Чай в моей кружке уже остыл. Я сидела у окна, наблюдая, как сумерки медленно крадутся по подворотникам, заливая серым светом голые ветки старой рябины. Тишина в квартире была густой, почти осязаемой — такой тишиной, что слышно, как тикают часы в соседней комнате. Три года. Ровно три года, как Артема не стало. И все эти три года четверги были самыми тяжелыми — именно в четверг его и забрали в больницу в последний раз.
Я допила холодный чай, собираясь идти на кухню за свежим, когда в дверь постучали.
Нет, не постучали. Постучали бы настойчиво, уверенно. В дверь поскреблись. Словно маленький, испуганный зверек.
Сердце почему-то екнуло еще до того, как я подошла к двери. Постукивающее предчувствие, от которого похолодели пальцы на ручке.
И когда я открыла — мир перевернулся.
На пороге стояла Аня.
Моя Аня. Но не моя.
Она держала на руках спящую Машеньку, закутанную в розовое одеяльце с зайцами. Сама же была бледной, как эта дверь, которую я только что покрасила. И на этой бледности — два цветущих синяка. Один на щеке, огромный, сине-багровый. Другой — поменьше, под правым глазом. Глаза у нее были опухшие, красные, но сухие. Как будто все слезы уже выплаканы до последней капли.
— Мама, — выдохнула она одним только губами, беззвучно.
Я молча взяла у нее Машеньку — девочка даже не шевельнулась, просто глубже уткнулась носом в мое плечо. Второй рукой втянула Аню в прихожую. Дверь закрылась с тихим щелчком. И в этой тишине ее шепот прозвучал как крик:
— Он меня ударил.
Слова повисли в воздухе тяжелыми, липкими хлопьями. Я стояла, прижимая к себе внучку, и смотрела на свою дочь. На синяки на ее лице. На то, как ее руки бессмысленно теребят край куртки. И внутри у меня что-то оборвалось. Что-то старое, давно забытое, дикое и страшное.
— Иди, — сказала я тихо. — Иди, ложись.
Я уложила Машеньку в свою постель — в ту самую, где она всегда спала, когда приезжала с родителями. Девочка повернулась на бок и снова заснула, доверчиво подложив кулачок под щеку. Мир детства. Взрослые проблемы ее еще не касались.
В гостиной Аня сидела на диване, сгорбившись, маленькая, как девочка. Я принесла влажное полотенце, села рядом, начала аккуратно прикладывать прохладную ткань к ее щеке. Руки у меня не дрожали. Странно. Они должны были дрожать, а они были каменными.
— Это Миша? — спросила я.
Она кивнула, не глядя на меня.
— С чего началось?
Ее плечи вздрогнули.
— С толчков. Потом — пощечины. Сегодня... сегодня он ударил кулаком. Прямо в лицо.
Голос у нее был ровный, монотонный. Как будто она докладывала о погоде. Такое спокойствие отчаяния.
— Почему не сказала раньше?
Она наконец подняла на меня глаза. В них плескалась такая бездонная, черная боль, что мне стало трудно дышать.
— Боялась. Говорил, заберет Машу. Сказал, что у него связи, что я ее больше никогда не увижу. И... и я верила.
Верила. Это слово повисло между нами. Я смотрела на свою взрослую дочь, умную, красивую, и не могла понять: как? Как этот мальчишка, этот Миша, которого мы знали с детства, мог превратиться в монстра? Как Аня, моя сильная, упрямая девочка, могла так сломаться?
Я вспомнила их свадьбу. Пять лет назад. Аня в платье, похожая на фарфоровую куколку. Миша рядом — улыбчивый, красивый, глаза блестят. Артем тогда сжал мою руку под столом и прошептал: «Что-то он мне не нравится, Лидка. Слишком гладкий». Я отмахнулась: «Ревнуешь, что дочь замуж вышла». Он покачал головой, но промолчал. Артем всегда многое понимал без слов. И всегда умел ждать.
— Где он сейчас? — спросила я, убирая полотенце.
— Уехал. К друзьям. У них там какая-то тусовка. Сказал... — она глотнула воздух, — сказал, пусть посижу, подумаю над своим поведением.
Над своим поведением. Фраза из какого-то дурацкого фильма. Из жизни, которая не должна была стать нашей.
Я дала ей таблетку, укрыла пледом — тем самым, клетчатым, шерстяным, в котором она любила заворачиваться в детстве, когда болела. Она закрыла глаза, и через минуту ее дыхание стало ровным, тяжелым. Ушло в забытье. Бегство от боли.
Я вышла на балкон. Ночь была холодной, звездной. Воздух обжигал легкие. Я смотрела на огни нашего спального района, на редкие машины внизу, и думала об Артеме. О том, что бы он сделал на моем месте. Он не был человеком громких жестов. Он был тихим, упрямым, как вол. И самым справедливым человеком из всех, кого я знала.
«Сначала думай, Лида, — говорил он всегда. — Потом делай. Но если уж делаешь — доводи до конца».
Я вернулась в комнату, прошла в кабинет. Его кабинет. Здесь ничего не изменилось с того дня. Массивный дубовый стол, заваленный бумагами. Книжные шкафы во всю стену. Фотографии на полке: мы с Артемом молодыми, Аня в выпускном платье, Машенька на первом дне рождения. И запах. Запах старой бумаги, дерева и его одеколона, который до сих пор витал в углах, несмотря на все три года.
Я села в его кресло. Кожаный, потрескавшийся от времени, но все еще удобный. Закрыла глаза.
«Что делать, Артем? — прошептала я в тишину. — Подскажи. Научи».
Тишина не ответила. Но в голове почему-то всплыла картинка: Миша, год назад, в этом же кабинете. Он стоял у окна, такой уверенный, и говорил что-то о реструктуризации бизнеса, о новых кредитах, о том, что «пора выходить на новый уровень». А я тогда кивала, улыбалась, думала: «Какой молодец, вникает». А он, наверное, думал: «Какая старая дура, все проглотит».
Я открыла глаза. И потянулась к сейфу, встроенному в нижний ящик стола. Код я помнила: день рождения Ани. Щелчок. Дверца отъехала.
Внутри лежали папки. Аккуратные, подписанные его размашистым почерком. Я вытащила ту, что была помечена «Активы. Бенефициар». Раскрыла.
Артем был не просто предусмотрительным. Он был гениальным стратегом. Все бумаги были составлены так, что реальным владельцем всего — бизнеса, счетов, недвижимости — была я. Лидия Михайловна Соколова. Миша же числился управляющим директором. С хорошей зарплатой, но без права решающего голоса в ключевых вопросах.
Я три года не открывала эти папки. Доверяла. Давала шанс. Глупая, сентиментальная старуха.
Больше — нет.
***
Утро пришло серое, мокрое. За окном моросил дождь, превращая двор в грязную лужу. Аня проснулась раньше меня. Я нашла ее на кухне — она сидела за столом, смотрела в пустую чашку и гладила пальцем ее край. По кругу. Бесконечно.
— Как спалось? — спросила я, включая чайник.
— Не знаю. Вроде спала.
Ее лицо в холодном утреннем свете выглядело еще страшнее. Синяки распухли, пожелтели по краям. Глаза были пустыми.
— Машенька еще спит, — сказала я, садясь напротив. — Аня, слушай. Мы должны поговорить. Серьезно.
Она подняла на меня глаза. В них мелькнула тень прежней, живой Ани — упрямой, готовой спорить.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, мама. Но ты не понимаешь. У него... у него есть на меня компромат. Он говорил, что если я попробую уйти, он все обнародует. И Машу мне не видать.
— Какой компромат? — спросила я спокойно.
Она покраснела, опустила глаза.
— Фотографии. Интимные. Он... он сделал их когда-то, для себя. А теперь говорит, что разошлет всем, если я...
Голос ее сорвался. Я протянула руку через стол, накрыла ее холодные пальцы своими.
— Детка, послушай меня. Есть вещи пострашнее фотографий. Твое здоровье. Твоя жизнь. Жизнь Маши. Ты думаешь, если ты останешься, он остановится? Такие не останавливаются. Они наглеют.
— Но суд... Опека... У него же связи! — в ее голосе прозвучала настоящая паника. — Он говорил, что всех купит!
— Пусть попробует, — сказала я тихо. — Сейчас я позвоню ему. И ты посмотришь, как быстро слетит с него эта наглость.
Я взяла телефон, нашла номер. Звонила долго. На седьмом гудке он наконец ответил. Голос хриплый, с похмельной одутловатостью.
— Теща? Неожиданно. Аня уже нажаловалась?
— Приезжай, Миша. Сейчас. Нам нужно поговорить.
Он фыркнул.
— О чем? О том, как она меня довела? Она сама виновата, лезет не в свое дело. Жена должна знать свое место.
Я сжала трубку так, что костяшки пальцев побелели.
— Ты ударил мою дочь. Приезжай. Или я приеду к тебе сама. И поверь, тебе это не понравится.
Пауза. Потом короткий, злой смешок.
— Ладно. Приеду. Через час. Только чтобы долго не было, у меня дела.
Час мы сидели молча. Аня дрожала, как в лихорадке. Я заварила ей ромашку, заставила выпить. Сама же ходила по квартире, проверяла документы в кабинете, смотрела на спящую Машеньку. Девочка сопела, уткнувшись носом в плюшевого мишку. Ее мир был еще цел. Я поклялась про себя, что он таким и останется.
Ровно через час в дверь постучали. Уверенно, нагло. Я открыла.
Миша стоял на пороге в дорогом пальто, с кожаным портфелем в руке. Пахло от него дорогим парфюмом и легким перегаром. Он вошел, не дожидаясь приглашения, оглядел прихожую пренебрежительным взглядом.
— Ну? — бросил он, снимая пальто и вешая его на вешалку, как у себя дома. — Где моя благоверная?
Он прошел в гостиную, увидел Аню, съежившуюся в кресле. Его губы растянулись в холодной улыбке.
— О, какая картина. Мама и дочка против злого мужа. Трогательно.
— Садись, Миша, — сказала я, останавливаясь напротив него.
Он сел на диван, развалившись, закинул ногу на ногу. Выглядел абсолютно уверенным в себе. Как хозяин положения.
— Я жду объяснений, — сказал он, делая вид, что изучает ногти. — Почему моя жена ночует у тебя? И с какими такими жалобами?
— Ты избил ее, — сказала я ровно. — И это не в первый раз.
Он медленно поднял на меня глаза. В них не было ни капли смущения. Только презрение и раздражение.
— Ну и что? — он пожал плечами. — У нас семейный конфликт. Она сама меня довела. А ты, старуха, не лезь не в свое дело.
Слово «старуха» прозвучало особенно гадко. Специально, нарочито. Чтобы унизить, показать, кто здесь главный.
— Это мое дело, — сказала я тихо. — Потому что она моя дочь. И я не позволю тебе ее калечить.
Он рассмеялся. Искренне, громко, от души.
— Ты не позволишь? Это богато! И что ты сделаешь, а? Позвонишь в полицию? — он наклонился вперед, и его лицо исказила ухмылка. — Она сама скажет, что упала. Она ведь умница, она меня боится. И правильно делает.
Он встал, прошелся по комнате. Остановился перед полкой с фотографиями, взял в руки рамку с нашим с Артемом свадебным снимком.
— Знаешь, что я тебе скажу, теща? Ты прожила свою жизнь. Сидела тут, готовила борщи, рожала. А теперь сиди и дальше. Не лезь в нашу с Аней жизнь. Я — ее муж. Что хочу, то и делаю. А она — моя жена. Ее дело — слушаться.
Он поставил фотографию на место, повернулся ко мне. Глаза его были холодными, как стекло.
— Кстати, о делах. У меня сегодня важная сделка. Очень важная. Так что я не могу тратить время на ваши бабские разборки. После сделки, может, куплю Ане что-нибудь блестящее. И она все забудет. Она же любит блестящее, правда, детка?
Он бросил взгляд на Аню. Та сжалась еще больше, как будто пытаясь стать невидимой.
— Я уезжаю, — сказал Миша, направляясь к выходу. — Аня, собирай Машу и к вечеру будь дома. И чтобы никаких истерик. И ты, старуха, — он обернулся в дверях, — учи свою дочь слушаться мужа. А то останешься без внучки. Поняла?
Дверь захлопнулась. В квартире воцарилась тишина. Громкая, звенящая. Я стояла, глядя на эту дверь, и чувствовала, как внутри меня что-то переключается. Как будто щелкнул тумблер. Исчезли сомнения. Исчез страх. Осталась только ясная, холодная решимость.
Я подошла к Ане, опустилась перед ее креслом на колени.
— Все, детка. Хватит. Ты больше не вернешься к нему. Никогда.
Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. В них были слезы.
— Но Маша... Он же заберет...
— Он ничего не заберет, — сказала я твердо. — Потому что у него больше ничего не будет. Ни денег. Ни власти. Ни тебя. Ни дочки. Он останется с тем, с чем пришел. С пустыми руками.
Она смотрела на меня, не понимая. Как не понимала и я всего несколько минут назад. Но теперь — понимала. Артем оставил мне не просто бумаги. Он оставил мне оружие. И пришло время им воспользоваться.
***
Первым делом я позвонила Сергею Петровичу. Нашему старому адвокату, другу Артема. Они вместе начинали, вместе прошли огонь, воду и медные трубы. Сергей Петрович был тем человеком, которому Артем доверял безгранично. И я доверяла.
— Лидия Михайловна! — в его голосе прозвучала искренняя радость. — Давно не звонили! Как вы? Как Анечка? Внучка растет?
— Сергей Петрович, — сказала я, и голос мой прозвучал чужим, ровным. — У нас беда. Миша бьет Аню. Угрожает забрать Машу. И сегодня он приехал ко мне, назвал старухой и сказал, что я ничего не смогу сделать.
На той стороне провода воцарилась тишина. Такая тишина, что я услышала, как где-то далеко чирикает птица за его окном.
— Он... ударил? — спросил Сергей Петрович. Его голос из теплого, дружеского стал жестким, профессиональным.
— Да. Не в первый раз. И сейчас он уехал на какую-то сделку. Говорит, крупную. После нее собирается «купить Ане что-нибудь блестящее, чтобы она все забыла».
— Мерзавец, — тихо выругался Сергей Петрович. Это было самое сильное ругательство, которое я от него слышала за все годы. — Что вы хотите делать, Лидия Михайловна?
— Все, что в моих силах. У меня есть документы Артема. Я — бенефициар всего. Миша — управляющий. Что я могу сделать прямо сейчас, чтобы его остановить?
Он задумался. Я слышала, как он щелкает ручкой — старая привычка, когда думает.
— Банковские счета, — сказал он наконец. — Если вы бенефициар, вы можете их заморозить. Прямо сейчас. Без предупреждения. Особенно если сегодня у него важный перевод.
— Сделка на пятьдесят миллионов, — вспомнила я слова Миши.
Сергей Петрович свистнул.
— Тогда тем более. Если он не сможет подтвердить платежеспособность, сделка развалится. И его репутация будет уничтожена. Но, Лидия Михайловна... Это серьезный шаг. Обратного пути не будет.
— Обратный путь мне не нужен, — сказала я. — Я хочу, чтобы он оставил мою дочь в покое. Чтобы он понял, что нельзя бить женщин и угрожать детям. Чтобы он получил по заслугам.
— Тогда действуйте, — сказал Сергей Петрович. — Звоните в банк. Я сейчас пришлю вам по email образцы заявлений. И список того, что нужно сделать дальше. И, Лидия Михайловна...
— Да?
— Артем был бы вами горд.
Я положила трубку, и в глазах у меня вдруг выступили слезы. Впервые за эти сутки. Не от страха. От благодарности. За то, что не одна. За то, что Артем оставил мне таких людей.
Я вернулась в кабинет, села за компьютер. Письмо от Сергея Петровича уже пришло. Я распечатала документы, подписала их своей размашистой, дрожащей подписью. Потом взяла телефон. Нашла номер управляющего банком, Андрея Владимировича. Мы знали друг друга лет двадцать. Он начинал простым менеджером, когда Артем только открывал первый счет. Теперь он — управляющий региональным отделением.
— Андрей Владимирович, добрый день. Это Лидия Соколова.
— Лидия Михайловна! Какая приятная неожиданность! — его голос зазвучал тепло. — Как ваше здоровье? Как дела?
— Спасибо, все нормально. Андрей Владимирович, мне нужна ваша помощь. Срочно.
— Все, что в моих силах, конечно!
— Мне нужно заблокировать все счета компании «Арт-Транс». Все, включая запасные и офшорные.
На той стороне провода наступила тишина. Затяжная.
— Лидия Михайловна, вы... вы уверены? — наконец проговорил он. Голос стал осторожным, профессиональным. — Сегодня же у Михаила Викторовича крупная сделка. Он предупреждал нас о переводе.
— Именно поэтому, — сказала я. — У меня есть все полномочия. Я — бенефициар. У меня на руках документы, которые подписал еще Артем.
— Технически да, но... Михаил Викторович три года управлял компанией. Внезапная блокировка... Это может разрушить его репутацию.
— Его репутация меня не интересует, — сказала я твердо. — Интересует безопасность моей дочери и внучки. Андрей Владимирович, либо вы блокируете счета по моему письменному и устному распоряжению, либо я сегодня же отзываю все активы в другой банк. И пишу жалобу в ЦБ. Выбирайте.
Он тяжело вздохнул. Я представила его: седой, аккуратный мужчина лет пятидесяти, в безупречном костюме. Он любил порядок. И ненавидел скандалы.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Дайте мне час. Нужно подготовить распоряжения, провести через комитет...
— У вас есть двадцать минут, — перебила я его. — И, Андрей Владимирович?
— Да?
— Никаких звонков Михаилу Викторовичу. Никаких предупреждений. Это условие.
— Понимаю, — сказал он тихо. — Двадцать минут.
Я положила трубку. Руки у меня дрожали, но внутри была странная, ледяная пустота. Как будто я смотрю на все со стороны. Вижу себя: пожилая женщина в домашнем халате, сидит в кабинете покойного мужа и рушит карьеру своего зятя. Сюрреализм.
Но потом я вспомнила лицо Ани. Синяки на ее щеке. И лед внутри снова стал твердым, как сталь.
Я принялась за работу. Из сейфа я достала еще одну папку — ту, что была помечена «Резерв. Контроль». В ней лежали списки всех подставных фирм, через которые Миша, как я подозревала, выводил деньги. Артем знал о них. И следил. Он не препятствовал, но фиксировал. «На всякий случай», — говорил он. На всякий пожарный. Пожарный случай наступил.
Я обзвонила все банки, где были открыты эти счета. Везде говорила одно и то же: «Я — бенефициар, замораживайте». Везде встречала сопротивление, вопросы, недоверие. И везде я отправляла сканы документов, которые Артем подготовил с такой скрупулезной тщательностью.
К трем часам дня я закончила. Все счета были заблокированы. Все финансовые потоки Миши — перекрыты. Я сидела в кресле, смотрела на залитый дождем двор и ждала. Ждала бури.
Она пришла в половине четвертого. Сначала позвонил незнакомый номер.
— Лидия Михайловна? Это Игорь Семенович, партнер Михаила Викторовича. Что происходит? Почему счета заблокированы? Мы должны были завершить сделку час назад!
Голос был взволнованным, почти истеричным. Я представила себе этого Игоря Семеновича: наверное, такой же, как Миша, уверенный в себе делец, который уже мысленно подсчитывал прибыль. И вот теперь его планы рушатся из-за какой-то старухи.
— Сделка отменена, Игорь Семенович, — сказала я спокойно. — По независящим от вас обстоятельствам. Рекомендую не связываться с Михаилом Викторовичем в дальнейшем. У него будут серьезные проблемы.
Я положила трубку. И тут началось. Звонки посыпались один за другим. Банкиры, партнеры, контрагенты. Даже кто-то из налоговой, с кем Миша, видимо, был «на короткой ноге». Я всем отвечала одно и то же: «Компания временно приостанавливает операции по решению владельца. Все вопросы — ко мне».
Каждый разговор я записывала. На старый диктофон Артема, который всегда лежал на столе. «Документируй все, Лидка, — говорил он. — Слово — это хорошо, а запись — лучше».
В четыре тридцать хлопнула входная дверь. Так хлопнула, что стекла задребезжали. Потом тяжелые, быстрые шаги по коридору. И в дверь кабинета ворвался Миша.
Он был не просто зол. Он был бешен. Лицо багровое, глаза выпучены, галстук сдвинут набок. Волосы, всегда уложенные с гелем, торчали в разные стороны. Он тяжело дышал, как бык после боя.
— Ты! — выдохнул он, тыча в меня пальцем. — Ты сумасшедшая! Ты знаешь, что ты наделала?
Я медленно поднялась из-за кресла.
— Я защищаю свою дочь, Миша.
— Защищаешь? — он дико засмеялся. — Ты уничтожила сделку на пятьдесят миллионов! Уничтожила мою репутацию! Меня теперь в этом городе знать не будут!
Он ударил кулаком по столу. Раздался глухой удар, задребезжали стеклянные пресс-папье, которые Артем коллекционировал.
— Я восстановлю все через суд! У меня есть связи! Ты ничего не добьешься!
Я подошла к окну. Стояла к нему спиной, глядя на его отражение в стекле. Он был похож на раненого зверя. Опасного, но уже обреченного.
— Посмотри, Миша, — сказала я тихо. — Посмотри во двор.
Он нехотя подошел. Внизу, у подъезда, стояли две машины. Одна — полицейская, с мигалкой, которая уже не мигала. Вторая — серая, невзрачная, с логотипом службы опеки. Из машин выходили люди. Два полицейских в форме. И две женщины в строгих костюмах.
— Что это? — прошипел он.
— Это последствия, — сказала я, поворачиваясь к нему. — Полиция — по факту побоев. Опека — чтобы решить, можно ли оставлять ребенка с человеком, который бьет жену.
Он побледнел. Багровая ярость сошла с его лица, осталась серая, землистая бледность.
— Ты ничего не докажешь. Аня ничего не скажет. Она боится.
— Я уже все сказала, — раздался тихий голос из двери.
В кабинете стояла Аня. Она была бледной, но держалась прямо. В руках у нее был телефон. И в глазах — то самое упрямство, которое я помнила с ее детства. Когда она, маленькая, отказывалась есть манную кашу. Или когда в шестнадцать лет пошла на первые курсы вождения, несмотря на наши запреты.
— Я записала наш разговор сегодня утром, Миша, — сказала она. Голос у нее дрожал, но она продолжала. — И сфотографировала синяки. И нашла твои старые сообщения. Где ты угрожал мне. Где ты говорил, что убьешь, если я уйду.
Миша смотрел на нее, и на его лице было написано полное непонимание. Как будто он увидел привидение. Как будто кукла, которая всегда молчала, вдруг заговорила.
— Ты... ты не посмеешь... — пробормотал он.
— Посмею, — перебила она. — Ради Маши. Ради себя. Я больше не боюсь тебя.
В этот момент в дверь постучали. Три вежливых, но настойчивых стука.
— Откройте, полиция!
Я посмотрела на Мишу. Он стоял, опустив голову, ссутулившись. Вся его уверенность, вся наглость испарились. Остался просто испуганный мальчишка, который попался.
— Иди, открой, — сказала я Ане.
Она кивнула, вышла. Через минуту в кабинет вошли полицейские. Молодые, серьезные парни.
— Михаил Викторович? — обратился один из них. — Просим пройти с нами для дачи показаний. По факту нанесения телесных повреждений.
Миша попытался взять себя в руки. Выпрямился, поправил галстук.
— Это недоразумение, ребята. Семейная ссора. Жена сама...
— Все объясните в участке, — мягко, но непреклонно перебил его второй полицейский. — И, пожалуйста, передайте нам ваш телефон. По решению суда он будет изъят как вещественное доказательство.
Миша замер. Потом медленно, будто против воли, достал из кармана свой сверкающий смартфон, протянул. Его рука дрожала.
Он вышел из кабинета между полицейскими. Не оглядываясь. В прихожей я услышала голос женщины из опеки: «Мы бы хотели поговорить с вами, Лидия Михайловна. И осмотреть условия, в которых находится ребенок».
Я вышла. Аня уже разговаривала с одной из женщин, показывала ей Машенькину комнату. Девочка, проснувшись, сидела у меня на руках и сонно терла кулачками глаза. Она еще ничего не понимала. И слава богу.
Женщина из опеки — представилась Ольгой Петровной — оказалась строгой, но внимательной. Она осмотрела квартиру, поговорила с Аней отдельно, со мной отдельно. Потом посмотрела на Машеньку, которая уже вовсю смеялась, играя с моими очками.
— Документов достаточно для временного ограничения отца в родительских правах, — сказала она наконец, собирая бумаги в папку. — Особенно с учетом угроз и доказательств побоев. Но вам нужно будет подать официальное заявление в суд.
— Мы подадим, — сказала Аня. — Сегодня же.
— И психологическое заключение потребуется. Для матери и для ребенка. Чтобы понять, насколько серьезны были травмы.
— Все сделаем, — кивнула я.
Ольга Петровна посмотрела на меня. Ее взгляд был профессиональным, но в нем мелькнуло что-то похожее на уважение.
— Вы сильная женщина, Лидия Михайловна. Не многие на вашем месте решились бы на такие меры.
— Когда дело касается детей, — сказала я просто, — материнская сила просыпается. Даже у старух.
Она улыбнулась, кивнула и вышла. Дверь закрылась. В квартире снова воцарилась тишина. Но теперь это была другая тишина. Не гнетущая, а облегченная. Как после грозы, когда воздух чист и свеж.
Я посмотрела на Аню. Она стояла у окна, глядела во двор, где уезжали машины. Плечи ее были расправлены. Синяки на лице еще болели, но в глазах уже не было того мертвого, запуганного выражения.
— Мама, — сказала она тихо, не оборачиваясь. — Как ты решилась на все это?
Я подошла к ней, обняла за плечи.
— Твой отец всегда говорил: «Сила женщины не в криках, а в тихой решимости». Я просто вспомнила его слова.
Она повернулась, посмотрела на меня. И в ее глазах я увидела слезы. Но не слезы боли или страха. А слезы облегчения. Освобождения.
— Он гордился бы тобой, — сказала я. — Не мной. Тобой. Ты нашла в себе силы сказать «нет». Это самое трудное.
— Боялась, — прошептала она. — Все эти месяцы... Я чувствовала себя в клетке. Как будто задыхаюсь.
— Больше не будешь, — пообещала я. — Юристы уже готовят документы на развод. Счета останутся заблокированными до конца раздела имущества. А бизнес...
— Бизнес? — переспросила она.
— Твой отец начинал его с одного грузовика. Миша чуть не развалил за три года. Думаю, пришло время нам с тобой взять дело в свои руки.
Аня смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Потом медленно улыбнулась. В этой улыбке была тень той девушки, которой она была до замужества. Уверенной, жизнерадостной, немного упрямой.
— Я не знаю ничего о бизнесе, — призналась она.
— Научимся, — сказала я. — Вместе.
Машенька потянулась к нам с дивана, требуя внимания. Аня подхватила ее на руки, прижала к себе. Девочка обняла ее за шею, что-то лепетала на своем детском языке. И в этот момент я поняла: самое страшное позади. Впереди будет трудно. Будут суды, бумаги, нервотрепка. Будет необходимость учиться тому, о чем мы и понятия не имели. Но мы справимся. Потому что мы — вместе.
Я подошла к окну. Дождь кончился. Из-за туч выглянуло солнце, осветило мокрый асфальт, капли на стекле. Мир за окном был прежним. Но внутри этой квартиры мир изменился навсегда.
И это было хорошо.
***
Прошло полгода. Зима была на редкость снежной и морозной. Январский ветер гнал по улицам поземку, засыпая следы машин и прохожих. Я шла от метро к нашему новому офису, закутавшись в старый шерстяной платок, который когда-то связала для Артема. Он его почти не носил — говорил, колется. Зато я полюбила его за теплоту и запах, который остался — смесь табака и его одеколона.
Офис мы сняли небольшой — две комнаты в старом бизнес-центре на окраине. Не то что та помпезная штаб-квартира в центре, которую обожал Миша. Там были мраморные полы, хромированная мебель и панорамные окна. Здесь — линолеум, старые деревянные столы и вид на промзону. Но зато здесь было наше. Настоящее. Без лжи и показухи.
Я вошла, отряхнула снег с ботинок. В приемной никого не было — секретаршу мы еще не наняли, экономили. Зато из кабинета доносился голос Ани — ровный, уверенный, деловой.
— Да, Иван Петрович, я понимаю. Но наши условия остаются прежними. Предоплата пятьдесят процентов, остальное — по факту доставки. Нет, мы не идем на уступки. Качество наших услуг стоит этих денег.
Я улыбнулась, сняла пальто, повесила на вешалку. Зашла в кабинет. Аня сидела за компьютером, в наушниках, что-то быстро печатая. Увидев меня, она подняла большой палец вверх, не прерывая разговора.
— Хорошо, договорились. Жду ваши документы на почту. До свидания.
Она сняла наушники, откинулась в кресле, выдохнула.
— Еще один контракт. Небольшой, но надежный. С лесопилкой в области.
— Молодец, — сказала я, садясь на стул напротив. — Как Маша?
— В садике. Адаптировалась уже. Воспитательница хвалит, говорит, общительная стала.
Машенька. За эти полгода она из замкнутой, тихой девочки превратилась в обычного ребенка — шумного, любопытного, иногда капризного. Мы с Аней по очереди водили ее к детскому психологу. Специалист говорила, что травма, к счастью, неглубокая. Ребенок в таком возрасте быстро забывает плохое, если окружен любовью. И мы окружали.
— А Миша? — спросила я осторожно.
Аня поморщилась.
— Звонил вчера. Опять просил встретиться. Говорит, хочет помириться, все осознал. Я сказала, что разговор только через адвоката.
— Правильно, — кивнула я.
Суд по разделу имущества закончился месяц назад. Миша получил небольшую компенсацию — гораздо меньше, чем ожидал. Родительские права были ограничены: встречаться с Машей он мог только в присутствии психолога, и то после положительного заключения. Пока что такого заключения не было. Психолог, наблюдавший Мишу, сказал, что тот не осознает своей вины, просто пытается «выкрутиться».
Бизнес... Бизнес был в плачевном состоянии. Миша за три года умудрился набрать кредитов, запустить несколько сомнительных схем, растерять старых клиентов. Когда мы с Аней взялись за дело, на счетах не было ни копейки, а долги висели, как гиря на ноге.
Но мы не сдались. Продали ту самую шикарную квартиру в центре, которую Миша купил на деньги Артема. Рассчитались с самыми срочными долгами. Остальное — реструктуризировали через Сергея Петровича. Он оказался не просто адвокатом, а настоящим волшебником.
Потом наняли менеджера — молодого парня, Дмитрия, выпускника экономического. Он знал бизнес изнутри — его отец работал у Артема водителем. Дмитрий с уважением относился к нашему делу и не смотрел на нас свысока, как многие другие.
Потихоньку, шаг за шагом, мы начали вытаскивать компанию из ямы. Вернули старых клиентов, нашли новых. Сократили расходы, избавились от ненужного имущества. Купили три подержанных, но надежных грузовика — те самые, что когда-то стояли в первом гараже Артема.
Это было трудно. Невероятно трудно. Я в свои шестьдесят два училась работать с компьютером, разбираться в бухгалтерских отчетах, вести переговоры с поставщиками. Аня, в свои двадцать восемь, осваивала тонкости логистики, юридические нюансы, управление персоналом. Мы спорили, уставали, иногда плакали от бессилия. Но мы не сдавались.
Потому что это было наше. Настоящее. Честное.
— Мама, — сказала Аня, прерывая мои мысли. — Я тут подумала... Может, откроем еще одно направление? Небольшие перевозки по городу. Сейчас много интернет-магазинов, им нужно доставлять товары.
— Думай, считай, — кивнула я. — Если цифры сойдутся — пробуем.
Она улыбнулась. В ее улыбке была уверенность, которой я не видела давно. Да, синяки под глазами от недосыпа. Да, руки шершавые от бумаг. Но в глазах — жизнь. Настоящая, полная, без страха.
Я подошла к окну. На стоянке стояли наши три грузовика. Покрашенные в синий цвет, с логотипом компании, который Артем придумал еще в девяностых: летящая стрела и надпись «Арт-Транс. Надежно и быстро». Грузовики были немолодыми, но ухоженными. Дмитрий следил за ними, как за детьми.
— Папа бы одобрил, — тихо сказала Аня, подойдя ко мне.
Я обняла ее за плечи.
— Одобрил бы тебя. Ты стала сильной. Сильнее, чем была.
— Благодаря тебе.
— Нет. Благодаря себе. Я только открыла дверь. Войти пришлось тебе.
Мы стояли так, глядя на падающий снег. За окном была зима, холод, суета. Но здесь, в этой маленькой комнате, было тепло. Тепло от нашего общего дела. От нашей победы. Не громкой, не эффектной. Тихой. Но настоящей.
Иногда я думаю о том дне. О том, как Миша стоял в дверях и называл меня старухой. Как он был уверен в своей безнаказанности. И как ошибся. Страшно ошибся.
Потому что есть сила, которую нельзя купить, нельзя запугать, нельзя сломать. Сила матери, защищающей своего ребенка. Она тихая. Она не кричит, не размахивает кулаками. Она просто делает то, что должно. Без шума, без пафоса. Но неотвратимо, как закон природы.
И никакие синяки на лице дочери не остаются без ответа. Никогда.
Я взяла со стола фотографию Артема — ту самую, где он молодой, улыбающийся, стоит рядом со своим первым грузовиком. Поставила ее на полку, рядом с компьютером.
— Смотри, — прошептала я. — Мы справляемся. Держимся. Как ты и хотел.
Снег за окном кружился в белом танце. Где-то далеко гудели грузовики, увозившие грузы в другие города. Жизнь продолжалась. Наша жизнь. Новая, трудная, но наша.
Понравился рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Читайте и другие наши рассказы:
Пожалуйста, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)