилу схожу, расскажу, какая ты... какая ты бессердечная. Родную сестру с детьми на ночь глядя выгоняешь!
— Рассказывай кому хочешь. Хоть президенту. Это мой дом. Мой труд. Моя жизнь. Я вас кормила три недели, слова не сказала. А вы решили, что меня можно в сарай выселить?
Маша подошла к двери и распахнула её настежь. Ночная прохлада ворвалась в душную комнату.
— Время пошло. Если не уедете, я вызову полицию и скажу, что вы ворвались ко мне и угрожаете. Участковый живет через три дома, он быстро приедет.
Глеб посмотрел на нее тяжелым, мутным взглядом, потом сплюнул на пол.
— Ну и... неблагодарная же ты, Машка. А прикидывалась святошей. Пошли, Алин. Нечего с этой деревенщиной разговаривать. Найдем мы, где перекантоваться.
Сборы были хаотичными и шумными. Алина швыряла вещи в сумки, проклиная «деревенскую идиотку», дети плакали, не понимая, почему их будят и куда-то тащат. Глеб демонстративно громко хлопнул дверцей холодильника, забирая остатки колбасы и сыра.
— Подавись своим домом! — крикнула Алина уже с крыльца. — Сгниешь тут одна, никому не нужная!
— Зато в своем доме, а не в приживалках, — спокойно ответила Маша, стоя в дверном проеме.
Когда красные огни задних фар исчезли за поворотом, и гул мотора стих, на деревню опустилась благословенная тишина. Маша закрыла дверь на засов, потом на верхний замок. Проверила окна.
Она вернулась на кухню. На столе остались грязные тарелки, пятна от соуса, пустая бутылка. Но воздух уже казался чище. Маша медленно начала убирать со стола. Она мыла посуду, и с каждой чистой тарелкой чувствовала, как с души спадает тяжесть.
Слезы пришли потом, когда все было убрано. Она сидела на своем диване, обхватив колени, и плакала — не от жалости к себе, а от напряжения, которое держало её все эти годы.
Потом пришли сомнения. Может, она поступила жестоко? Может, надо было потерпеть еще? Это же сестра, как-никак. Дети...
Но утром, проснувшись в тишине своего дома, увидев солнечные блики на чистом полу, Маша поняла, что сделала правильно. В первый раз в жизни она выбрала себя. И это было хорошо.
Осень в том году выдалась теплой и золотой. Маша продала весь урожай яблок, купила новые саженцы и наконец-то заказала тот самый кованый заборчик для палисадника, о котором мечтала.
Однажды в октябре, когда она сгребала опавшие листья, у калитки остановился старенький УАЗик. Из него вышел Павел, участковый, который жил через три дома.
— Привет, Мария Сергеевна! — улыбнулся он, опираясь на забор. — Работаешь все?
— Привет, Павел Николаевич. А что делать? Осень — хлопот полон рот.
— Слышал, гости твои уехали? Шумно было, бабки на лавке до сих пор обсуждают.
— Уехали, — коротко кивнула Маша. — И больше не приедут.
— И правильно, — серьезно сказал Павел. — Нечего на шее сидеть. Слушай, Маш... Я тут это... Дров привез машину, лишние у меня образовались. Тебе надо? Зима холодная будет, говорят.
Маша выпрямилась, опираясь на грабли. Она посмотрела на Павла — простого, надежного мужика, который всегда здоровался, помогал то тяжесть донести, то насос починить, и никогда ничего не просил взамен. Именно он два года назад помог ей поднять балки на крышу, когда она перекрывала дом.
— Дрова — это хорошо, — улыбнулась она, впервые за долгое время чувствуя легкое тепло в груди. — Только у меня денег сейчас не густо, Паш.
— Да брось ты, — махнул он рукой. — Сочтемся как-нибудь. Может, пирогов испечешь с яблоками? Помню, ты хорошо печешь.
— Испеку, — кивнула Маша. — Загоняй во двор.
Жизнь потекла своим чередом, но теперь она была другой. Спокойной и наполненной достоинством.
От Алины вестей не было долго. Только ближе к Новому году в соседней деревне Маша случайно встретила общую знакомую, которая рассказала, что Глеба посадили за какие-то махинации, а Алина с детьми живет у свекрови в тесной двухкомнатной квартире и работает администратором в салоне красоты.
— Жалуется она на тебя, Машка, — вздыхала знакомая. — Говорит, выгнала на мороз.
Маша смотрела на падающий за окном снег. Дома её ждал теплый дом, в печке потрескивали дрова, на столе стыли свежие пироги, а рядом мурлыкала кошка.
— Пусть говорит, — ответила Маша.
Она больше не чувствовала вины. Она знала цену своему дому и своему покою.