Чемодан стоял посреди спальни, раскрытый, словно устрица, демонстрируя свое пестрое нутро. Людмила Васильевна в очередной раз пересчитывала платья. Три легких, в цветочек, одно вечернее — темно-синее, как южная ночь, и брючный костюм для долгих прогулок. Она улыбнулась своему отражению в зеркале. Оттуда на нее смотрела не замученная бытом пенсионерка, а статная женщина с модной стрижкой каре цвета «лесной орех» и искорками в глазах.
В пятьдесят восемь жизнь, оказывается, только пробовала свой настоящий вкус. Год назад, когда не стало Олега, мужа, с которым она прожила тридцать пять лет, Людмила думала, что ее мир рухнул. Но мир не рухнул. Он просто стал тише. Исчезли вечные упреки за пересоленный гарнир, прекратилось ворчание по поводу невыключенного света, ушел липкий страх сделать что-то не так. Первые полгода она училась дышать полной грудью, а вторые полгода — жить. А потом, на танцах для пенсионеров, встретила Бориса Аркадьевича.
На тумбочке лежали два билета. Рим. Вечный город. Два месяца солнца, пасты и прогулок за руку с Борисом. Борис был полной противоположностью покойному мужу: интеллигентный, мягкий, пахнущий дорогим табаком и старыми книгами. Он не требовал отчета за каждую потраченную копейку и умел слушать.
Телефонный звонок разрезал эту сладкую тишину, как нож разрезает натянутую бумагу. На экране высветилось: «Сынок».
— Привет, Артемка, — голос Людмилы дрогнул от нежности. Сын звонил редко, все дела, работа, ипотечные планы.
— Привет, мам. Ты дома? — голос сына звучал деловито, без лишних предисловий. — Есть разговор. Серьезный.
— Дома, конечно. Что случилось? У вас с Леной все в порядке?
— Да нормально все. Слушай, мам, мы тут с Ленкой посчитали... В общем, цены на аренду взлетели до небес. Мы платим за эту «однушку» на окраине почти половину моего оклада. Это бред какой-то. Деньги в трубу.
Людмила присела на край кровати, машинально поглаживая шелк синего платья.
— И что вы решили?
— Мы переезжаем к тебе, — выпалил Артем. Это прозвучало не как вопрос, а как утвержденный факт. — Ну а что? Ты одна в трехкомнатной квартире, эхо гуляет. Зачем нам чужим дядям платить, когда у родной матери хоромы пустуют? Мы поживем немного, денег подкопим на первоначальный взнос, ипотеку возьмем. Посмотрим, как пойдет.
Внутри у Людмилы все похолодело. Рим. Борис. Тишина. Ее новая жизнь, которую она выстраивала по кирпичику.
— Артем, но я... я не совсем одна, — неуверенно начала она. — И у меня были планы...
— Мам, ну какие планы? — перебил сын с той самой интонацией, которой всегда говорил отец. Снисходительно-раздраженной. — Танцы твои? Вязание? Мы же не мешать едем. Наоборот, веселее будет. Лена поможет по хозяйству. Все, мы уже вещи пакуем, завтра к вечеру будем. Грузчиков я заказал.
Он отключился. Людмила еще минуту смотрела на погасший экран, слушая гулкую тишину в ушах. Потом перевела взгляд на билеты в Рим. Рука сама потянулась к ним, пальцы сжали глянцевую бумагу.
— Прости, Боря, — прошептала она в пустоту. — Кажется, Италии не будет.
Переезд напоминал стихийное бедствие. Спокойная, пахнущая лавандой квартира Людмилы за пару часов превратилась в склад. Коробки громоздились в коридоре, пакеты с одеждой завалили диван в гостиной.
— Мам, мы займем ту комнату, что с балконом, — заявил Артем, занося монитор.
— Но это моя спальня, — растерялась Людмила. — Там же солнечная сторона, мои цветы...
— Мам, мне для работы нужен свет и тишина, — отрезал сын, даже не взглянув на нее. — Я теперь оператор в колл-центре крупного банка, забыла? Мне нужен кабинет. А ты можешь в папиной комнате устроиться или в гостиной. Какая тебе разница, где спать? Ты же не работаешь.
Людмила промолчала. Привычка уступать, выработанная десятилетиями брака с авторитарным мужем, сработала быстрее, чем проснулось чувство собственного достоинства. Она молча перенесла свои платья в маленькую, темную комнату, которая раньше служила кладовкой и кабинетом покойного мужа. Там пахло старыми газетами и пылью. Билеты в Рим были сданы с огромной потерей в деньгах, но Артем сказал, что «сейчас не время жировать по заграницам, когда в семье режим экономии».
Началась «временная» жизнь.
Утро Людмилы теперь начиналось не с кофе и книги, а с очереди в ванную. Лена, невестка, любила принимать душ по сорок минут, заполняя квартиру паром и запахом приторно-сладкого геля. Артем вставал позже, хмурый и недовольный, требовал завтрак.
— Мам, ну ты же все равно дома, — говорил он, проглатывая яичницу. — Приготовь нам с собой контейнеры. В столовой есть дорого, а у тебя времени вагон.
И Людмила готовила. Варила рагу, крутила котлеты, делала запеканки. Казалось, что она вернулась на десять лет назад, в то время, когда ее жизнь измерялась литрами супа и килограммами выстиранного белья. Только теперь вместо мужа командиром был сын.
Вечерами в квартире воцарялась напряженная тишина.
— Тсс! — шикал Артем, выходя из «своей» комнаты с перекошенным лицом. — Мама, ты можешь не греметь посудой? Я с клиентом разговариваю! У меня сложный звонок, а ты тут кастрюлями брякаешь.
Людмила, сжавшись, на цыпочках уходила в свою каморку. Телевизор включать было нельзя — мешает. Подруг звать — некуда, везде вещи молодых. Танцы она бросила через две недели. Стыдно было возвращаться домой поздно, когда невестка с укоризной смотрела на часы, намекая, что ужин сам себя не разогреет.
— А коммуналку? — как-то робко спросила Людмила, когда пришел счет за воду, выросший втрое.
Артем удивленно поднял бровь:
— Мам, ты серьезно? Мы же на ипотеку копим. Каждая копейка на счету. Мы ведь у мамы живем, у родного человека, а не у хозяйки съемной хаты. Не мелочись, у тебя пенсия есть, плюс папины накопления остались.
Лена в эти разговоры не вмешивалась. Она была тихой, почти незаметной, словно тень мужа. Приходила с работы, молча ела то, что приготовила свекровь, и утыкалась в телефон. Людмиле казалось, что невестка ее просто терпит.
Самым тяжелым испытанием стали визиты Бориса.
В первый раз он пришел через месяц после их переезда. Принес торт и букет хризантем. Артем встретил его в дверях, в растянутых трениках, жуя яблоко.
— О, кавалер, — хмыкнул сын, не протягивая руки.
Весь вечер Артем демонстративно громко вздыхал, смотрел на часы и отпускал колкие комментарии.
— Мама, ты не находишь это странным в твоем возрасте? — спросил он, когда Борис вышел в ванную помыть руки. — Свидания, цветочки... Тебе о внуках думать надо, а ты хвостом вертишь. Люди смеяться будут.
— Кто будет смеяться, Артем? — Людмила сжала край стола так, что побелели суставы. — Я живой человек.
— Живой, живой... Просто это выглядит нелепо. Дед какой-то ходит, обувь в прихожей ставит, место занимает. Нам с Леной некомфортно.
Борис, вернувшись, сразу почувствовал перемену в атмосфере. Он быстро допил чай, вежливо раскланялся и ушел. Людмила плакала в подушку всю ночь, стараясь не всхлипывать, чтобы не разбудить сына. После этого она стала встречаться с Борисом только на нейтральной территории — в парках, скверах, дешевых кафе. Как подросток, скрывающийся от строгих родителей.
Прошло три месяца. Надежда на «временность» таяла с каждым днем. Артем купил новый игровой компьютер («Для работы нужно мощное железо, мам»), Лена обновила гардероб, но про ипотеку разговоров не было. Людмила превратилась в бесплатную домработницу и повара.
Очередной вторник выдался особенно тяжелым. Людмила с утра чувствовала себя неважно, давление скакало, но Артем требовал на ужин голубцы. «Как в детстве, мам, ты же умеешь». Она весь день простояла у плиты, заворачивая фарш в капустные листья, а к вечеру пришел Борис.
Он не предупредил. Просто позвонил в дверь. Людмила открыла, вытирая руки о передник, растрепанная, уставшая, пахнущая вареной капустой.
— Людочка, — Борис смотрел на нее с такой нежностью, что у нее защемило сердце. — Собирайся.
— Куда? Боря, я не могу, у меня голубцы тушатся, Артем скоро придет...
— Бог с ними, с голубцами. Мы идем в ресторан. И... нам нужно поговорить.
В прихожей появился Артем. Он только вернулся с работы, еще не снял куртку.
— Опять? — скривился он. — Мам, мы же договаривались. Никаких гостей в будни. Я устал, хочу поесть и лечь.
Борис Аркадьевич впервые на памяти Людмилы не отступил. Он выпрямился, став вдруг выше и значительнее, и посмотрел на Артема тяжелым, спокойным взглядом.
— Молодой человек, ваша мама — не ваша служанка. Люда, я жду внизу. Десять минут.
Он вышел. Артем фыркнул, хлопнув дверью своей комнаты так, что задрожали стекла.
— Иди, иди, — крикнул он из-за двери. — Только голубцы выключи, чтобы мы не сгорели тут!
Людмила, дрожащими руками, сняла передник. Она надела то самое синее платье, которое чудом не помялось в шкафу, подкрасила губы.
В ресторане играла тихая музыка. Борис взял ее за руку.
— Люда, я так больше не могу. Я вижу, как ты гаснешь. Они тебя съедают. По кусочку, каждый день. Я хочу, чтобы ты переехала ко мне. Насовсем. Будь моей женой. Официально.
Людмила смотрела на кольцо в бархатной коробочке, и слезы текли по ее щекам, смывая косметику.
— Боря... Я не могу. Как я их брошу? Как выгоню? Это же мой сын. Я же мать... Они без меня пропадут, они же копят на квартиру... Если я уйду, им придется съезжать, они обидятся, перестанут общаться...
Она говорила сбивчиво, путано, пытаясь оправдать свою жертвенность, свой страх быть «плохой матерью». Борис слушал, грустно качая головой.
Вернулась она поздно. В квартире было темно. Она прошла на кухню, налила стакан воды и села у окна. Нетронутые голубцы стояли на плите, постепенно остывая. Артем заказал пиццу — пустая коробка валялась на столе.
Людмила закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала. От бессилия, от жалости к себе, от любви к Борису, которую она сама же предавала.
В дверях кухни появилась тень. Людмила вздрогнула. Это была Лена. Невестка стояла в пижаме, скрестив руки на груди.
— Вы с кем-то разговаривали по телефону? — тихо спросила Лена.
Людмила поспешно вытерла слезы.
— Да... С подругой. Жаловалась на жизнь, старая дура. Не обращай внимания, Леночка. Иди спать.
— Я слышала, — сказала Лена. — Я слышала, как вы плакали. И про Бориса Аркадьевича слышала.
— Лена, пожалуйста, не говори Артему...
Невестка подошла к столу, села напротив. В лунном свете ее лицо казалось бледным и серьезным. Она долго смотрела на Людмилу, словно видела ее впервые.
— Идите спать, Людмила Васильевна. Утро вечера мудренее.
Лена не могла уснуть. Она лежала рядом с храпящим Артемом и смотрела в потолок. Потом тихо встала, вышла на балкон и набрала номер матери.
— Мам? Ты не спишь? — голос дрогнул. — Прости, что поздно... Как у вас?
— Да нормально, доченька. Вот Мишка заболел, сопли ручьем, я его укачиваю. А что у тебя? Ты чего не спишь-то?
— Мам... А ты счастлива?
В трубке повисла пауза.
— Лен, ты чего? Какие глупости... Ложись, высыпайся, пока можешь. Детей нарожаешь — забудешь, что такое сон.
Лена положила трубку. Мама даже не поняла вопроса. Даже не представляла, что можно жить иначе.
Она посмотрела на спящего мужа, потом — на темные окна соседних домов. И вдруг все стало ясно.
Утро началось как обычно. Артем, зевая, вышел на кухню, почесывая живот.
— Мам, а где завтрак? Опять ничего нет? — недовольно протянул он, заглядывая в пустой холодильник.
Людмила стояла у окна, спиной к нему. Она не знала, как повернуться, как посмотреть ему в глаза после вчерашнего.
Лена сидела за столом. Перед ней стояла чашка кофе, к которой она не притронулась. Пальцы невестки крошили хлеб на мелкие кусочки.
— Артем, садись, — голос жены прозвучал непривычно жестко.
— Чего? Лен, ты чего такая серьезная? — он плюхнулся на стул. — Мам, ну сделай кофе, а?
— Собирайся, — сказала Лена. — Мы съезжаем. Сегодня.
В кухне повисла звенящая тишина. Людмила медленно обернулась. Артем застыл с открытым ртом.
— Ты с дуба рухнула? Куда съезжаем? Мы же план составили, мы копим...
— Артем, я беременна, — выпалила Лена. Голос дрогнул, но она продолжила. — Два дня знаю. Два дня думала — радоваться или плакать. А вчера поняла.
Она посмотрела на свекровь, потом на мужа.
— Я не хочу, чтобы моя дочь росла и думала, что это нормально. Что так можно. С бабушкой. С мамой потом. Я видела вчера твою мать... И свою увидела. Мама спит на раскладушке на кухне. Четыре года уже. У брата. «Временно». Она нянчит внуков, готовит на шестерых и боится ночью в туалет выйти, чтобы никого не разбудить.
Лена перевела дыхание. В горле стоял комок, но она заставила себя договорить.
— Нет никакого плана, Артем. Есть твое удобство. И моя трусость. И привычка думать, что мать — это функция «подай-принеси». Я не останусь здесь. Мы снимем квартиру. Маленькую, дорогую, но свою. Ты мужик или кто? Руки есть, голова есть. Заработаешь.
Артем побледнел. Он переводил растерянный взгляд с жены на мать.
— Мам... Ну ты чего молчишь? Скажи ей! Мы же...
Людмила смотрела на невестку и не верила своим ушам. Эта тихая девочка, которая казалась ей бесхребетной тенью, сейчас делала то, на что у самой Людмилы не хватило духа за всю жизнь. Она разрывала порочный круг.
Лена встала и подошла к свекрови. Взяла ее холодные руки в свои.
— Мы уезжаем сейчас. Вещи заберем в течение дня. А вы... — она посмотрела Людмиле прямо в глаза, и в этом взгляде было столько боли и надежды. — Вы идите жить, Людмила Васильевна. Покажите нам, что так можно. Что жизнь не заканчивается, когда вырастают дети. Что женщина — это не только «подай-принеси». Пожалуйста. Ради меня. Ради моей мамы. Ради вашей будущей внучки.
Людмила почувствовала, как по щекам снова текут слезы, но это были другие слезы. Слезы очищения.
— Спасибо, дочка, — прошептала она.
Артем сидел молча, опустив голову. Впервые за все это время с него слетела маска самоуверенного хозяина жизни, и под ней оказался просто растерянный мальчик, которому вдруг пришлось резко повзрослеть.
Сборы были быстрыми. Артем не спорил. Он молча носил коробки, стараясь не встречаться с матерью взглядом. Перед самым выходом он задержался в дверях.
— Мам... ты это... прости. За голубцы. И вообще.
— Иди, сынок. Иди, — Людмила перекрестила его спину. — Береги Лену. Она у тебя золото.
Когда дверь захлопнулась, в квартире наступила тишина. Но она больше не была пугающей. Она была наполненной возможностями.
Людмила подошла к зеркалу. Поправила прическу. Потом взяла телефон и набрала номер.
— Боря? Предложение еще в силе? Да... Я согласна. И знаешь что? Давай начнем с Рима. К черту экономию.
Фотография пришла в мессенджер через три месяца после их отъезда. На фоне Колизея, залитого золотым итальянским солнцем, Людмила ела мороженое и смеялась. Просто смеялась, запрокинув голову. Борис смотрел на нее, а не в камеру.
Лена показала фото Артему. Они сидели на кухне своей маленькой съемной квартиры. Артем укачивал новорожденную дочку, которая кряхтела у него на руках. Под глазами у него залегли тени от недосыпа, но взгляд был теплым.
Он долго смотрел на экран.
— Я маму такой не видел никогда, — сказал он тихо.
— Теперь увидишь, — ответила Лена.
Она посмотрела на мужа, на дочь, на их тесную кухню с облезлым линолеумом. И улыбнулась.
Спасибо за уделенное время. ❤️
Рекомендую почитать: