Поздним вечером на кухне царила та тягучая, неприятная тишина, которая бывает в домах, где любовь давно собрала чемоданы и тихонько ускользнула через форточку, оставив хозяев наедине с взаимным раздражением. Я сидела за столом, обхватив руками чашку с остывшим чаем, и смотрела, как Михаил ест разогретые котлеты. Ел он жадно, быстро, не поднимая глаз от экрана смартфона, словно котлета и телефон были единственными достойными внимания объектами во всей вселенной.
Звякнула вилка о тарелку. Этот звук показался мне оглушительным.
— Соли мало, — буркнул муж, не отрываясь от переписки. — И лук крупно порезан. Сколько раз говорил: три на тёрке. Я не козёл, чтобы куски жевать.
Я промолчала. Раньше бы бросилась оправдываться, предлагать досолить или вообще переделать, но сейчас внутри было пусто. Как в выгоревшем поле. За пятнадцать лет брака я выучила наизусть все его претензии. Котлеты не те, рубашки поглажены плохо, пыль на шкафу, я сама — скучная, располневшая, вечно уставшая клуша.
А ведь когда-то всё было иначе. Мы начинали с нуля, жили в съёмной «однушке» с тараканами на окраине, мечтали, копили каждую копейку. Я помню, как мы радовались первой стиральной машине, как отмечали покупку подержанной иномарки дешёвым шампанским. Тогда Миша смотрел на меня с обожанием. Говорил, что я его тыл, его опора.
Перемены подкрадывались незаметно, как сырость осенью. Сначала он стал задерживаться на работе. «Отчёты, Ленка, ты же понимаешь, квартальный горит». Потом появились пароли на телефоне, который он теперь даже в ванную брал с собой. Потом — новый парфюм, резкий и модный, совсем не тот, что я дарила ему на 23 февраля. А потом из нашего дома ушли разговоры. Остались только указания и упрёки.
— Ты меня слышишь вообще? — Михаил наконец отложил телефон и недовольно посмотрел на меня. — Я говорю, в выходные на дачу к твоей матери не поеду. У меня дела. Важные встречи.
— В субботу? — тихо спросила я. — Какие могут быть встречи в субботу вечером, Миша?
— Деловые! — рявкнул он, и его лицо пошло красными пятнами, что всегда было признаком лжи. — Тебе не понять, ты дальше своей бухгалтерии ничего не видишь. Я, между прочим, карьеру строю, стараюсь для семьи. А от тебя никакой поддержки, только пилёж.
Я посмотрела на его новую рубашку, купленную явно не на распродаже, на дорогие часы. «Для семьи». Последний раз он принес зарплату три месяца назад, бросил на тумбочку с таким видом, будто озолотил меня, хотя суммы едва хватило бы на оплату коммуналки и пару походов в магазин. Всё остальное, по его словам, уходило «в оборот» и «на развитие бизнеса».
Бизнесмен.
На самом деле, я давно знала про «важные встречи». Город у нас не такой уж большой, а мир тесен до неприличия. Месяц назад моя подруга, работающая администратором в приличном ресторане в центре, прислала мне фото. На снимке мой Миша, сияющий, как начищенный самовар, держал за руку молоденькую девицу с губами, похожими на две перекачанные сардельки. Девица смеялась, запрокинув голову, а перед ними стояло ведерко с дорогим вином. Тем самым вином, на которое у нас в бюджете вечно «не было денег».
Тогда, получив это фото, я не устроила скандал. Я не стала бить тарелки или встречать его со сковородкой у порога. Я просто села и очень крепко задумалась. Слёз не было, была только холодная, расчётливая ярость и страх. Страх остаться у разбитого корыта в сорок два года.
Квартира. Наша просторная «трёшка», наша гордость. Мы купили её пять лет назад. Мои родители продали бабушкин дом в деревне и добавили львиную долю, плюс мои накопления, плюс ипотека, которую мы закрыли год назад. Миша тогда вложился в ремонт — это правда. Но основной капитал был мой и моих родных. Однако по закону это было совместно нажитое имущество. И в случае развода, который маячил на горизонте грозовой тучей, Миша имел полное право отпилить половину. Привести туда эту свою «сардельку» или заставить меня разменивать уютное гнездо на две убогие клетушки.
Этого я допустить не могла.
Несколько дней я обдумывала план. Ночами лежала без сна, перебирая варианты. Консультировалась в интернете на юридических форумах под чужим именем, читала статьи о разделе имущества. И постепенно идея оформилась во что-то чёткое и осязаемое.
— Миша, — начала я, выбрав момент, когда он был в хорошем настроении после удачной сделки (или удачного свидания). — Я тут новости слышала... У Петрова, твоего партнера, проблемы с налоговой?
Михаил напрягся.
— Ну, есть немного. А тебе-то что?
— Да я просто переживаю, — я сделала максимально наивные глаза, подливая ему чаю. — Ты же с ним поручителем по каким-то договорам проходил? Вдруг, не дай бог, и к нам придут? Наложат арест на имущество, на квартиру... Где мы жить будем?
Он задумался. Страх потерять нажитое всегда был у Михаила сильнее совести.
— И что ты предлагаешь? — спросил он тогда, нервно постукивая пальцами по столу.
— Может, перепишем квартиру на маму? Временно. Дарственную оформим. Так имущество будет не на тебе, и никто его не тронет. А как всё уляжется — вернём обратно. Мама же старенькая, ей всё равно, а нам спокойнее.
Михаил колебался недолго. Он всегда считал меня глуповатой и безотказной, а мою маму, Нину Петровну, — тихой женщиной, которая лишний раз слова сказать боится. К тому же, мысль обезопасить «свои» квадратные метры от мифических кредиторов (которых я сама и выдумала, зная его мнительность) показалась ему здравой.
— Ладно, — махнул он рукой. — Завтра к нотариусу. Только ты всё сама подготовь, мне некогда бумажками заниматься.
Вечером я позвонила маме.
— Мам, мне нужна твоя помощь, — сказала я тихо, стоя в ванной комнате при включенной воде, чтобы Миша не услышал. — Я всё тебе объясню, но доверься мне. Завтра поедем к нотариусу.
— Ленка, что случилось? — в её голосе зазвучала тревога.
— Всё нормально, мам. Просто... я больше не хочу быть дурой. И не хочу остаться на улице.
Она помолчала, а потом вздохнула:
— Хорошо, дочка. Я с тобой.
И мы сходили к нотариусу. Михаил подписал согласие на отчуждение имущества, я оформила дарственную на маму. Всё прошло гладко, как по маслу. Он даже не вчитывался особо, торопился на очередную «встречу».
И вот теперь, сидя на кухне и глядя на его недовольное лицо, я чувствовала странное спокойствие. Козырь был у меня в рукаве, оставалось только ждать, когда он решит разыграть свою карту.
Ждать пришлось недолго. События начали развиваться стремительно, словно кто-то нажал кнопку ускоренной перемотки.
Михаил становился всё агрессивнее. Он придирался к каждой мелочи: полотенце висит криво, хлеб не тот купила, дышу слишком громко. Я понимала, что он делает. Он искал повод. Ему нужно было не просто уйти, а уйти обиженным, хлопнув дверью, чтобы виноватой осталась я. Это классическая тактика трусов — довести партнера до белого каления, чтобы тот сам предложил расстаться, или устроить скандал на ровном месте.
В тот вечер, спустя неделю после ужина с котлетами, он пришёл домой поздно. От него пахло дорогим коньяком и чужими женскими духами — сладкими, приторными. Я сидела в большой комнате, читала книгу.
Он прошёл в комнату, не разуваясь, и встал посреди ковра, глядя на меня с вызовом.
— Всё, Лена, — сказал он громко, театрально. — Я так больше не могу. Меня это душит.
Я медленно закрыла книгу и отложила её в сторону.
— Что именно тебя душит, Миша? Чистая квартира? Горячий ужин? Или то, что я не устраиваю тебе допросов, где ты шляешься до полуночи?
— Не начинай! — он поморщился, словно от зубной боли. — Ты вечно всем недовольна. Ты перестала за собой следить. С тобой не о чем поговорить. Мы стали чужими людьми. Я встретил женщину... Другую. Она меня понимает. Она ценит меня.
— Я догадываюсь, — спокойно кивнула я. — Кристина? Или, может быть, Алина?
— Вика! — выпалил он и тут же осёкся, поняв, что я его подловила. — Впрочем, неважно, как её зовут. Важно то, что я ухожу. Прямо сейчас. Вещи соберу завтра, пока тебя не будет.
Он прошёлся по комнате, хозяйским взглядом окидывая стены, мебель, технику. В его глазах уже щелкал калькулятор.
— Я подаю на развод, — заявил он, выпятив грудь.
— Хорошо, — согласилась я. — Развод так развод. Насильно мил не будешь.
Мое спокойствие сбило его с толку. Он ожидал слёз, мольбы, истерики, хватания за колени. А я сидела прямо, сложив руки на коленях, и смотрела на него почти с жалостью. Это его разозлило. Ему хотелось драмы, хотелось чувствовать себя вершителем судеб.
— И не надейся, что всё будет просто, — он сузил глаза, и в них блеснул злой огонёк. — Я не собираюсь уходить с одним чемоданом, как благородный олень. Я в эту квартиру столько денег вложил! Один ремонт в ванной чего стоил.
Он подошел к серванту, взял с полки статуэтку, повертел в руках и поставил обратно.
— Я ухожу, — сказал Михаил, рассчитывая на часть квартиры после раздела имущества. — Но предупреждаю сразу: делить будем всё пополам. И квартиру, и машину, и дачу. Мне нужны средства для новой жизни. Продадим квартиру, деньги попилим. Тебе и «однушки» хватит на старости лет, а мне нужен старт.
Он говорил уверенно, нагло, уже мысленно распоряжаясь миллионами. Я видела, как он упивается своей властью. Он даже не смотрел на меня как на человека, с которым прожил пятнадцать лет. Я была для него просто досадным препятствием, которое нужно устранить с наименьшими потерями.
Он не знал, что я уже переписала её на маму.
Я глубоко вздохнула, встала с кресла и подошла к окну. За стеклом падал мокрый снег, фонари тускло освещали двор.
— Миша, — сказала я, не оборачиваясь. — Ты можешь забирать свои вещи. Машину — пожалуйста, дели, она всё равно на тебя оформлена, хоть и в кредит брали. Телевизор, компьютер — забирай. Но квартиру делить мы не будем.
— Это еще почему? — усмехнулся он. — Законы почитай, дорогая. Совместно нажитое. Пятьдесят на пятьдесят. Я тебя по судам затаскаю, если по-хорошему не отдашь. У меня адвокат есть знакомый, он тебя разденет до нитки.
Я повернулась к нему и улыбнулась. Впервые за долгое время искренне.
— А ты забыл, Миша? Месяц назад. Нотариус. Ты сам подписал согласие.
На его лице отразилось недоумение. Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить. Я видела, как в его голове медленно начинают складываться детали: нотариальная контора, мои слова про Петрова, бумаги, которые он подписывал не глядя...
— Ну да, подписал... Чтобы от налоговой спрятать. Временно.
— Дарственная — это не временно, Миша. Это навсегда. Квартира теперь принадлежит Нине Петровне. Моей маме. И она не совместно нажитое имущество. Это собственность третьего лица. Ты к ней больше никакого отношения не имеешь.
В комнате повисла тишина. Такая плотная, что, казалось, ее можно резать ножом. Михаил побледнел, потом покраснел, потом снова побледнел. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на берег. Я видела, как он лихорадочно перебирает в памяти тот день — слова нотариуса, мою спокойную просьбу подписать документы, его собственную поспешность...
— Ты... Ты что, обманула меня? — просипел он наконец. — Ты специально?
— Я обезопасила себя, — жестко ответила я. — Ты думал, я слепая? Думал, я не вижу твоих походов налево, не чувствую чужих духов? Ты планировал этот уход давно, готовил плацдарм. А я подготовила свой. Ты хотел оставить меня у разбитого корыта, забрать половину того, на что мои родители всю жизнь горбатились? Не вышло.
— Ах ты... — прошипел он и сделал шаг ко мне, сжимая кулаки. — Да я эту сделку оспорю! Я докажу, что ты ввела меня в заблуждение! Это мошенничество!
— Попробуй, — пожала я плечами. — Ты был трезв, дееспособен, нотариус это подтвердит. Ты сам говорил, что хочешь обезопасить семью. Вот и обезопасил. Теперь квартира в надежных руках. Моей мамы. А она тебя, сам знаешь, никогда особо не жаловала.
Михаил рухнул на диван, обхватил голову руками. Весь его лоск, вся напыщенность слетели в один миг. Перед мной сидел не успешный бизнесмен и покоритель женских сердец, а растерянный, жалкий человек, который вдруг осознал, что его хитроумный план провалился с треском.
— Лена, — заговорил он уже другим тоном, заискивающим. — Ну зачем ты так? Мы же родные люди. Ну оступился я, с кем не бывает? Вика эта... Да ерунда это всё, временное увлечение. Бес попутал. Давай забудем? Я никуда не пойду. Останусь. Мы всё вернем обратно, будем жить как раньше.
Смотреть на это было противно. Пять минут назад он готов был вышвырнуть меня на улицу ради своей «сардельки», а теперь, поняв, что уходит ни с чем, вдруг вспомнил про «родных людей». Его Вика, очевидно, любила успешного Мишу с квартирой и перспективами, а Миша без жилья, с чемоданом ношеных рубашек и кредитной машиной ей был вряд ли нужен.
— Нет, Миша, — я покачала головой. — Как раньше уже не будет. Ты свой выбор сделал. Ты сказал, что уходишь. Вот и уходи. Сейчас.
— Но куда я пойду на ночь глядя? — взвыл он.
— К Вике. Она тебя поймет и оценит. Ты же сам сказал.
Сборы были недолгими. Он метался по квартире, швырял вещи в сумки, ругался, угрожал, потом снова просил прощения, потом опять проклинал меня и мою маму. Я стояла в коридоре и молча наблюдала за этой агонией.
Когда за ним захлопнулась дверь, я закрыла её на оба замка, потом на задвижку. Прислонилась спиной к прохладному металлу и медленно опустилась прямо на пол в прихожей. Я думала, что буду плакать, но слез не было. Было невероятное облегчение. Словно я сбросила тяжелый рюкзак с камнями, который тащила в гору много лет.
Конечно, потом были суды. Михаил, как и обещал, пытался оспорить дарственную. Он нанял какого-то ушлого адвоката, который поливал меня грязью на заседаниях, рассказывая, какая я коварная интриганка. Миша кричал, что я его загипнотизировала, обманула, воспользовалась его доверием.
Но закон есть закон. Подпись его, заверенная нотариусом, была настоящей. Доказательств того, что он был недееспособен, не нашлось. Да и судья, строгая женщина в очках, смотрела на него с нескрываемым скепсисом. Взрослый мужик, бизнесмен, добровольно передал имущество тёще — кто ж ему виноват?
Развели нас быстро. Машину пришлось поделить — вернее, я выплатила ему половину рыночной стоимости, чтобы оставить автомобиль себе, так как он мне был нужен для работы. Деньги пришлось занять у знакомых, но это того стоило. А квартира осталась за мамой.
Прошло время. Жизнь вошла в спокойное русло. Я сделала перестановку, выбросила старый диван, на котором любил лежать Миша, купила новые шторы. Дома стало светло и легко. Я записалась на йогу, начала встречаться с подругами, которых годами игнорировала, погрязнув в домашней рутине. Впервые за долгие годы я почувствовала, что живу для себя, а не для чьих-то капризов и претензий.
Мама осталась жить со мной. Мы готовили вместе по вечерам, смотрели сериалы, болтали обо всём на свете. Она никогда не говорила «я же предупреждала» или «я так и знала». Она просто была рядом — тихая опора, которая никогда не требовала благодарности.
О судьбе бывшего мужа я узнавала от общих знакомых, хотя и не стремилась к этому. С Викой у них не сложилось. Романтика быстро разбилась о быт съёмной квартиры и безденежье. Оказалось, что «перспективный бизнес» Михаила держался на честном слове и моих, как выяснилось, периодических вливаниях из семейного бюджета, которые я делала, экономя на себе. Без бесплатного жилья и налаженного быта он быстро сдулся. Вика, не получив красивой жизни, нашла себе вариант поперспективнее.
Однажды, спустя год, я встретила его в супермаркете. Он постарел, осунулся, на рубашке не хватало пуговицы. В корзинке у него лежали пельмени по акции и бутылка дешевого пива.
Он увидел меня, дернулся, хотел, кажется, подойти, но потом отвёл взгляд и быстро свернул в другой ряд. Мне не было его жаль. И злорадства я тоже не чувствовала. Он стал для меня просто прохожим, чужим человеком из прошлой жизни, который сам выбрал свой путь.
Я вышла из магазина, вдохнула полной грудью свежий весенний воздух. Солнце светило ярко, воробьи чирикали в кустах сирени. Я достала телефон и набрала номер.
— Алло, мам? Привет. Да, всё купила. Скоро буду. Поставь чайник, я пирожные везу, твои любимые.
Я шла домой, в свою квартиру, где меня ждала мама, тепло и спокойствие. И я знала точно: никому и никогда я больше не позволю решать мою судьбу и считать меня просто удобным приложением к квадратным метрам. Этот урок я усвоила на «отлично».