Ключ упрямо не хотел входить в замочную скважину. Ольга Петровна сначала подумала, что в темноте перепутала ключи — зрение к вечеру садилось. Она поднесла связку к глазам, щурясь в тусклом свете подъездной лампочки. Нет, ключ был тот самый. Родной, от квартиры, где она прожила тридцать лет.
Она попробовала снова. Нажала на ручку, дернула дверь на себя. Металл не поддался. И тут Ольга заметила то, от чего по спине побежал неприятный холодок: личинка замка блестела новизной. Она была другой.
Сердце гулко ударило в ребра. В голове пронеслось: «Ограбили?» Но дверь выглядела целехонькой. Ольга нажала на кнопку звонка. За дверью было тихо, только спустя минуту послышались шаги. Неспешные, шаркающие — так ходила невестка, Альбина.
— Кто там? — голос был недовольный, хотя время детское, всего семь вечера.
— Альбина, это я, мама. Открывай, у меня ключ не подходит. Вы что, замок сменили?
За дверью повисла пауза. Тягучая, плотная. Ольга слышала, как этажом ниже хлопнула дверь тамбура.
— Ой, Ольга Петровна... — голос невестки стал приторно-тягучим. — А мы вас не ждали. Виталик сказал, вы на даче до октября будете. Погода-то сухая стоит, хорошая.
— Какая дача, Альбина? — Ольга переложила тяжелую сумку с овощами из одной руки в другую. — Ветер такой, что провода обрывает, ночами заморозки обещают. Я за теплыми вещами приехала. Открывай, я замерзла.
Щелчка замка не последовало.
— Вы знаете... Виталик сейчас в душе. А у меня мигрень. И вообще... мы не готовы к гостям. Может, вы обратно поедете? Или к подруге какой-нибудь переночевать? А Виталик вам завтра позвонит.
Ольга опешила. Она стояла перед дверью собственной двухкомнатной квартиры, которую они с покойным мужем выгрызали у судьбы в девяностые, работая на износ. И теперь ей предлагают «переночевать у подруги», потому что в её доме у кого-то мигрень.
— Альбина, ты в своем уме? — голос Ольги стал жестким. — Я не «гости». Я хозяйка. Открой дверь немедленно. Я хочу зайти в свою комнату и лечь в свою кровать. Что за цирк с замками?
— Не надо кричать, — голос за дверью утратил сладость и стал злым. — Никакая вы не хозяйка. Сами говорили: «Живите, дети». Вот мы и живем. Замки поменяли для безопасности. А вам тут делать нечего, только нервы мотать. У нас свои планы на вечер. Всё, Ольга Петровна, идите с богом.
И шаги удалились. Шарк-шарк-шарк.
Ольга осталась стоять, глядя на дерматиновую обивку. Внутри что-то оборвалось. Словно перерезали трос, на котором держалась её вера в семью. Ноги подкосились. Она тяжело опустилась на бетонные ступеньки лестничного пролета, прижав сумку к боку.
Как же так? Полгода назад Виталик привел Альбину. «Мам, нам тесно, мы о ребенке думаем, а у тебя две комнаты. Тебе же на даче лучше, воздух...» И она уступила. Съехала весной, оставив молодым простор. Думала — временно, на лето. Помочь, поддержать.
Она достала телефон. Пальцы не слушались от холода и обиды. Набрала сына. Сброс. Снова набор.
— Да, мам? — голос сына был тихим и раздраженным. — Ну чего ты названиваешь? Альбина говорит, ты там скандал устроила.
— Витя, — сказала она сухо. — Открой дверь. Я сижу на лестнице.
— Мам, не начинай. У Альбины давление. Мы ремонт начали, там пыль, грязь, тебе вредно. Езжай к тете Любе, я тебе денег на такси переведу.
— Ты поменял замки в моей квартире, сынок?
— Это чтобы надежнее было! Всё, мам, не могу говорить.
Гудки.
Ольга просидела на ступеньках минут десять. Холод от бетона пробирал даже через пальто. Мимо прошел сосед с пятого, поздоровался. Она кивнула, стараясь не поднимать глаз. Жалость к себе была едкой, горькой. Но по мере того, как холод проникал под одежду, жалость сменялась другим чувством. Холодной, расчетливой яростью.
Она вспомнила, как ходила в одном плаще пять лет, чтобы оплатить Виталику институт. Как отдала им свои накопления «на машину». Как молчала, когда Альбина называла её «совком» за привычку хранить старые книги.
«Хватит, — подумала Ольга, поднимаясь и подхватывая сумку. — Мать кончилась. Началась собственница жилого помещения».
Она вышла из подъезда в сухую, ветреную темноту двора. Ветер швырнул в лицо горсть пыли, но это только придало решимости. Опорный пункт полиции был в соседнем доме. Участковый, Иван Кузьмич, знал её давно — она когда-то подтягивала его дочь по математике.
— Иван Кузьмич, заявление. О незаконном проникновении и препятствовании доступу в жилье.
Участковый, усатый мужчина с усталыми глазами, оторвался от бумаг.
— Петровна, ты чего? Кто не пускает?
— Родственники, Кузьмич. Бывшие.
Следующий час прошел как в тумане, но действия Ольги были четкими, как алгоритм. Заявление написано. Документы на квартиру — свидетельство о собственности и паспорт — она всегда носила с собой в отдельном кармашке сумки (старая привычка бухгалтера). Слесаря нашли быстро, частника, готового работать круглосуточно за двойной тариф.
Когда зазвенела дрель, высверливая новый замок, дверь открылась сама — видимо, побоялись, что испортят полотно. На пороге стоял Виталик в трусах и майке, за его спиной жалась Альбина в халате.
— Мама?! Ты что, с ума сошла?! Ты ментов привела?!
— Гражданин, оденьтесь, — скучным голосом произнес Иван Кузьмич. — И паспорта предъявите.
Ольга перешагнула порог. Квартира была чужой. Обои в коридоре содраны клочьями, на полу — строительная пыль. Вместо её любимой вешалки — гора коробок с обувью. Пахло кальяном и несвежим бельем.
Она прошла в большую комнату, не разуваясь. Прямо в уличных ботинках по ковру, который был залит чем-то липким. На стенах — пустые прямоугольники там, где висели портреты мужа и родителей.
— Где фотографии? — спросила Ольга тихо.
Альбина попыталась открыть рот, но под взглядом свекрови осеклась.
— На балконе... В коробке. Они старые, пыль собирают...
— На балконе. Ночью. В мороз. Мою память — как мусор.
Ольга повернулась к участковому.
— Иван Кузьмич, у этой гражданки нет регистрации. Прошу удалить её из моей квартиры.
— Ольга Петровна! — взвизгнула невестка. — Мы семья! Я жена!
— Брак не дает права собственности. Ты жена моего сына за порогом этой квартиры. А здесь ты — никто. Витя, — она посмотрела на сына, который прыгал на одной ноге, натягивая джинсы. — У тебя есть прописка. Ты можешь остаться. В маленькой комнате. Но только ты. Жену свою веди куда хочешь. Хоть к маме, хоть на вокзал.
Виталик замер.
— Мам, нам некуда идти... Мы все деньги в материалы вбухали.
— А меня это должно волновать? — Ольга посмотрела на него с ледяным спокойствием. — Тебя волновало, где я буду ночевать сегодня? На коврике?
— Пошли отсюда, Витя! — заорала Альбина, швыряя вещи в пакет. — Я в этом гадюшнике не останусь! Мы на тебя в суд подадим, старая карга!
— Подавайте, — кивнула Ольга. — А я встречный иск. За порчу имущества и моральный вред. И за незаконную перепланировку — я вижу, вы арку в кухню прорубили? Стену несущую тронули? Готовьте деньги на штрафы.
Сборы были короткими и бурными. Альбина металась по квартире, хватая фен, плойку, какие-то тряпки. Виталик молчал, не смея поднять глаза.
— Мой утюг! Где мой утюг?! — кричала невестка.
— Утюг останется, — отрезала Ольга. — Вы мой сожгли, я видела его в мусорном ведре на кухне.
Когда дверь за ними захлопнулась, в квартире повисла звенящая тишина. Слесарь, закончивший работу, молча протянул Ольге новые ключи, взял деньги и ушел. Участковый козырнул на прощание:
— Если что — звони, Петровна. Но ты и сама справилась. Крепкая ты баба.
Ольга закрыла дверь на все обороты. Прислонилась к ней спиной.
В квартире было грязно, пахло чужим бытом и злобой. Но это была ее грязь и ее квартира.
Она прошла на кухню. Нашла уцелевшую банку с чаем. Поставила чайник.
Потом вышла на балкон, занесла холодную коробку с фотографиями. Портрет мужа был цел, только стекло треснуло.
— Прости, Володя, — прошептала она. — Распустила я их. Но ничего. Теперь порядок наведем.
Она знала, что завтра начнутся звонки с проклятиями, что родня осудит. Но сейчас, делая глоток горячего чая, она чувствовала только огромное облегчение. Она вернула себе не просто квадратные метры. Она вернула себе право на уважение.
Юлия Вернер ©