Коробка с приглашениями стояла на краю стола, словно молчаливый укор. Кремовая бумага, золотое тиснение, атласные ленточки — я выбирала этот дизайн три недели, спорила с типографией из-за оттенка, хотела, чтобы всё было идеально. А теперь смотрела на эту стопку и чувствовала, как внутри поднимается глухая, темная волна тошноты.
Олег сидел напротив, опустив голову в ладони. Чай в его кружке давно остыл, покрывшись противной пленкой, но он этого не замечал. В квартире висела такая тишина, что слышно было, как гудит холодильник и как за окном проезжают редкие машины.
Всё начиналось как в хорошей, доброй сказке, а закончилось банальной грязью, от которой хочется долго отмываться под горячим душем.
Мы с Олегом были вместе три года. Срок немалый, чтобы узнать человека, притереться к его привычкам, понять, как он ест суп и куда бросает носки. Олег был хорошим. Надежным, спокойным, может быть, немного мягкотелым, но мне, с моим холерическим темпераментом, это даже нравилось. Он гасил мои вспышки, я толкала его вперед. Идеальный баланс.
Вопрос жилья встал ребром сразу после предложения руки и сердца. Жить по съемным углам нам надоело, а ютиться у родителей — вариант для экстремалов. Моя история с квартирой была простой и одновременно грустной. Полгода назад не стало бабушки. Она оставила мне в наследство свою «двушку» в старом фонде, далеко от метро, но в тихом районе. Мы с родителями посовещались и решили её продать. Деньги — почти пять миллионов — лежали на счету и ждали своего часа.
Мы мечтали о новостройке. Просторной, светлой, с большими окнами. Мы уже даже присмотрели вариант в строящемся комплексе: кухня-гостиная, спальня и маленькая комната под будущую детскую. Не хватало совсем немного — около трехсот тысяч рублей, чтобы закрыть сделку без ипотеки и долгов.
— Лен, ну что ты переживаешь? — успокаивал меня Олег, когда я в очередной раз пересчитывала смету ремонта. — Мама обещала помочь. У неё есть накопления, она сказала, что это будет её свадебный подарок нам. Добавит недостающую сумму, и въедем сразу в своё.
Тамара Львовна, будущая свекровь, женщина статной наружности и железной воли, всегда относилась ко мне с прохладной вежливостью. Она не грубила, нет. Она просто смотрела на меня так, будто я была временным явлением, вроде сезонного насморка у её любимого сыночки.
— Леночка, ты уверена, что этот цвет штор подойдет к обоям? — спрашивала она, поджимая губы. — Мне кажется, это будет выглядеть вульгарно.
И я меняла цвет. Потому что не хотела конфликтов, потому что «худой мир лучше доброй ссоры», и потому что Олег всегда просил: «Ленусь, ну потерпи, она же добра желает».
И вот, за две недели до свадьбы, мы поехали к Тамаре Львовне на дачу. Был тот самый период бабьего лета, когда воздух прозрачен и пахнет антоновкой. Мы планировали обсудить последние детали торжества, забрать обещанные деньги и, возможно, уже на днях внести остаток застройщику.
Олег с отцом ушли разжигать мангал, а мы с Тамарой Львовной остались на веранде резать салаты. Она была на удивление благодушна, рассказывала про урожай кабачков и жаловалась на соседей, которые поставили забор не по уставу.
— Лен, сходи, пожалуйста, в дом, принеси большое блюдо с верхней полки буфета, — попросила она, вытирая руки полотенцем. — А то шашлык складывать некуда.
Я кивнула и пошла в дом. Старый дачный домик скрипел половицами, пах сушеной мятой и пылью. Я нашла блюдо, ополоснула его холодной водой и уже собиралась выходить, когда услышала голос Тамары Львовны. Она вошла в дом через заднюю дверь, видимо, чтобы взять телефон, и теперь разговаривала с кем-то в маленькой комнатке, служившей кладовой.
Я не собиралась подслушивать. Честно. Но услышав своё имя, невольно замерла.
— Да нет, Валя, ты не понимаешь, — голос свекрови звучал приглушенно, но отчетливо. — Девка она, конечно, ушлая, но и мы не лыком шиты. Квартира-то будет покупаться в браке. Но деньги её, наследственные.
Сердце ударило так громко, что я испугалась — вдруг услышит. Я прижала тяжелое блюдо к груди и не дышала.
— Вот именно! — продолжала Тамара Львовна, и в её голосе зазвучали торжествующие нотки. — Олег добавит свои триста тысяч. А оформим мы всё хитро. Я ему уже сказала: пусть уговорит её оформить покупку на двоих, в равных долях. Мол, семья же, всё общее. А деньги-то по факту её. Если вдруг развод — половина квартиры по закону отойдет ему. А если она упрется и захочет брачный контракт или оформить на себя, так я ему условие поставила: денег не дам, пока не согласится на наши условия.
Пальцы онемели. Я поняла: она не просто хочет помочь сыну. Она планирует, как оттяпать кусок моего наследства в случае чего.
— Да брось ты, Валя, какая любовь? — фыркнула свекровь в трубку. — Сегодня любовь, а завтра она хвостом вильнет. А жильё в Москве — это жильё. Я триста тысяч вкладываю не для того, чтобы она потом единоличной хозяйкой ходила. Мы с Олежкой поговорили, он, конечно, мямлил сначала, но я ему объяснила: мать плохого не посоветует. Оформим дарственную на эти деньги на него, задним числом, будто это всё его накопления были. Юрист знакомый поможет. Так что пусть женится, а мы своё не упустим.
Блюдо выскользнуло у меня из рук. Грохот разбивающегося фарфора прозвучал как выстрел в тишине старого дома.
Тамара Львовна выскочила из кладовки, всё ещё сжимая телефон в руке. Увидев меня, стоящую над осколками, она на секунду растерялась, её лицо пошло красными пятнами, но она быстро взяла себя в руки.
— Лена? Ты что, подслушивала? — в её голосе вместо стыда зазвучало обвинение. — Как некрасиво! Взрослая девушка, а ведешь себя как шпионка.
Меня трясло. Не от страха, а от ярости, которая поднималась откуда-то из живота и сжимала горло. Я перешагнула через осколки.
— Некрасиво, Тамара Львовна, это планировать, как обобрать будущую жену сына, — мой голос дрожал, но я старалась говорить твердо. — Триста тысяч рублей против пяти миллионов? И вы хотите половину квартиры?
В этот момент в дом вбежал Олег, встревоженный шумом.
— Что случилось? Мам? Лен? Вы чего?
Тамара Львовна тут же преобразилась. Она схватилась за сердце, картинно оперлась о косяк двери.
— Олежек, представляешь, Лена подслушала мой разговор с тетей Валей и всё переиначила! И теперь кричит на меня, посуду бьет! У меня давление скакнуло...
Олег растерянно переводил взгляд с матери на меня.
— Лен, ну ты чего? Мама же старый человек...
И вот этот его взгляд — испуганный, бегающий, ищущий поддержки у мамочки — оказался тем самым ударом, после которого что-то окончательно сломалось. Я поняла, что не хочу ничего объяснять. Не хочу доказывать, что я не верблюд. Не хочу видеть эти лица.
Я молча развернулась, взяла свою сумку и вышла из дома. Олег бежал за мной до калитки, что-то кричал, хватал за руки, но я села в машину, заблокировала двери и уехала.
Следующие три дня прошли как в тумане. Я отключила телефон, взяла отгулы на работе и просто лежала лицом к стене. В голове, как заевшая пластинка, крутилось: «Мы с Олежкой поговорили... он мямлил, но я ему объяснила». Значит, он знал. Знал и молчал. Согласился с этим подлым планом ради трехсот тысяч.
На четвертый день Олег пришел. Он звонил в дверь полчаса, пока соседка не начала стучать по батарее. Пришлось открыть.
Он прошел на кухню, сел за стол. Вид у него был помятый, под глазами залегли тени. Я молча поставила чайник, просто по инерции.
— Лен, давай поговорим, — начал он, глядя в кружку. — Ты всё неправильно поняла. Мама просто беспокоится...
— Беспокоится о чем? — перебила я. — О том, как на мои пять миллионов купить квартиру, половина которой будет принадлежать тебе за вклад в триста тысяч? Хорошая математика, Олег. Выгодная.
— Да не нужны мне твои метры! — он ударил кулаком по столу, но как-то слабо, неубедительно. — Просто мама сказала, что так будет справедливо. Мы же семья будем. А вдруг...
— А вдруг что? — я прищурилась. — Вдруг я тебя выгоню? Или ты меня бросишь? Ты начинаешь семейную жизнь с подготовки к разводу?
— Нет! Но мама сказала...
— Мама сказала, мама решила, мама придумала! — я сорвалась на крик. — А ты где был, Олег? Где был твой голос? Или ты только кивать умеешь?
Я метнулась в комнату, схватила коробку с теми самыми приглашениями и вернулась на кухню.
— Квартиру делили? Делите воздух, а свадьбы не будет! — я швырнула приглашения на пол. Они разлетелись веером, красивые, золотистые, теперь никому не нужные бумажки. — Забирай свои триста тысяч, забирай свою маму с её схемами и уходи. Я лучше куплю однушку, но она будет моя. И никто не будет шептаться за моей спиной, как меня облапошить.
Олег сидел, не шевелясь. Одна кремовая карточка упала ему на колени. Он медленно взял её, повертел в руках, прочитал наши имена, написанные красивым шрифтом.
— Ты серьезно? — тихо спросил он. — Из-за денег?
— Не из-за денег, Олег. Из-за подлости. Из-за того, что ты с ней заодно. Уходи.
Он встал и ушел.
Прошел месяц. Свадьбу отменили. Я потеряла задаток за ресторан, потеряла деньги за платье, которое теперь висело в шкафу, упакованное в чехол. Но самое страшное — я потеряла веру. В людей, в любовь, в честность.
Я вернулась к работе, пыталась жить дальше. Квартиру я всё-таки купила. Нашла вариант в хорошем районе за четыре миллиона восемьсот — скромнее, но зато никто не мог мне указывать, какого цвета шторы вешать. Ремонт делала медленно, денег не хватало, жила среди коробок и мешков со шпаклевкой.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, я увидела у своего подъезда знакомую фигуру. Олег стоял под козырьком, прячась от мокрого снега. Он похудел, осунулся, на пальто не хватало пуговицы.
Я хотела пройти мимо, сделать вид, что не заметила, но он шагнул мне навстречу.
— Лен, подожди. Я не прошу пустить меня, просто выслушай. Пять минут.
Я остановилась, нащупывая в кармане ключи. Сердце предательски екнуло, но я вспомнила слова Тамары Львовны.
— Говори. Только быстро, я замерзла.
Олег полез во внутренний карман и достал какой-то сложенный лист бумаги. Протянул мне.
— Что это? — спросила я, не беря листок.
— Это отказ, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Нотариально заверенный отказ от любых претензий на твою недвижимость, настоящую и будущую. И еще... я снял квартиру. В другом районе.
— Зачем мне это? — я пожала плечами. — Мы расстались, Олег. Мне от тебя ничего не нужно.
— Лен, послушай... То, что ты услышала на даче... Я не соглашался с ней. Я молчал, потому что был в шоке. Я всю жизнь её слушал. Она сильная, она давила, она всегда знала, как лучше. «Олежек, туда не ходи», «Олежек, с этим не дружи», «Олежек, эта девочка тебе не пара». И я привык. Привык, что проще согласиться, а потом сделать по-своему или просто перетерпеть. Но в тот день, когда ты ушла... Когда ты бросила эти приглашения... Я вдруг увидел всё по-другому.
Он сделал шаг ближе, но не пытался меня коснуться.
— Я пришел домой и впервые в жизни наорал на мать. Серьезно. Сказал всё, что думал. Что она сломала мне жизнь своей «заботой». Что её триста тысяч мне поперек горла встали. Она плакала, хваталась за сердце, вызывала скорую. Раньше я бы побежал за лекарствами, стал бы извиняться. А тут... Я просто смотрел и понимал: это спектакль. Она не умирает, она просто манипулирует. Как всегда.
Я слушала его и не верила своим ушам. Тот ли это Олег?
— Я собрал вещи и уехал в тот же вечер, — продолжал он. — Живу у друга пока, ищу подработку, чтобы снять жильё. С матерью не общаюсь уже месяц. Она звонит, пишет гадости про тебя, про меня... Я заблокировал номер.
— И что ты предлагаешь? — спросила я, чувствуя, как начинает таять лед внутри.
— Я люблю тебя, Лен. Я идиот, я тряпка, я маменькин сынок — был им. Но я люблю тебя. Я не хочу твоих денег, не хочу твою квартиру. Я хочу быть с тобой. Я готов взять ипотеку, я устроюсь на вторую работу, но мы купим всё сами. Без подачек, без условий, без «мама сказала». Прости меня. Пожалуйста.
Он стоял под снегом, без шапки, с мокрыми волосами, и смотрел на меня с такой надеждой и отчаянием, что я не выдержала.
— Ты замерз, — сказала я тихо. — Пойдем, чаем напою. Но ничего не обещаю.
Мы поднялись в мою полупустую квартиру. Я налила чай, достала печенье. Мы сидели на кухне, где из мебели был только стол и два табурета, и говорили. Говорили долго, до глубокой ночи.
— Когда ты сказала про дележку воздуха, — признался Олег, сжимая мою руку, — я понял, что мы действительно чуть не поделили самое главное — наше будущее. Из-за бетонных стен и чьих-то амбиций.
Я смотрела на него и видела, что он изменился. Взгляд стал жестче, увереннее. Он перестал быть «Олежеком» и стал Олегом. Мужчиной, который принял решение и несет за него ответственность.
— Я не возьму твои деньги на ремонт, — сразу предупредил он. — Я всё сделаю сам. Руками, зарплатой. Пусть долго, зато моё. Наше.
Мы не побежали в ЗАГС на следующий день. И через месяц не побежали. Мы начали жить заново, осторожно, узнавая друг друга в новых обстоятельствах. Тамара Львовна пыталась прорваться: приходила к нам, устраивала сцены у двери, караулила меня у работы. Но Олег выходил к ней и спокойно, но твердо говорил: «Уходи, мама. Ты сделала свой выбор, мы — свой». И она отступала.
Свадьба состоялась только через год. Тихая, скромная, без сотен гостей и пафоса. Мы просто расписались и улетели на море. На свои деньги.
А в квартире мы сделали ремонт. Сами. Клеили обои, ругались, мирились, пачкались в краске и смеялись. И когда я сейчас смотрю на наши стены, я знаю: в них нет ни капли чужой злобы, ни копейки грязных денег. Это наш дом. Наша крепость.
Иногда, перебирая старые вещи, я натыкаюсь на то самое приглашение, которое Олег поднял с пола. Оно помятое, с пятном от чая. Я храню его как напоминание. О том, что любовь не делят на доли и квадратные метры. И что иногда нужно разбить всё вдребезги, чтобы собрать заново — но уже правильно, начисто.
Тамара Львовна так и не смирилась. Она живет одна, копит обиды и деньги, рассказывает соседкам, какая неблагодарная у неё невестка и какой глупый сын. Но нам всё равно. У нас своя жизнь, и в ней нет места для чужих сценариев.
Недавно мы узнали, что ждем ребенка. Олег, узнав новость, подхватил меня на руки и кружил по комнате, пока у меня не закружилась голова.
— Только давай договоримся, — сказал он, отдышавшись. — Никаких бабушкиных советов по воспитанию. Справимся сами.
— Справимся, — улыбнулась я. — Мы теперь всё можем сами.
На столе остывал чай. За окном темнело раннее зимнее небо. В квартире пахло свежей штукатуркой и домом. Настоящим домом, где не делят воздух, а дышат им полной грудью. Вместе.