Знаете, как бывает? Заходишь в знакомую кофейню «У фонтана» — там всегда пахнет булочками с корицей и почему-то мокрой шерстью — просто чтобы переждать дождь. Или чтобы пять минут побыть не мужем, не начальником, не тем, кто должен чинить кран. Просто человеком с бумажным стаканчиком. А в итоге получаешь пинок под дых, от которого весь твой аккуратный мирок трещит по швам.
Вот и я тогда, в тот промозглый вторник, думал только о кофе. И, может, о том, чтобы плюшевое кресло в углу было свободно.
Оно было занято. В нем, вернее, напротив него, сидела моя Лена. И какой-то тип в яркой, немыслимо синей рубашке. Тип жестикулировал, размахивал руками, как ветряная мельница. И Лена… Господи, она хохотала. Звонко, от души, чуть не давясь своим капучино. Таким смехом она не смеялась, кажется, со времен того нашего отпуска в Геленджике, лет семь назад, когда она села на морского ежа.
У меня в ушах зазвенело. Внутри всё как будто оборвалось и замерло. Бариста что-то спросил, я буркнул: «Американо, да покрепче». И пошел к их столику. Не думал, ноги понесли сами. Со стороны это, наверное, выглядело комично: мужчина средних лет, мокрый, с лицом каменного идола, шествует навстречу своей судьбе.
— Лен, приветик, — выдавил я. Голос прозвучал хрипло, будто не мой.
Она вздрогнула так, что ложка звякнула о блюдце. Глаза стали круглыми, как у героини плохого мюзикла. Паника. Чистая, немедленная паника.
— Коля! — выпалила она. — Ой, вот неожиданность! Это… мы тут… Это Виталий! Мы коллеги по… волонтерскому проекту. Виталик, это… мой… Коля. Ну, наш… друг семьи.
Тишина. Не густая. Не тягучая. А колючая, как ледяная крошка. «Друг семьи» повис между нами тремя, как табличка с неудобной правдой.
Виталий, черт бы его побрал, сиял улыбкой во все тридцать два зуба. Вскочил, руку протянул.
— Очень приятно! Как раз Лену уговариваю помочь с аукционом для нашего приюта «Лапки»! У нее талант убеждать, — бросил он мне, будто отчет.
Я пожал его руку. Кивнул. Сказал что-то вроде «угу». И почувствовал себя полным придурком в этой своей старой куртке, которую она сто раз просила выбросить.
— Я… не буду мешать, — пробормотал я и пошел к своему заказанному яду, то есть американо.
Сел за столик у стены. Не пил. Смотрел в окно, на потоки дождя, и краем глаза ловил их танец. Он снова что-то рассказывал, она кивала, улыбалась. Но улыбка уже была другой — натянутой, дежурной. Как у нее бывало на моих корпоративах.
Через пятнадцать минут они собрались. Она, проходя мимо, бросила короткое:
— Коля, я… к вечеру. Дел много.
Не «Как ты?», не «До дома дойдешь?». Просто информация. Я кивнул в стакан. И они ушли. Он, гад, даже придержал перед ней дверь.
---
Дома было тихо. Кот Васька, обычно требующий еды ором, молча уставился на меня с подоконника. Я сел на табуретку в прихожей и просто сидел. В голове вертелось одно: «Друг семьи. Друг семьи. Друг. Семьи».
Мысль пришла не сразу. А минут через сорок, когда я все еще сидел в куртке. А когда она в последний раз рассказывала мне о каком-то «проекте»? О «приюте «Лапки»? Когда я в последний раз спрашивал ее не «Что на ужин?», а «Чем ты сегодня жила?»? Ответ был пугающе простым. Я не помнил.
Вечером дверь щелкнула в девять. Шаги быстрые, легкие. Она прошмыгнула на кухню, я услышал, как гремит чайник.
— Пришла, — сказал я, появляясь в дверном проеме.
Она вздрогнула, обернулась.
— Ага. Ты чего в темноте сидишь?
— Атмосферу нагнетаю. Для друга семьи.
Она отвернулась, стала рыться в шкафчике.
— Не начинай, Коля. Это просто работа. Общественная нагрузка.
— Общественная нагрузка в «У фонтана» с Виталием в синей рубахе? Интересная у тебя нагрузка. И интересное название для мужа.
— Я растерялась! — резко обернулась она. Глаза блестели, но не от слез, а от злости. — Ты ввалился как снег на голову! А мы деловые вопросы решали!
— Деловые вопросы так весело решают? Я тебя со времен того ежа так не слышал.
— Ой, да что тебе надо-то?! — она хлопнула ладонью по столу. — Сидишь тут, как сыч, вечно все тебе не так! А тут человек, который слушает, которому интересно! Да, интересно! Может, ты забыл, как это?
Молчание повисло снова. Но уже другое — громкое, наэлектризованное.
— То есть я — неинтересный сыч. А Виталий — интересный слушатель. Понятно, — сказал я тихо.
— Не вырывай из контекста! — взвизгнула она. — Я не про это! Я про то, что дома мы с тобой уже года три как… как…
— Как соседи? — подсказал я.
Она смотрела на меня, и злость в ее глазах потихоньку гасилась, сменяясь чем-то вроде усталого испуга.
— Да, — прошептала она. — Как очень вежливые, усталые соседи. Которые делят холодильник и ванную. И всё.
Она сказала это. И стало не больно, а пусто. Потому что это была правда. Я видел ее каждый день, но перестал замечать. Она превратилась в часть интерьера: надежная, удобная, серая. А я для нее — в фон, в бытовой шум.
— И что? — спросил я. — План есть? Или просто констатация факта?
— Не знаю, — она села на стул, сгорбившись. — Я не знаю, Коля.
Мы просидели так еще с полчаса. Молча. Потом она встала и ушла в комнату. Я остался на кухне, разглядывая ту самую кривую картинку с котиком, которую нарисовала ее племянница и которую мы никак не могли ровно повесить.
---
На следующее утро она молча поставила передо мной чашку кофе. Я молча кивнул.
— Собрание волонтеров в субботу, — вдруг сказала она, глядя в окно. — Буду к вечеру.
— А можно… — я крякнул, — можно с тобой?
Она медленно обернулась, с нескрываемым удивлением.
— Ты? Зачем?
— Ну… вдруг руки нужны. Шарики надувать, стулья таскать. Я, вроде, еще не развалился. И… хочу посмотреть.
Она долго меня изучала.
— Там будет Виталий, — предупредила она, как будто это было важно.
— Ну и отлично, — сказал я. — Познакомлюсь с интересным слушателем поближе. Узнаю, в чем его секрет.
В субботу мы ехали в центр в нашем старом автомобиле, и первые пятнадцать минут в салоне царило то самое молчание соседей. Потом я не выдержал.
— А «Лапки» — это для кошек или для собак?
— Для кошек, — ответила она, не глядя. — В основном для старых и больных, которых выбросили.
— Жестко, — сказал я.
— Да, — согласилась она. И вдруг, сама того не ожидая, начала рассказывать. Про то, как устроен приют, про ветеринаров, про то, как ищут хозяев самым «непристроенным». Говорила она увлеченно, быстро, забыв про нашу вчерашнюю скованность. А я просто слушал. И понимал, что она права. Это было интересно. Она была интересной.
Собрание проходило в маленьком помещении, заваленном коробками с кормом и баннерами. Виталий в яркой футболке (уже зеленой) командовал парадом. Увидев меня, он на секунду опешил, но потом радушно хлопнул по плечу.
— Коля! Пришел помогать? Отлично! Вот как раз эти мешки с наполнителем в углу надо перетаскать!
Я перетаскал. Потом надул два десятка шаров, от чего чуть не свалился с ног. Пока я пыхтел над этим, Лена спорила с кем-то о дизайне листовок, искала в интернете контакты спонсоров, и в ее голосе снова звучала та самая энергия, которую я видел в кофейне.
В перерыве Виталий подошел ко мне с двумя бумажными стаканчиками.
— Чай, — протянул он один мне. — Хорошо, что пришли. Лена говорила, вы… кхм… скептически отнеслись.
— Ну, знаете, — сказал я, делая глоток, — когда твою жену представляют как «друга семьи», это настораживает.
Он смущенно крякнул.
— Да, это она ляпнула. Я потом сам подумал: что за чушь. Она просто, видимо, с перепугу. У нас тут вообще-то девочка одна, Света, так она на всех собраниях мужа своего, сантехника, таскает. Он у нас все трубы потом починил. Так что вы в хорошей компании.
Он улыбнулся. И в этой улыбке не было ни капли того, чего я боялся. Была просто усталость человека, который занимается добрым, но безумно хлопотным делом.
Возвращались мы поздно. В машине пахло кофе и шарами.
— Ну что? — спросила она, глядя на дорогу. — Развеял мифы про «интересного слушателя»?
— Развеял, — сказал я. — Оказался просто фанатиком кошачьего счастья. А ты… — я запнулся.
— Я что?
— Ты там… прям молодец. Я не знал, что ты так умеешь спорить со спонсорами. И листовки эти… они, вроде, и правда неплохие.
Она молчала. Потом тихо сказала:
— Спасибо.
— И знаешь, — добавил я, уже глядя в свое окно, — картинку с котиком мы в выходные ровно повесим. Обещаю.
Она фыркнула. Не смех. Но уже что-то.
---
Это было полгода назад. Всё не стало идеально. Мы всё так же иногда утыкаемся в телефоны. Она может задержаться на собрании, а я — злиться из-за грязной чашки в раковине. Но теперь, когда я чувствую, что мы снова превращаемся в «соседей», я могу спросить: «Ну что, как там наши «Лапки»? Нужна помощь с шариками?». А она может, корча рожицу, сказать: «Да, нужна. И с чашками в раковине, кстати, тоже».
И мы идем на кухню. Она моет чашки. Я вытираю. И мы говорим. Не всегда о важном. Чаще о ерунде. Но мы — говорим.
А вчера вечером она, уткнувшись в ноутбук, бросила, не отрываясь:
— Коля, завтра встреча в «У фонтана» с потенциальным спонсором. Не хочешь составить компанию? Ты там в прошлый раз так грозно выглядел, может, он быстрее деньги даст.
— «Другу семьи»-то можно? — уточнил я.
Она наконец оторвалась от экрана, посмотрела на меня. И по-настоящему улыбнулась.
— Семье. Просто семье.
И, кажется, это самое честное, что я слышал от нее за последние годы.
А у вас были такие ситуации, где одно случайное слово — не обязательно «друг семьи», может, «коллега» или «приятель» — заставило вздрогнуть и пересмотреть всё? Как вы из них выкарабкивались? Делитесь в комментариях — вместе веселее разгребать последствия таких жизненных пинков. И если моя история попала в цель — шлепните, пожалуйста, лаконичный «палец вверх», чтобы я знал, что не один такой.