В прихожей пахло жареным луком и чем-то тяжелым, мясным — запах, который въедается в одежду за секунды. Марина невольно поморщилась, переступая порог квартиры свекрови, и инстинктивно прижала к себе пятилетнего Даню. Мальчик, бледный, с тонкими, почти прозрачными запястьями, жался к материнской ноге, настороженно глядя в глубину коридора.
— Ой, ну наконец-то! Я уж думала, до ночи вас ждать, — Галина Петровна выплыла из кухни, вытирая руки о цветастый передник. Её лицо, раскрасневшееся от жара плиты, светилось той особенной, удушливой любовью, от которой хочется открыть форточку. — Данечка, внучек! Иди к бабе! Совсем тебя мать заморила, кожа да кости.
Она подхватила ребенка на руки и звонко поцеловала в щеку. Даня вяло улыбнулся.
— Здравствуйте, Галина Петровна. Мы ненадолго, Игорь заедет за нами часов в семь.
— Что это у тебя? — свекровь кивнула на сумку-холодильник.
— Еда для Дани. Вы же помните, у нас строгий режим. Паровые котлеты из индейки, брокколи, безглютеновые хлебцы.
Галина Петровна картинно закатила глаза:
— Опять ты со своими глупостями. Ребенок растет, ему мужиком становиться, а ты его силосом кормишь. Смотреть же больно! В чем только душа держится? У Игорёшки в его возрасте щеки со спины видать было!
— И у Игоря теперь гастрит и лишний вес, — парировала Марина, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Галина Петровна, пожалуйста. Врач прописал диету. Это не моя прихоть.
— Врачи сейчас деньги отрабатывают, — отмахнулась свекровь. — Придумали модные болезни. Раньше ели всё с общего стола, и ничего, богатырями вырастали. Садитесь, я как раз борщ сварила, на мозговой косточке, жирный! И беляшей нажарила — сочных, с мясом, жир так и течет!
Марина напряглась. Мясо. Тяжелый белок. Для Дани это было опаснее всего. Она усадила сына за стол, быстро достала свой контейнер.
— Дане борщ нельзя. И беляши тем более. Даня, ешь только то, что я дала.
Пока внук возил ложкой в пресном пюре из цветной капусты, Галина Петровна демонстративно налила себе полную тарелку огненно-красного борща, положила рядом гору ароматных беляшей и с аппетитом начала есть.
— Вкусно, бабуль? — тихо спросил Даня.
— Очень, деточка! — оживилась Галина Петровна. — Хочешь кусочек? Мяско нежное...
— Нет! — резко оборвала её Марина. — Галина Петровна, вы же обещали не дразнить его.
— Да что ты за мать-то такая! — взорвалась свекровь, бросая ложку. — Издеваешься над ребенком! У него глаза голодные! Ему белок нужен, силы, а не эта трава! Мама знает лучше, как детей кормить!
У Марины в кармане завибрировал телефон. На экране высветилось имя директора. Разговор предстоял сложный и конфиденциальный, решать вопросы при кричащей свекрови было невозможно.
— Я выйду на балкон, это по работе, срочно, — бросила она, вставая. — Даня, доедай капусту и попей воды. Галина Петровна, я вас очень прошу: ни крошки ему не давайте. Я оставлю дверь приоткрытой.
Марина выскочила на балкон. Но стоило ей отвернуться, как Галина Петровна, будто невзначай задев бедром дверь, плотно захлопнула её, отрезая невестку от кухни. Повернув ручку шпингалета, она подмигнула внуку.
Сердце у неё сжималось от жалости. Мальчонка выглядел как узник.
«Ну разве так можно?» — думала женщина. — «Совсем девка с ума сошла. А Игорёк, телок, молчит. Ничего, бабушка накормит. Бабушка спасет. Это будет наш секрет».
— Что, Данька, надоела тебе эта гадость? — шепотом спросила она.
Мальчик кивнул, опасливо косясь на балконную дверь.
— А хочешь кашки? Настоящей, манной, на молочке, с маслицем? Сладенькой? А в неё сосисочку порежем?
Глаза ребенка загорелись. Дома сахар и жирное молоко были под строгим запретом.
— А мама не заругает?
— А мы ей не скажем! — заговорщически прошептала Галина Петровна. — Быстренько поешь, тарелку помоем, и никто не узнает. Зато сил наберешься!
Она действовала молниеносно. Молоко в ковшик, манку, сахар, щепотку соли, добрый кусок сливочного масла. Каша получилась пышная, ароматная. А чтобы уж совсем порадовать кровиночку, Галина Петровна достала свои любимые сосиски — «Докторские», и быстро покрошила одну прямо в горячую кашу. Молочный белок и мясо — двойной удар, о котором она не подозревала.
— Ешь, мой хороший, — приговаривала она.
Даня набросился на еду. Он глотал, почти не жуя, торопился, пока мама не вернулась. Галина Петровна смотрела на него с умилением. Вот оно, счастье. Накормленный ребенок. Она чувствовала себя победительницей в этой войне с невесткой.
Тарелка опустела за три минуты. Следы преступления были мгновенно смыты.
— Вкусно было?
— Очень! — Даня сыто откинулся на спинку стула, но вдруг нахмурился и потер живот. — Ба, у меня животик...
— Это с непривычки. Желудочек заработал, еду нормальную почувствовал. Иди в комнату, поиграй.
Когда Марина вернулась с балкона, на кухне царил идеальный порядок.
Прошло полчаса. Марина ждала мужа, листая новости. Даня вел себя слишком тихо. Он лежал на ковре, прижав колени к груди.
— Дань, ты чего? Устал? — Марина опустилась рядом.
Мальчик поднял глаза, и внутри у Марины всё оборвалось. Лицо сына было землисто-серым, на лбу выступила крупная испарина.
— Мама, тошнит... — прошептал он.
И тут же его вырвало. Тяжело, страшно. Марина в ужасе смотрела на то, что выходило из ребенка. Это была не брокколи. Это была густая белая масса. Молоко и манка.
— Что это?! — закричала она, хватая обмякающего ребенка. — Галина Петровна! Что вы ему дали?!
Свекровь вбежала в комнату:
— Ой, Господи! Да ничего такого, кашки немного, молочной... Он же голодный был!
— Молочной?! Сосиски?! — Марина побелела. Её руки тряслись, она лихорадочно набирала «103». — Вы его убиваете!
— Да что от каши-то будет? Это он твоей капустой отравился! — защищалась Галина Петровна, но в голосе уже звенел страх. Даня начал хрипеть, его тело выгибалось дугой, глаза закатились.
— Скорая? Ребенок, пять лет, потеря сознания, судороги! Адрес... — кричала Марина. — Да, подозрение на гипераммониемию! Нарушение обмена! Срочно реанимацию!
Галина Петровна прижала руку ко рту. Вид внука, который бился в руках матери, как подстреленная птица, был страшнее любых слов.
— Мариш, может водички ему? Или угля? — жалко пролепетала она.
— Отойдите! — рыкнула невестка так, что свекровь отшатнулась к стене. — Не смейте к нему подходить!
Врач вышел из реанимации через два часа. Он снял очки и устало потер переносицу.
— Кто родители Савельева?
Марина и Игорь, примчавшийся с работы, бросились к нему. Галина Петровна, кряхтя, поднялась с кушетки следом.
— Стабилизировали, — сказал врач. — Но вы прошли по краю. Еще полчаса — и начался бы необратимый отек мозга. Уровень аммиака был критическим.
— Аммиак? — переспросил Игорь. — Откуда?
Врач перевел тяжелый взгляд на Марину.
— Мама, вы знали о рисках? Клиническая картина классическая для нарушения цикла мочевины. Ему категорически нельзя животный белок. Молоко, мясо, колбаса — для него это чистый яд. Печень не расщепляет их, токсины бьют сразу по мозгу.
В коридоре повисла звенящая тишина. Игорь медленно повернулся к жене.
— Марин? Ты знала?
Марина закрыла лицо руками. Плечи её затряслись.
— Я... я боялась верить. Полгода назад тест пришел сомнительный. Врачи сказали: «Вероятность 50 на 50, держите строгую диету и пересдадим через год». Я молилась, чтобы это была ошибка лаборатории! Я не хотела пугать тебя раньше времени...
Она подняла заплаканные глаза и посмотрела на свекровь.
— А еще я молчала из-за неё! Твоя мать с роддома твердила, что у меня «гнилая кровь», что я «порченая». Помнишь? «В нашу породу таких хилых не бывает». Я знала: если скажу про генетику, она меня со свету сживет, заклюет, что я родила тебе больного. Я просто хотела уберечь его молча. Я же следила за каждым куском! Пока она не решила, что «мама знает лучше»!
Слова падали в тишину коридора, как камни. Галина Петровна стояла, прижавшись спиной к крашеной стене. Её лицо, обычно властное, сейчас напоминало смятую бумагу.
В ушах звенело: «Чистый яд... Отек мозга... Едва успели».
Она вспомнила, как щедро сыпала манку, как выбирала сосиску пожирнее. Она своими руками отравила единственного внука. Из упрямства. Из желания доказать невестке, кто в доме хозяйка.
— Это правда? — хрипло спросил Игорь, глядя на мать. — Ты правда говорила Марине про гнилую кровь?
Галина Петровна молчала. Слезы текли по морщинам, смывая остатки косметики.
— Я же хотела как лучше... — прошептала она. — Он такой худенький...
Врач кашлянул, прерывая сцену.
— Вам повезло. Этот случай подтвердил диагноз. Теперь мы назначим терапию, а не просто диету. Мальчик будет жить. Но, — он жестко посмотрел на бабушку, — любой «срыв», любая «тайная сосиска» могут стать последними.
Ноги Галины Петровны подкосились. Она тяжело, всем телом рухнула на жесткую больничную скамью и закрыла лицо руками. Из груди вырвался глухой, страшный вой. В этом плаче был и ужас, и стыд, и осознание того, что её мир, где «раньше всё было проще», только что рухнул, едва не погребя под обломками ребенка.
Игорь подошел к жене и обнял её, защищая от всего мира. Затем он посмотрел на мать. Взгляд его был холодным и чужим.
— Мама, — тихо сказал он. — Ты больше не останешься с Даней наедине. Никогда.
Галина Петровна лишь кивнула сквозь рыдания. Она понимала: наказание справедливо. И страшнее всего было не отлучение от внука, а понимание того, что она, гордившаяся своим опытом, оказалась невежественной старухой, чья «забота» была смертельно опасной.
В этом доме фраза «бабушка знает лучше» умерла навсегда, уступив место сухой медицинской правде, которая спасла жизнь.