Глава 1. Зеркало с трещиной
Все началось не с поцелуя другого мужчины и не с запаха чужого парфюма. Все началось с зеркала в нашей прихожей. Того самого, в которое мы смотрели, выходя из дома, поправляя воротнички и целуясь на скорую руку. В одно утро я, завязывая галстук, поймал в нем отражение Лены. Она стояла в дверях в спальню, одетая только в мой старый хлопковый халат, и смотрела не на меня, а сквозь меня. Взгляд был стеклянный, пустой, как у выпотрошенной рыбы на прилавке.
«Лен? Все в порядке?»
Она вздрогнула, словно я выловил ее из глубокой воды. Мгновенная улыбка, натянутая, как дешевая резинка.
«Да, да, конечно. Кофе будешь?»
«Я уже выпил. Ты даже не заметила».
Ее глаза метнулись к пустой кружке на столе. «О, правда. Извини. Не выспалась».
Она часто «не высыпалась» последние три месяца. Говорила о стрессе на работе (она руководила отделом в небольшой дизайн-студии), о мигренях. Я верил. Приносил таблетки, массировал виски, уговаривал взять отпуск. Она отнекивалась, говорила «надо закончить проект». Я чувствовал себя слепым, который на ощупь пытается прочитать брайлевский текст, а под пальцами лишь гладкий камень.
Предательство пришло не в виде факта, а в виде тишины. Наша квартира, прежде наполненная смехом, спорами о книгах и дурацкими песенками под дождем, теперь поглощала звуки, как студийная звукоизоляция. Мы ели ужин под тиканье часов. Лежали ночью в постели, разделенные сантиметрами, которые ощущались как пропасть.
Однажды, вернувшись с работы раньше, я застал ее в гостиной. Она сидела на диване, сжав телефон в белых пальцах, и плакала. Не рыдала, а тихо, беззвучно, и слезы текли по щекам непрерывным потоком. Сердце мое упало.
«Леночка! Что случилось?» — я бросился к ней, обнял.
Она вырвалась, резко, почти с отвращением. «Оставь! Просто… оставь меня. Все в порядке. Уйди».
Это «уйди» резануло сильнее любого оскорбления. Я отпрянул. Она встала и, не глядя на меня, убежала в ванную, щелкнув замком. Я слышал, как шумит вода, заглушая все остальные звуки. В тот вечер мы не разговаривали.
Подозрения, как плесень, стали прорастать в углах моего сознания. Я не стал рыться в ее телефоне – это казалось низким. Вместо этого я стал наблюдать. Заметил, как она стала чаще «задерживаться с подругами». Как ее новый парфюм, шипровый и тяжелый, был не похож на ее любимые цветочные ароматы. Как она выключала экран ноутбука, когда я входил в комнату.
И тогда я совершил первую подлость в нашей, казалось бы, идеальной жизни. Я установил на наш общий планшет, который мы использовали для рецептов и просмотра фильмов, программу-шпион. Это заняло десять минут. Все десять минут я чувствовал себя грязным, гадким существом. Но оправдание – страх, боль, неведение – кричало во мне громче.
Через два дня я не выдержал. Дождавшись, когда она уйдет в душ, я открыл программу на своем телефоне. История браузера. Социальные сети. Мессенджеры. Все чисто. Слишком чисто. Очищено вручную. И тогда я нашел то, что не удалилось: историю поиска в картах.
Запрос от позавчерашнего вечера, когда она была «на девичнике у Кати»: «Парковка у отеля «Версаль»». Отель в соседнем районе, недорогой, с почасовой оплатой.
Мир сузился до размеров экрана. Звук душа превратился в отдаленный гул. У меня похолодели пальцы. Это уже не было абстрактной болью. Это был адрес. Координаты предательства.
Глава 2. Отель «Версаль» и незнакомец
Следующие дни я жил как автомат. Работа, дом, разговоры-пустышки с Леной. Я вынашивал план. Глупый, отчаянный план мальчишки из плохого фильма.
В пятницу она сказала: «Завтра поеду к маме, переночую. Ей надо помочь с документами».
Ее мама жила в ста километрах. Я просто кивнул. «Хорошо. Передай привет».
Утром в субботу, проводив ее якобы на вокзал (она уехала на такси), я сел в свою машину, припаркованную за углом. Сердце колотилось где-то в горле. Я был уверен на все сто, куда она поедет на самом деле. И я ошибся.
Она не поехала в отель «Версаль». Она поехала в другой район, на тихую, обсаженную липами улицу с старинными особнячками. Я ехал сзади, как настоящий частный детектив-неудачник, прячась за автобусами. Она остановилась у одного из домов, красивого, с кованым забором. Вышла из машины. Мое дыхание перехватило. Я ждал, что вот-вот откроется дверь, выйдет мужчина… Но она просто достала из сумки связку ключей, открыла калитку и вошла в дом. Сама. Как хозяйка.
Это было хуже, чем отель. В тысячу раз хуже. У нее был ключ. У нее был целый дом.
Я сидел в машине, парализованный. Кто? Как? На какие деньги? Мы с трудом выплачивали ипотеку за нашу двушку. Этот дом стоил целое состояние.
Через час я уже не мог терпеть. Я подошел к забору. За окном на втором этаже я увидел ее силуэт. Она ходила по комнате, что-то говоря. Была не одна. Во мне все оборвалось. Потом в окне появилась вторая фигура. Не мужская.
Женская. Пожилая, с седыми волосами, собранными в пучок. Женщина что-то протягивала Лене, Лена смеялась, тот смех, звонкий и искренний, которого я не слышал от нее уже целую вечность. Потом она обняла эту женщину. Обняла так, как не обнимала меня уже много месяцев – с полной самоотдачей, с облегчением.
Я отшатнулся, совершенно сбитый с толку. Что за чертовщина? Кто эта женщина? Свекровь? Нет, я знал ее мать. Тетя? Подруга?
Вернувшись домой в полной прострации, я начал рыть. Социальные сети, открытые источники. Я искал этот адрес. И нашел. Дом был оформлен на Елену Владимировну Смирнову. Мою жену. Куплен полгода назад. За наличные. Полгеназад! Когда у нас «лопнула» стиральная машина и мы месяц копили на новую. Когда она говорила, что не может поехать в отпуск из-за «финансовой дыры» на работе.
Я пил виски прямо из горлышка, пытаясь понять. У нее были свои деньги. Очень большие деньги. И она их от меня скрывала. Купила дом. И встречалась там с какой-то пожилой женщиной. Это не было похоже на роман. Но это было похоже на обман колоссального масштаба.
Когда она вернулась в воскресенье вечером, с сумкой, полной маминых солений, я не выдержал.
«Как мама? Документы подали?»
«Да, все нормально», — она избегала моего взгляда.
«Лена. У меня к тебе один вопрос. И прошу, ответь честно. Кто такая Ирина Федоровна Майорова?»
Я выпалил имя владелицы дома, которое нашел в старой базе данных.
Она замерла. Лицо стало белее стены. В глазах мелькнул животный, панический страх. Потом что-то иное — решимость. Железная, холодная.
«Откуда ты знаешь это имя?» — голос у нее был тихий и опасный.
«Я видел тебя вчера. У дома на Липовой. У тебя есть ключ. Ты купила этот дом. На какие деньги, Лена? Кто эта женщина?»
Она медленно поставила сумку на пол, подошла ко мне очень близко. И сказала то, чего я никак не ожидал.
«Ирина Федоровна — моя мать. Моя родная мать».
«Что? Твоя мать — Антонина Петровна, она живет в Луговом!»
«Антонина Петровна — моя приемная мать. Я была удочерена в три года. Моя биологическая мать — Ирина Майорова».
Мир перевернулся. «Почему… Почему ты никогда не говорила?»
«Потому что я ее ненавидела!» — выкрикнула она, и в глазах блеснули слезы гнева. «Она бросила меня. Отдала в детдом, потому что ее новый муж не хотел чужого ребенка. Я поклялась никогда о ней не вспоминать. А полгода назад… она разыскала меня. Умирает. Рак. И она хочет… загладить вину. Дом, деньги — это не подарок. Это откуп. Кровавые деньги за мое брошенное детство».
Я был ошеломлен. История обрушилась на меня лавиной. Боль, которую она скрывала, ее замкнутость, эти деньги… все складывалось. И в то же время — нет.
«Но почему ты не сказала мне? Мы же муж и жена! Мы все должны делить!»
«Делить?» — она горько рассмеялась. «Делить эту гниль? Это чувство, что ты куплен? Что твое детство, вся твоя жизнь построены на лжи? Я не могла. Мне было стыдно. Стыдно, что меня выбросили, как щенка. И стыдно теперь, что я принимаю эти деньги. Я пыталась разобраться в этом одна. Она умрет скоро, и все это кошмарное наследство останется мне. И я… я не знала, как тебе сказать. Боялась, что ты посмотришь на меня иначе».
Я поверил. Поверил, потому что хотел верить. Потому что ее боль была так очевидна, так raw и настояща. Я обнял ее. Она разрыдалась у меня на груди.
«Прости меня, прости, я так глупо все сделала… Я просто запуталась…»
«Все, все, — шептал я, целуя ее волосы. — Теперь мы вместе. Мы справимся».
На какое-то время в наш дом вернулся мир. Даже тепло. Она стала открытее, мы говорили по ночам. Я думал, что мы пережили самое страшное. Я был идиотом.
Глава 3. Правда, которая оказалась ложью
Мир длился три недели. Потом я наткнулся на счет. Не в компьютере, а в реальной жизни. Заглянул в старую коробку с ее университетскими конспектами, которую она попросила достать с антресоли. Между страниц с лекциями по искусству выпал сложенный лист — выписка со старого сберегательного счета. На ее имя. Открытого не полгода, а восемь лет назад. Задолго до нашей свадьбы. И на нем была сумма, от которой у меня похолодели ноги. Та сумма, которой хватило бы на несколько таких домов.
Она солгала. Солгала о времени. Солгала о масштабе. Солгала о том, что деньги пришли от матери.
Я ничего не сказал. Начал настоящую слежку. Нанял частного детектива, бывшего коллегу по армии. Денег у меня на это не было, но я взял кредит. Безумие? Да. Но я уже не мог думать здраво.
Через неделю детектив, угрюмый мужчина по имени Стас, прислал первые данные. Ирина Федоровна Майорова действительно существовала. И действительно болела раком. Но она не была богата. Она жила в маленькой хрущевке на окраине, на пенсию и скромную помощь зятя. У нее не было денег ни на какие дома.
Тогда кто? Кто дал Лене миллионы?
Ответ пришел через пару дней, и он был настолько чудовищным, что мой мозг отказывался его принимать. Стас прислал фото. На них Лена выходила из офиса крупной инвестиционной компании. Не просто выходила — ее провожал сам владелец, седовласый, подтянутый мужчина лет шестидесяти, Сергей Владимирович Рощин. Медиамагнат, известный филантроп, лицо с обложек Forbes. На следующем фото они сидели в дорогом ресторане. Он держал ее руку. А на последнем, снятом длиннофокусным объективом через окно того самого дома на Липовой, они обнимались. И по тому, как он касался ее щеки, как она смотрела на него, было ясно все. Абсолютно все.
Но самое шокирующее было в текстовом сопровождении. Стас, копнув в архивах, нашел кое-что еще.
«Сергей Рощин, — писал он, — тридцать пять лет назад был женат. Его жена, Ирина Майорова, родила ему дочь. Брак распался, жена с дочерью исчезли из поля зрения. По данным ЗАГСа, дочь была записана на девичью фамилию матери. Ее звали Елена».
У меня потемнело в глазах. Я схватился за стол.
Лена не была приемной дочерью. Она была родной. Родной дочерью миллионера. А Ирина Федоровна — не просто «бросившая мать», а женщина, увезшая дочь от влиятельного мужа, сменившая фамилию, отдавшая ее в приемную семью, чтобы скрыть. Почему? Не знаю. Может, боялась его, может, хотела оградить. А потом, когда Лена выросла, отец нашел ее. И нашел не полгода назад. Нашел годы назад. И одаривал ее деньгами, вниманием, дорогими подарками. А она… она скрывала это от меня. Потому что у нас с ней был pact. Ненависть к богатым «папикам», к этому миру шикарных машин и поддельных улыбок. Мы строили свою, честную, «настоящую» жизнь. А она оказалась принцессой, игравшей в Золушку.
Играла со мной. Все эти годы.
Глава 4. Игра в правду
Я устроил ей ловушку. Подлое, отрепетированное действо.
«Лен, — сказал я за ужином, стараясь, чтобы голос звучал естественно. — Я сегодня видел твоего отца».
Она уронила вилку. Звонко стукнувшую о тарелку.
«Что?»
«Сергея Рощина. По телевизору. Выступал на форуме. Знаешь, удивительное сходство. Особенно глаза. Такие же, как у тебя. Серые, пронзительные».
Она молчала, глядя на меня, как кролик на удава.
«Просто фантазия, наверное, — беззаботно продолжил я, отрезая кусок мяса. — Но так странно. Я полез в интернет. У него, оказывается, была дочь. Елена. От первого брака. Пропала давно. Интересная история, правда?»
Она встала. Лицо было ледяной маской. «Что ты хочешь сказать?»
«Хочу сказать, что я все знаю, Лена. Знаю, что Ирина Федоровна — твоя родная мать. Знаю, что Сергей Рощин — твой отец. Знаю про дом, про деньги, про ваши встречи. Знаю, что ты все это время лгала мне в глаза».
Тишина повисла густая, как кисель. Потом она медленно опустилась на стул.
«Ты следил за мной».
«Да. После твоей сказки про «откуп» — да. Ты знаешь, что самое обидное? Не то, что у тебя есть отец-миллионер. Не то, что у тебя есть деньги. А то, что ты не доверяла мне. Что ты построила между нами стену из лжи. Мы могли все это пережить вместе. А ты выбрала роль несчастной жертвы с страшной тайной. Ты предала не наш брак. Ты предала наши «честные» отношения, которыми мы так гордились».
Она смотрела в стол. Когда заговорила, голос был глухим, усталым.
«Ты прав. Я предала. Но ты не понимаешь… Когда он нашел меня, я была в ужасе. Вся моя личность, все, во что я верила — все рухнуло. Я была не бедной девочкой из провинции, пробившейся своим умом. Я была принцессой, потерявшейся по глупости взрослых. Он предлагал мне все. Бросить работу, жить на его вилле, быть его наследницей. А я… я ненавидела его. Ненавидела за то, что он бросил маму. За его мир. И в то же время… это было заманчиво. Очень. Я металась. А ты… ты был моим якорем. Моим доказательством, что я — настоящая. Что моя жизнь, наша жизнь — это не его подачка. Если бы я рассказала тебе, этот якорь исчез бы. Ты стал бы смотреть на меня как на «богатую наследницу». Или, что еще хуже, стал бы уговаривать меня взять деньги. Я боялась это потерять. Потерять тебя. Потерять себя».
«Так ты решила просто жить двойной жизнью? Иметь и якорь, и яхту?» — голос мой дрогнул от гнева.
«Я не брала от него почти ничего! Дом… он настоял. Чтобы у меня было «безопасное место». Я взяла его для мамы. Чтобы ей было где жить, когда станет совсем плохо. А деньги… я не тратила их на нас. Я откладывала. Я хотела… я хотела когда-нибудь все тебе рассказать и отдать их. Фонду, детдомам. Чтобы очиститься».
Это звучало правдоподобно. Слишком правдоподобно. И слишком пафосно.
«А ваши встречи в этом доме? Ужины? Объятия?»
Она покраснела. «Он мой отец, в конце концов! Как бы я его ни ненавидела, он… он пытается. Он стареет. Он одинок. Это сложно понять».
«Очень сложно. Особенно когда скрываешь это от мужа, придумывая истории про приемных матерей и рак».
Мы говорили до глубокой ночи. Кричали, плакали, сидели в молчании. Она клялась, что между ней и отцом ничего, кроме попыток наладить связь, не было. Что физического предательства не было. Что ее отчужденность, ее слезы — это борьба с самой собой, с прошлым, с чувством вины передо мной и перед матерью.
Я хотел верить. Боже, как я хотел. История была грязной, болезненной, но в ней была логика. Логика испуганного, запутавшегося человека. Я согласился на перемирие. На попытку начать все с чистого листа. С условием полной прозрачности. Она открыла мне все счета, дала пароли, согласилась на совместный визит к психологу.
Мы попытались. Неделю. Две. Она была открыта, как книга. Отвечала на все звонки при мне, брала меня с собой на редкие встречи с отцом (которые проходили в жуткой, натянутой атмосфере). Я видел, как она мучается. И я начал отпускать злость. Начал верить, что мы можем это пережить.
Это была последняя, самая жестокая иллюзия.
Глава 5. Настоящее предательство
Все рухнуло из-за пустяка. Из-за смс.
Ее телефон лежал на зарядке на кухне, когда она была в душе. Он завибрировал. Я машинально глянул. Сообщение от «СВР» (Сергей Владимирович Рощин).
«Леночка, завтра не опаздывай. Врач будет только в 11. И не волнуйся, все будет хорошо. Целую. Папа».
Врач? Она болела? Почему не сказала? Я пролистал историю их переписки. Все было стерто, кроме этого сообщения. Чисто, как всегда. Но это «Целую. Папа» резануло. И время — через пять минут после того, как мы легли спать вчера. Она сказала, что хочет почитать.
Я вышел на балкон, закурил (бросил пять лет назад, но пачка «про запас» всегда лежала в бардачке). Что-то не сходилось. Щелкало в голове, как неправильно собранный пазл. «Врач будет только в 11».
А потом, как удар молнии, меня осенило. Вспомнилось одно из первых фото детектива. Лена, выходящая из офиса Рощина. Вывеска на здании крупными буквами: «Рощин Консалтинг». А на первом этаже того же здания, согласно вывеске поменьше, был «Центр репродуктивной медицины и планирования семьи «Генезис»».
Репродуктивная медицина.
Она не болела. Она… они что-то планировали. Ребенка? Но зачем врачи? Мы никогда не планировали детей, оба хотели сначала встать на ноги. А потом… потом все это началось.
Я вошел в спальню. Она уже спала, повернувшись к стене. Я сел на кровать и тихо сказал:
«Лена. Завтра в 11 у тебя прием у врача в «Генезисе». Почему?»
Она резко перевернулась. В глазах — паника, которую не скрыть. «Что? Откуда…»
«Папа написал. Не волнуйся, все будет хорошо. Что будет хорошо, Лена?»
Она села, обхватив голову руками. «Я… я хотела тебе сказать. Потом. Это консультация. По поводу… заморозки яйцеклеток. На будущее. Отец настаивает. Говорит, это инвестиция, у меня еще карьера…»
Ложь. Чувствовалась на вкус, горькая и медная.
«Перестань врать!» — зарычал я, хватая ее за плечи. «Ты мне в глаза смотри и говори правду! Зачем тебе репродуктолог? ТЫ БЕРЕМЕННА?»
Она отшатнулась, глаза расширились от ужаса. И в этом ужасе был ответ. Самый страшный из всех возможных.
«Нет! Нет, я не беременна… Я…» — она задыхалась.
«ТЫ ДЕЛАЕШЬ РЕБЕНКА ОТ НЕГО?» — выкрикнул я то, что уже вертелось в моем воспаленном мозгу. «ЭКО? Суррогатная мать? Он хочет наследника, а ты… ты что, продаешь ему мое место отца наших детей?»
Она разрыдалась. И сквозь слезы, срывающимся, надломленным голосом, проговорила страшную правду. Ту, до которой я не додумался бы даже в самом страшном кошмаре.
«Не его ребенка… Моего. И твоего. Нашего».
Я онемел.
«Что?»
«Я… я сдаю яйцеклетки. Отец нашел… пару. Богатых, немолодых. У них не получается. Он предложил… это большие деньги. Очень большие. А мне… я подумала, это же не ребенок еще, это просто клетки. Это поможет маме, это поможет нам начать все с нуля где-нибудь в другом месте… Я хотела сделать это и забыть, и уехать с тобой, и все рассказать, когда мы будем далеко…»
Комната поплыла. Я встал, шатаясь.
Ты… ты продаешь… наши будущие дети… — я не мог выговорить. — Ты выбираешь, какие гены будут жить, а какие — нет? За деньги? По приказу папочки? Ты уже не просто лжешь, Лена. Ты играешь в Бога. С нашим генетическим материалом. Ради его денег. Это и есть твое «очищение»?»
Она пыталась что-то сказать, цеплялась за мою руку. Я оттолкнул ее.
«Все. Все. Кончено. Ты не запутавшаяся девочка. Ты расчетливая, холодная особа, которая уже давно выбрала сторону. Сторону денег, власти и больных игр своего отца. А я был… чем? Шикарным приложением к твоей «настоящей» жизни? Прикрытием? Или просто дураком, которого можно кормить сказками?»
Я вышел из спальни. На этот раз навсегда. Ее рыдания доносились из-за двери, но они ничего во мне не трогали. Там внутри было только ледяное, беззвучное опустошение.
Настоящее предательство пришло не в виде другого мужчины. Оно пришло в виде продажи нашего возможного будущего. В виде того, что самое интимное, самое святое — возможность дать жизнь — она превратила в товар, в сделку с тем самым миром, который мы якобы презирали. Она предала не только меня. Она предала саму идею нас. И даже идею тех детей, которых у нас никогда не будет.
Я ушел той же ночью. Оставив ключи, обручальное кольцо на кухонном столе и восемь лет жизни в стенах той квартиры, где в прихожей все еще висело треснувшее зеркало. Треснувшее вдребезги.