— О, смотри, снегирь прилетел!
Катя ткнула пальцем в окно. На балконной перине сидел взъерошенный красногрудый комок. Я кивнул, глотая слишком горячий кофе. У меня в кармане хрустел сложенный вчетверо листок. Тот самый. С фразой: «Твои волосы пахнут дождём и свободой. Жду. С.»
Это было утром. А вечером мы сидели в машине у железнодорожного вокзала, и она говорила:
— Спасибо, что отпустил. Я правда выдохну. Вернусь новой. Свежей.
— Маме привет передавай, — сказал я, целуя её в мочку уха. Она пахла не дождём, а новыми духами. Дорогими. Цитрусовыми. Какие духи к маме в Тулу?
— Обязательно. Буду звонить.
Она выскользнула из машины, помахала рукой и растворилась в стеклянных дверях. Не обернулась ни разу.
Всё началось, пожалуй, с крема для обуви. Через три дня её отъезда я полез в тумбу на балконе за шнурками. И нашёл банку. Вроде бы для обуви, но внутри — не крем. Какая-то сероватая масса. Я открыл, понюхал. Зола. Просто пепел. Аккуратно утрамбованный в банку из-под «Киви». Рядом лежала зажигалка. Не моя. И коробка спичек из ресторана «Панорама», куда мы с Катей не ходили лет пять.
Зачем хранить пепел на балконе? Я стоял с этой дурацкой банкой в руках, и меня передёрнуло. Не от страха. От какого-то щемящего, идиотского любопытства. Что ещё она прячет в нашей квартире?
Я объявил охоту. Не на измену — нет. На тайники. На её параллельную жизнь, которая текла здесь же, в сорока метрах, а я был слеп.
Нашёл быстро. Не в шкафу. В старом чемодане, засунутом на антресоль под потолком в прихожей. Тот самый, с которым она ездила в институт. Я дёрнул его, он рухнул вниз, осыпая меня пылью и клочками ваты. Молния заела. Пришлось резать. Внутри лежали не конспекты. А папка. Обычная, картонная, серого цвета. И в ней — письма.
Не письма даже. Какие-то записки, распечатки электронных писем, открытка с видом Питера. И везде — один почерк. Уверенный, с сильным наклоном. И подпись: «Твой С.»
Я не читал всё сразу. Я делал это, как пытку. По одному в день. Пил виски, садился в её кресло у окна и вскрывал очередной конверт.
«Катюх, сегодня на совещании ты так серьёзно хмурила бровки. Хотелось встать и всех выгнать, чтобы ты наконец улыбнулась. Только мне.»
Дата — ровно день, когда она вернулась с «корпоратива» и жаловалась на скуку.
«Наш угольный антрацит сегодня напоминает цвет твоих глаз. Никому не говори, что я такой романтик. Разведут.»
Это было на корпоративном бланке. Сергей Иванович, начальник отдела логистики. Тот самый, про которого она говорила: «Сухарь, конечно, но профессионал».
Я представил его сухие губы, шепчущие «угольный антрацит». И меня вырвало. Прямо в кухонную раковину.
Вечером она позвонила. Голос звонкий, счастливый.
— Мама пирог с капустой испекла, помнишь, как я люблю?
— Помню. Как погода?
— Сыро. Но хорошо. Ты чего такой тихий?
— Устал. Генеральную уборку затеял.
— Ой, герой! Ничего… интересного не нашёл?
В её голосе прозвучала та самая нота. Лёгкая, металлическая струнка беспокойства.
— Нашёл банку с пеплом на балконе. Зачем она?
Пауза. Затянувшаяся.
— Это… от старой переписки. Сжигала. Забыла выбросить. Выбрось, ладно?
— Ладно, — сказал я. — Выброшу.
Я не выбросил. Поставил банку на видное место, на кухонный стол. Как улику. И продолжал читать.
Самое сочное нашлось вчера. Не письмо. Распечатка WhatsApp. Диалог. Я даже не знал, что она их печатает и хранит. Видимо, самые ценные.
[20:45] Он: Он ни о чём не догадывается?
[20:46] Она: Нет. Думает, я карьерой помешана.
[20:47] Он: А ты и есть помешанная. На мне.
[20:48] Она: Зазнайка. А если он узнает?
[20:50] Он: Узнает — будем вместе. Чего терять-то?
[20:51] Она: Квартиру. Он её до брака покупал.
[20:53] Он: Квартира — это стены. А у меня ты будешь счастлива.
[20:54] Она: 😘
Смайлик. Этот жёлтый засранец с сердечками стал последней каплей. Я распечатку не положил обратно. Я её носил с собой в кармане, как талисман зла. Она и сейчас тут, кстати, в стопке на столе. Сморщенная, потрёпанная.
Она вернулась в воскресенье. Вошла в квартиру, и лицо её сразу как-то осёклось.
— Что это? — кивнула она на банку с пеплом.
— Напоминание. Чтобы не забыть выбросить, — сказал я, не вставая с дивана.
Она молча поставила чемодан, подошла к столу, взяла банку и засунула в мусорное ведро. Движения резкие, злые.
— Хорошо отдохнула? — спросил я.
— Да, — она не смотрела на меня. — А ты?
— Познавательно. Узнал много нового. Про антрацит, например.
Она замерла спиной ко мне. Плечи напряглись.
— Что?
— Угольный антрацит. Очень поэтично. У твоего сухаря-начальника, оказывается, душа поэта. Или это у всех логистов так?
Она медленно повернулась. Лицо было измождённым, серым.
— Где?
— Где что? А, — я похлопал себя по карману грудью. — Здесь. Вся папка. Про уголь, про бровки, про то, как ты будешь счастлива в его стенах. Забавное чтение, знаешь ли. На один раз.
Она не бросилась к ногам. Не зарыдала. Она села на стул у кухонного стола и спросила тихо, без интонации:
— И что теперь?
— Не знаю. А что ты предлагаешь? Может, мне тоже начать писать кому-нибудь стихи? Или пепел в банки собирать?
— Перестань.
— Перестать что? Читать твою переписку? Да я уже всё прочёл, Кать. От корки до корки. Осталось только в живую посмотреть на этого Шекспира от логистики. Кстати, он знает, что ты хранишь всю эту любовную лирику в старом чемодане? Как музейный фонд.
Она закрыла лицо руками. Плечи затряслись.
— Я всё уничтожу.
— Уже поздно. Я уже видел. Это как… — я искал сравнение. — Как увидеть, как человек ковыряет в носу. Обратно не засунешь. Отпечаталось.
— Я порву с ним. Завтра же. Всё закончится.
— Закончилось-то оно уже полгода назад, когда началось. Просто я вчера об этом узнал. С опозданием.
Наступила тягучая, густая тишина. В которой был слышен только гул холодильника.
— Ты меня простишь? — её голос был едва слышен.
Я посмотрел на неё. На знакомую родинку на шее, на вздрагивающие ресницы. И не почувствовал ничего. Пустоту. Как будто смотрю на хорошую, но чужую актрису в плохой пьесе.
— Нет, — сказал я честно. — Не прощу. Потому что прощать нечего. Ты же не просила прощения, когда это писала. Ты это берегла.
На следующий день я отнёс чемодан на помойку. Вместе с папкой. Пусть новый Шекспир ей новые оды сочиняет.
Сейчас, спустя полгода, иногда ловлю себя на мысли: а что было в тех последних письмах, что я не дочитал? Может, там было что-то важное? Оправдание? Объяснение? Но потом вспоминаю банку с пеплом. Она сжигала свою историю, но не дожгла. Поленилась донести до мусорки. Вот и вся аллегория.
А снегирь, кстати, больше не прилетал. Съели его, наверное, соседские коты.
---
А у вас был момент, когда какая-то совершенно дурацкая мелочь (вроде банки с пеплом или коробки спичек) стала первой ниточкой, потянув за которую, вы распутали весь клубок? Или, может, находили что-то, что, наоборот, развеяло все ваши глупые подозрения? Пишите в комментариях — иногда именно бытовой абсурд раскрывает самые небытовые драмы.
Если эта история отозвалась в вас чем-то своим, поставьте лайк. И подписывайтесь на канал — здесь мы разбираем жизненные сюжеты без глянца и слащавых хэппи-эндов. Только так, как оно бывает на самом деле: неудобно, некрасиво, но правдиво.