Праздничная ночь растекалась тёплым, шумным потоком. Все ели, пили, разговаривали, ходили на улицу смотреть фейерверки, пели песни и даже танцевали. После первого, эмоционального тоста напряжение окончательно растаяло. Даже Гена постепенно немного освоился. Он больше не был жалким клоуном или виноватым пришельцем. Он стал просто папой Даши, который нарезал ей яблоко, помог почистить некоторое количество мандаринов и смеялся над папиными байками.
Женя, оказалось, был мастером на все руки — он починил заедавшую дверцу шкафа, чем впечатлил маму. Потом увидал гитару у Даши и попросил у неё на пару аккордов, и заиграл. Сначала неуверенно, но потом, разыгравшись, завёл «Вот кто-то с горочки спустился», и все, даже Ирма, подхватили.
Мы выходили на балкон, задирая головы к вспыхивающему разноцветному небу. Ирма стояла, закутавшись в плед, прижимая к животу руки, и смотрела на фейерверки с таким выражением, будто это салюты гремели в честь её маленького, ещё не рождённого чуда.
Потом были танцы. Папа, разомлев от коньяка, лихо отплясывал с мамой что-то вроде твиста. Я кружилась с Дашей за руки. Гена и Женя по очереди играли на гитаре.
А Ирма сидела в своём кресле и смотрела на всех нас. Она не плакала и не смеялась громко. Она просто сидела и светилась изнутри, как тот самый новогодний фонарик. Её дом, ещё утром бывший тихим пристанищем для одной боли, теперь гудел от жизни, смеха и музыки. И это был, пожалуй, самый лучший подарок, который мог преподнести ей этот безумный день.
Через несколько часов мы все вместе принялись убирать посуду со стола. Женя ушёл чуть раньше, сославшись на усталость.
— Гена, а ты чего приперся? — спросила я бывшего супруга, когда мы остались с ним на кухне одни.
— Ты меня так душевно поздравила с Новым годом, что я решил, что это всё не просто так.
Он стоял у раковины, старательно оттирая тарелку от засохшего оливье. Его плечи были напряжены, будто он ждал удара.
— Не просто так? — я поставила стопку чистых тарелок в шкаф. — Гена, там была простая вежливость. И я действительно всех поздравляла от души. Но это не индульгенция.
— Я знаю, — он быстро кивнул, не поднимая глаз. — Я всё прекрасно понимаю. Просто… — он помолчал, искажая слова. — Ты сказала «и тебе счастья». И я почувствовал, что ты меня не считаешь врагом. Я всё тот же человек для тебя, который когда-то был близок. Мне этого не хватало. Вот и приперся, как дурак, надеясь… не знаю, на что. Хоть на какое-то подобие семейного праздника.
Он наконец посмотрел на меня. В его глазах не было ни капли прежней самоуверенности, только усталая, взрослая ясность.
— Я сегодня много чего понял, сидя тут. Видя вас всех. Особенно Ирму. У вас здесь… живое. Не то, что у меня. У меня всё мёртвое: пустая большая квартира, обшарпанный ремонт, тишина, которая давит. И единственное живое, что от меня осталось — это Даша. А я её почти потерял.
Он говорил тихо, без пафоса.
— И что теперь? — спросила я, не в силах злиться.
— Не знаю, — честно признался он. — Но хочу исправить. Не тебя вернуть, нет, — он поспешно добавил, увидев моё выражение. — Ты счастлива по-другому, я вижу. А вот быть нормальным отцом. Не дедом-морозом раз в год, а просто папой. Который поможет с уроками, сводит в кино, будет знать, какой у неё любимый цвет. Если, конечно, ты разрешишь.
Я взглянула на дверь в гостиную. Оттуда доносился смех Даши, которая помогала Ирме собирать всё со стола.
— Она тебя любит, — сказала я наконец. — Несмотря ни на что. И ей нужен отец. Не идеальный, просто заботливый. И тебе никто не запрещал с ней общаться.
Гена закрыл глаза и тяжело вздохнул.
— Спасибо, — прошептал он. — За эти слова. И за… за сегодня. Даже за этот дурацкий костюм. Потому что без него я бы, наверное, так и не пришёл.
— Наверное, — согласилась я. Потом взяла со стола последнюю грязную вилку и сунула её ему в руку. — А теперь доделывай, что начал. Мытьё посуды — это хорошее начало для исправления.
— Хорошее, — кивнул он. — Слушай, а что это за хм-ырь Женя?
— А тебе-то что? — усмехнулась я.
— Это дружок Ирмы? На твоего что-то не похож, — нахмурился он.
— Это наш сосед. Иногда вот так по-дружески забегает, — я загадочно улыбнулась.
— Уже и хвостом начала крутить, — нахмурился он.
Я рассмеялась — громко и искренне. Этот ревнивый тон, этот нахмуренный лоб… Это было так знакомо и так нелепо сейчас.
— Гена, да ты что, ревнуешь? — спросила я, не скрывая иронии. — К соседу снизу.
Он смутился, потупил взгляд в тарелку, которую мыл, и пробормотал:
— Ну, я не знаю… Он тут как свой. На гитаре играет. Шкаф починил. А ты улыбаешься, как будто у вас секрет какой-то.
— Гена, честно, это не твоё дело, — ответила я спокойно.
— Светка, ты совсем с головой не дружишь? — схватил он меня за руку. — Это же посторонний мужик. А вдруг он к Дашке начнёт приставать.
— Перестань видеть во всех людях угрозу, — нахмурилась я. — И не порти мне праздник.
В кухню заглянула мама. Она стояла в дверях с пустой салатницей в руках. Её взгляд, острый и всё понимающий, скользнул по Гене, который всё ещё сжимал моё запястье, потом по моему нахмуренному лицу.
— А у вас тут, я смотрю, не уборка, а допрос с пристрастием, — сказала она сухо, ставя салатницу в раковину. — Геннадий, отпусти дочь. Руки у тебя мокрые, замараешь.
Гена разжал пальцы, словно обжёгшись, и отступил на шаг. Мама повернулась ко мне, и её голос стал тише, но не менее весомым:
— Света, иди, помоги Ирме диван разбирать для нас. Она просила принести подушки. Я не знаю, где у вас что находится.
Это было не предложение, а приказ. Я, всё ещё кипя от возмущения, бросила последний взгляд на Гену и вышла из кухни. За спиной услышала, как мама подходит к раковине и включает воду сильней.
— А ты, Геннадий, — сказала она так спокойно, — если хочешь, чтобы с тобой разговаривали, научись разговор вести. Не хватанием. И не бредовыми подозрениями. Женя — сосед. Хороший парень, одинокий. Всё. Всё остальное — не твоя забота. Твоя забота — вот эта посуда. И чтобы завтра утром Даша увидела отца, а не скандалиста. Понял?
Из кухни не последовало ответа, только вода лилась из крана. Мама вышла в коридор, встретила мой взгляд и покачала головой, словно говоря: «Мужчины… все они дети».
В гостиной Ирма уже раскладывала одеяло на диване для моих родителей. Она посмотрела на моё лицо и подняла бровь.
— Что, поругались?
— Он начал нести чушь про Женю, — сквозь зубы процедила я, доставая из кладовки подушки. — Будто он маньяк какой-то.
Ирма фыркнула.
— Ревность — она такая. Даже бывший, а всё равно считает, что имеет право. Не обращай внимания. Видишь же, он старается.
Я взглянула на кухню. Из-за двери доносился грохот посуды. Мамина педагогика, проверенная годами, работала безотказно.
Через полчаса всё было убрано. Даша спала в своей комнате. Родители устроились в гостиной. Гена, всё помыв, нерешительно топтался в кухне.
— Я… пойду, — тихо сказал он. — Спасибо ещё раз. За всё.
— Иди, — кивнула я.
Он как-то по-детски чмокнул меня в щёчку.
— С Новым годом, Светик, — сказал он грустно.
— С Новым годом, Гена.
Я закрыла за ним дверь, повернула ключ и прислонилась лбом к прохладному дереву.
— Ну вот, — вздохнула Ирма. — И с этим разобрались. Бурно, но разобрались.
— Да, — согласилась я. — Идём спать, а то ночь у нас была весёлой.
За окном уже светало. Самый длинный, самый насыщенный и самый странный Новый год в нашей жизни подходил к концу. Но он оставлял после себя не хаос, а какое-то новое, ещё неустойчивое, но тёплое ощущение счастья.
Автор Потапова Евгения