Телефон вздрогнул. Ксения, медленно повернув голову на подушке, приподняла экран телефона, только чтобы удалить очередное сообщение. «Ксю, привет!» – писала Настя, подруга. – «Мы с «Катёнком» (Катей) будем у тебя через полчаса. Открывай дверь, у нас полные руки.»
Девушка тяжело вздохнула и обречённо поплелась к двери, чтобы повернуть рукоятку замка. Девчонки который день пытаются вытащить её из бездны того ужасного состояния, в котором утопил её парень. Теперь уже бывший парень, Антон.
В тот вечер он был молчаливей, чем обычно, и задумчив, что на него совсем не похоже. Ксюша удивлённо смотрела на него и пыталась выудить хоть слово:
— Зай, ну ты чего? – её пальчики с нежно-розовым маникюром провели по щеке любимого. Он слегка дёрнул головой, сдвинул брови. — Настроения нет? – Ксения обхватила руку Антона своими.
— Я просто устал. – процедил он сквозь зубы и отвернулся, высвободив ладонь.
— Работы много?
— Нет. Говорю же – просто устал. – в его голосе послышалось раздражение и Ксюша отпрянула, внимательно вглядываясь в лицо возлюбленного. Потом обиженно закусила губу и тихо сказала со слезами в голосе:
— Ты давно такой. Уставший. Почти месяц. Мы никуда не ходим, не встречаемся ни с кем. Ты никуда не зовёшь, друзья тоже не появляются. Что случилось?
— Ничего.
— Я же чувствую! Тош! – она встала, и на всю открыла кран, чтобы вымыть чашку с кофе.
Вода с шумом ударила по металлической мойке, разбрызгиваясь вокруг. Краем глаза Ксения заметила, что Антон даже облегчённо вздохнул, когда она отвернулась, и разблокировал смартфон, чтобы что-то написать. По спине поползло ощущение роя ледяных муравьёв, цепляющихся своими крохотными острыми лапками за нежную кожу. Ксюша нагнула голову и закрыла глаза. Наверное, только слепая не увидела бы, что Антон в последнее время сам не свой. Сначала он списывал это на давление начальства, теперь вот – устал.
Стукнув по вентилю, Ксения резко повернулась. Антон не успел среагировать, и резко бросил телефон экраном вниз на стол. Она вздёрнула брови:
— Тебе есть, что скрывать?
Он поднял глаза и посмотрел с таким выражением, словно они не были вместе полгода, а только познакомились, и он открыл в ней какую-то неприятную черту.
— А что? Не имею права?
Ксюша пожала плечами.
— Имеешь, наверное, но не при мне же…
— Послушай… – он вдруг стиснул ладони так, как будто замёрз. — Наверное, лучше я сам скажу, чем кто-то передаст.
— Что передаст? – муравьи на спине увеличились в размерах и ускорились.
— Э… – всегда решительный и дерзкий красавец Антон, впервые и неожиданно для Ксюши, покраснел и замялся. — Давай я отвезу тебя домой?
— Как – домой? Я же только приехала. – девушка осторожно опустилась на сиденье.
— Пойдём. – он встал и взял её под руку. Мягко, но решительно, и Ксения поняла, что он не шутит.
— Я ничего не понимаю, Антон. Что происходит?
— Идём. В машине поговорим.
Она накинула на плечи пальто, торопливо застегнула сапоги, искоса поглядывая на Антона, который будто нарочно отвернулся и надевал куртку, стоя к ней спиной.
Когда машина тронулась, он тихо включил музыку и, кусая губы, начал:
— Как считаешь, человек имеет право на любовь?
— Что за вопрос? – Ксения сдвинула брови и робко улыбнулась. — Конечно. Вот я, например, тебя люблю.
— А на настоящую любовь?
— Антон, – девушка испуганно округлила глаза. — я не понимаю. Что ты хочешь сказать? Что я тебя не по-настоящему люблю?
— Нет. Это я…
— Ты? – она облизнула пересохшие вдруг губы. — Ты меня не любишь?!..
— Похоже на то.
— Подожди, то есть, все эти шесть с лишним месяцев у нас не было любви? Тогда что же это было?
— Понимаешь, я думал, что люблю, но оказалось, что нет.
— Вот как?.. – Ксюша сглотнула ком в горле, по щеке вдруг поползла слеза – горячая, она обожгла ей кожу, заставив прикоснуться пальцами и стереть.
— Я решил, что лучше ты узнаешь об этом от меня, а не от кого-то другого. Не хочу, чтобы ты теряла со мной время. Хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты достойна лучшего. – тут он остановил машину в нескольких метрах от подъезда Ксюшиного дома. Открыл дверь с её стороны, галантно протянул руку. «Джентльмен какой, надо же!» – пронеслась горькая мысль в голове девушки. Не глядя ему в лицо, она стиснула кулаки, резко выскочила из автомобиля, и, не прощаясь, побежала домой. Уже у подъезда услышала его краткое: «Прости!», но не обернулась, а лишь ворвалась в подъездную темноту, и, не видя ступенек под ногами, влетела на шестой этаж.
После этого вечера время, словно мутная плёнка, расплылось перед глазами, размывая окружающее, растворяя в ледяной боли время и ощущения. Звонить родителям она не собиралась – сначала надо было осознать то, что с ней происходит, а этот момент был далёк, как никогда.
Выключенный телефон, наотмашь брошенный на диван, молчал, а Ксения безутешно рыдала на кровати, потеряв связь с реальностью.
В дверь позвонили, вырвав её из липкого, вязкого, как мазут, сна, которым она забылась неожиданно и надолго. Оглядываясь на окно по пути к прихожей, она не понимала – день сейчас или ночь.
— Кто? – собственный голос показался ей незнакомым и далёким, словно из другой вселенной.
— Ксюха, у тебя всё нормально? – из-за двери спросила Настя, подруга. — Мы дозвониться не можем третий день! Открывай немедленно!
Дверь с щелчком открылась, и Настя, держа в одной руке телефон, а в другой пакет с продуктами, выкатила глаза.
— Что с тобой, мать?
Не ответив, Ксюша повернулась спиной и вяло потопала босыми ногами в спальню. Подруга, шурша пакетом, смотрела вслед и цокала языком, попутно снимая обувь. А Ксения вновь забралась под одеяло, и, укрывшись с головой, завыла.
Только спустя почти час Настя смогла добиться хоть какого-то более-менее связного рассказа.
— Вот козёл! – выругалась она и встала, хлопнув по коленкам ладонями. — Так. Для начала наберу тебе ванную и приготовлю что-нибудь. А пока, на вот, держи. – она откупорила бутылку красного и налила в бокал, протянув подруге. — Знаю, знаю, ты не употребляешь. Но сегодня по чуть-чуть можно. В честь того, что ты избавилась от очередного ублюдка.
Так Настя и Катя, две закадычные подруги, приходили каждый день, в течение месяца, чтобы вывести Ксению из депрессии. Заставляли делать всё через силу, иногда вдвоём затаскивали в ванную упирающуюся подругу, и насильно окунали в тёплую воду, прямо в одежде, чтобы уже не получилось отвертеться. Водили в кино, в кафе, на выставки, приносили любимую еду, включали на всю громкость музыку и неистово танцевали, отчего соседи громко колотили в батареи и вызывали полицию. «Все средства хороши!», – сказала как-то Настя, когда один из полицейских, понимающе качая головой, выслушал эмоциональный рассказ о предателе Антоне и попытках преданных подружек вытащить несчастную девушку из лап отчаянья.
Через сорок дней, когда Ксения зачеркнула на календаре «сороковину» их с Антоном разрыва и выбросила очередное платье, купленное им когда-то в подарок, телефон пискнул, освещая экран сообщением.
«Привет, Ксюша. Это Артём, брат Антона. Помнишь меня? Мы виделись на мамином юбилее в марте. Как ты?»
Ксения нахмурилась. Антон, пока они встречались эти шесть месяцев, познакомил со всей роднёй, водил на все семейные мероприятия, а в марте они отмечали мамино пятидесятипятилетие. Артём – родной брат Антона, но друг на друга они были настолько не похожи, что Ксения даже сначала не поверила в их родство. Антон – высокий, широкоплечий брюнет с тёмно-карими глазами, с бицепсами, натягивающими рукав до треска. Его любимая одежда – исключительно брендовая, стильная и яркая. Уверенный взгляд, который так скоро покорил нежную и мягкую Ксению, казалось, оценивал всё, что попадалось на глаза. «Настоящий продажник!» – гордо сказал его отец тогда за столом, похлопывая сына по плечу. – «Лучший менеджер салона!», – улыбнулся он, имея в виду ведущую роль Антона в салоне премиальных автомобилей.
Артём, напротив, был похож на мать, Надежду Петровну – скорее, стройный, чем худощавый, широкие сильные плечи, крепкие руки, тонкие пальцы, постоянно крутящие механический карандаш «Паркер». Глаза, как и у матери – серо-зелёные, слегка раскосые, волосы похожи на тёмную рожь, а одежда – больше удобная, чем модная. «Он – архитектор», – представил брата Антон. – «Так что, если надо построить дом или помочь с планировкой, это к нему. Если он найдёт время в своём плотном графике.» – тут Антон хохотнул, а Артём скромно улыбнулся, внимательно глядя на Ксюшу.
Тогда Артём показался ей простым, ничем не выдающимся человеком, и она почти забыла о нём, увлечённая Антоном. И не вспомнила бы, если бы он вот так, неожиданно, не напомнил о себе.
Она покрутила телефон в руках, раздумывая — отвечать или нет. Экран холодно светил в полумраке комнаты, а за окном монотонно стучал дождь, будто отсчитывая секунды её нерешительности. Его сообщение всколыхнуло все воспоминания – и хорошие, и плохие, и на Ксению вдруг накатила такая высокая волна ярости, что она взбесилась. Как он смеет? «Как ты?..» После всего, что натворил его брат? Гнев, острый и живой, прорвал апатию. Пальцы затряслись, набирая ответ. Она не писала, она выливала на экран всю горечь, боль, унижение. Обвиняла Антона в эгоизме, бесчувственности, в том, что он использовал её как аксессуар.
«Вы все, наверное, там смеётесь? Он – герой, покоритель, а я – дура, которая поверила?»
Отправила. Выдохнула. И тут же стало стыдно.
Артём помолчал с минуту (читал, наверное, её опус) и ответил:
«Не смеёмся. Я не смеюсь точно. Всё, что ты написала – справедливо. Он поступил подло. По-свински. Если честно, я ему это сам сказал. Он не слушает. Прости, что побеспокоил. Но я правда хотел узнать, как ты. Мне не всё равно.»
Тут уже Ксения подняла брови от удивления. «Мне не всё равно». Найти поддержку у родного брата Антона было неожиданно, ведь она была уверена, что его никто не осуждает. То, что она не заслуживала такого, постоянно крутилось на языке и в голове, ведь именно так она думала все эти дни, когда рыдала, зарывшись лицом в подушку или в плечо подруги. Когда шла по улице и со слезами смотрела в небеса, умоляя помочь и освободить от этого наваждения, облегчить боль в сердце и заполнить пустоту в душе. Когда, собрав себя в кучу, наконец, сидела перед ноутбуком и пыталась вникнуть в очередной проект заказчика, который терпеливо ждал, когда она выйдет «с больничного».
«Спасибо, конечно,» – ответила она, наконец, – «Но не стоило, я почти успокоилась.»
«Ну, учитывая, сколько букв я увидел, то это «почти» уж слишком прозрачное», – ответил Артём.
Ксения улыбнулась. И вздохнула. Кажется, она обрела союзника в стане врага.
Артём писал регулярно, начиная её утро со слов «Хорошего дня!» и открыток с зайками и котятами с чашкой кофе в руках или букетами, а через неделю прислал огромную корзину с её любимыми лакомствами. В ней: бархатистый мусс из тёмного шоколада в стеклянной баночке, хрустящие меренги, пастила, пахнущая настоящей малиной, пакетик редкого чая с лепестками какого-то заморского цветка. И записка от руки, чётким, уверенным почерком: «Ксения, иногда мир нужно ощущать на вкус. По кусочкам. Начни сосладкого. Артём.»
Она плакала, надкусывая нежную меренгу. Впервые за долгие дни это были не горькие слёзы, а слёзы тихой, незаметной ещё надежды: жизнь снова может обрести вкус и лёгкость.
Корзина со сладостями стояла на столе, как странный, но очень приятный артефакт в её опустевшем мире. Ксения медленно, почти ритуально, пробовала всё по очереди. Шоколадный мусс таял на языке, оставляя послевкусие горьковатой какао-пудры и странного утешения. «Мир нужно ощущать на вкус. По кусочкам». Эти слова она перечитывала десятки раз, пока палец водил по уверенным штрихам букв.
Артём не лез с расспросами. Его сообщения были лёгкими, как эти меренги: новость о том, что в их районе наконец-то отремонтировали сквер, смешной скриншот из рабочего чата архитекторов с безумными требованиями заказчика («Хочу, чтобы из окна была видна Эйфелева башня. Ну, в смысле, её стилизация»). Он будто выстраивал вокруг неё тихий, ненавязчивый заборчик, отгораживающий от прошлого. И за этим забором потихоньку начала пробиваться трава.
Через две недели он написал: «Завтра в том сквере, о котором я говорил, обещают +10 и солнце. Последний подарок осени. Если не боишься скучной компании и нудных разговоров о бетоне, могу составить тебе компанию на скамейке. Без всякого подтекста. Честное пионерское».
Ксения открыла окно. В лицо ударил резкий, пронизывающий ветер – он гнал по тротуару ворохи пожухлой листвы, цеплялся за голые ветви клёнов. Сквер, куда звал Артём, она знала хорошо: в сентябре там ещё цвели хризантемы – яркие, как маленькие солнца, – а теперь лишь одинокий оранжевый цветок дрожал у самой дорожки, будто забытый всеми.
Серое небо нависло низко, почти касаясь верхушек деревьев. Скамейки, ещё недавно тёплые и манящие, теперь выглядели чужими – их деревянные планки посерели от сырости, а металлические ножки покрылись каплями влаги. Ксения невольно представила, как холод скамейки проберёт её сквозь пальто, как ветер залезет под шарф, как стынут пальцы… Но в этом холоде было что‑то честное, незамаскированное. Не как в отношениях с Антоном – там всё скрывалось за глянцевой оболочкой.
Она закрыла окно, но образ сквера остался перед глазами: голые деревья, серое небо, одинокий цветок. Ещё не зима. Ещё есть свет. Но уже не лето.
Ксения обдумывала это предложение весь вечер, нервно теребя угол подушки. Страшно. Странно. Брат Антона. Вдруг это какая-то изощрённая насмешка? Но тогда зачем корзина? Зачем эти утренние зайчики? Выбор давил на виски тупой болью. Она посмотрела в окно, на грязное ноябрьское небо, и вдруг с отчётливой ясностью поняла, что больше не может дышать этим спёртым воздухом своей тоски. Ей нужно просто выйти. Куда угодно. Да хоть с братом бывшего.
«Хорошо, – ответила она, и её пальцы дрожали. – Только на скамейке. И без воспоминаний».
«Без воспоминаний, – мгновенно пришёл ответ. – Только про бетон. Договорились».
Скамейка была холодной, даже сквозь толстое пальто ледяная сырость тут же пробралась к телу. Но солнце и вправду светило, бледное, уставшее, выхватывая из рыжей листвы последние золотые прожилки. Артём пришёл вовремя, в тёмно-серой дублёнке, с двумя бумажными стаканчиками.
— Чай с имбирём, – сказал он, протягивая один. — Греет лучше всякого спиртного. И, в отличие от него, не обманывает.
Пальцы их соприкоснулись. Его – были тёплыми, твёрдыми на подушечках. Он сел не слишком близко, оставив между ними пространство в полчеловека.
— Ну, как бетон? – спросила Ксения, пытаясь говорить непринуждённо и беззаботно.
— Бетон в ужасе, – нарочито серьёзно ответил Артём, глядя на детскую площадку. — Его заливали при минус пяти, нарушили все технологии. Весной он начнёт трескаться. Фундамент, знаешь ли, штука важная. Если его положить кое-как, что сверху ни строй – всё рухнет.
Он говорил о плитке, а она слушала и думала об Антоне. Об их отношениях, «залитых» в спешке, в пылу страсти и страшно красивого антуража. Фундамента не было. Просто песок.
— Ты всегда так? – не выдержала она. — Всё сводишь к фундаментам и последствиям?
Он повернул к ней голову. Серо-зелёные глаза при этом свете казались прозрачными, как лёд на луже.
— Не свожу. Я просто так вижу мир. Антон видит фасад. Гладкую, дорогую штукатурку, красивую отделку. Ему важно, как выглядит «прямо сейчас» и снаружи. А мне интересно, что будет через год. Через десять. И что внутри.
— И что будет с вами? С братьями? – сорвалось у неё.
Артём вздохнул, и его дыхание превратилось в белое облачко.
— Будет тихо. Он не простил мне, что я встал на твою сторону. Считает предателем. Но я… – он сделал глоток чая. — Я не могу считать правильным то, что неправильно. Даже если это делает родной брат, родная кровь.
Это «родная кровь» прозвучало так отчуждённо, что Ксении стало не по себе. И в то же время – тепло. Он снова выбрал её сторону. Незнакомую. Чужую.
Они молча допили чай. Тишина между ними была не неловкой, а усталой, мирной. Как после долгого спора, когда все слова уже сказаны.
— Спасибо за чай, – сказала Ксения, вставая. Ноги затекли от холода.
— Пожалуйста. – Он тоже поднялся. — Можно я иногда буду приглашать тебя на чай? Или просто писа́ть. Например, о бетоне?
Она посмотрела на него, на его открытое, немного напряжённое, улыбающееся лицо. На тёмные волосы, взъерошенные ветром. В нём не было ни капли несгибаемой уверенности Антона. Была какая-то тихая основательность.
— Можно, – кивнула она. И впервые за много дней улыбнулась не для подруг, а потому что захотелось. Слегка, уголками губ.
После той встречи на скамейке что-то сдвинулось. Не сразу, не рывком. Медленно, как оттепель. Они стали встречаться раз в неделю – то на прогулке, то в тихой кофейне, где Артём заказывал ей какао с крохотными зефирками, а себе – двойной эспрессо. Он рассказывал о своих проектах, и Ксения, дизайнер, ловила себя на том, что увлечённо слушает про несущие стены и световые колодцы. Он оказался слегка язвительным и достаточно остроумным, его шутки были негромкими, но точными.
Как-то раз, когда они спорили о современной архитектуре, он, размахивая руками, случайно задел её руку. И не отдёрнул свою. Его ладонь легла поверх её кисти, тёплая, тяжёлая. Он молчал. Она не стала убирать ладонь. Просто сидела, чувствуя, как по запястью бегут странные, забытые искры. Это был уже не просто союзник. Это было что-то другое.
А потом был вечер, когда в её квартире сломался смеситель. Вода била фонтанчиком, заливая пол, а она в панике металась между ванной и смартфоном, не зная, кого вызвать. Написала Артёму: «Извини, наверное, я сейчас не к месту, но ты же мужчина… Не знаешь, как перекрыть воду?»
Он примчался через двадцать минут, с сумкой с инструментами. Не спрашивая разрешения, снял куртку, закатал рукава и полез под раковину. Ксения стояла в дверях, с тряпкой в руках, и смотрела, как работают его сильные, жилистые руки с тонкими, умелыми пальцами. Те самые, что когда-то крутили карандаш «Паркер». Он что-то бормотал себе под нос, отвинчивая гайки, его волосы падали на лоб.
— Ерунда, – сказал он, появляясь из-под раковины с лицом, испачканным в каком-то налёте. — Прокладка слетела. Поставлю новую.
Ванная комната выглядела так, будто время здесь остановилось лет десять назад. Пожелтевшая плитка в углах покрылась сетью мелких трещин, а над старой чугунной раковиной висело зеркало с мутными разводами по краям. Тусклая лампочка под потрёпанным пластиковым плафоном бросала неровный свет, отчего тени от оконных решёток плясали на стенах, словно призрачные ветви. В воздухе витал запах сырости, перебиваемый резким ароматом чистящего средства, которым Ксения явно пыталась замаскировать неустроенность.
Артём опустился на корточки у раковины, и в этот момент луч солнца, пробившийся сквозь запотевшее окно, упал на его руки – сильные, с чётко прорисованными венами, с чуть обкусанными ногтями, как у человека, привыкшего к работе. Он что‑то бормотал себе под нос, отвинчивая гайки, и его волосы падали на лоб, закрывая глаза.
Ксения стояла в дверях, сжимая в руках влажную тряпку. Она невольно засмотрелась на то, как уверенно двигаются его пальцы, как он на секунду замирает, прислушиваясь к звукам внутри труб, а потом снова принимается за дело. В этом простом, будничном действии было что‑то удивительно успокаивающее – будто он не просто чинил смеситель, а аккуратно собирал по кусочкам её мир, где всё давно разладилось.
Тишину нарушало только позвякивание металла и его приглушённое: «Ага, вот в чём дело…»
Она сделала шаг вперёд, и половица под ногой тихо скрипнула. Артём поднял голову, их взгляды встретились. На его щеке темнело пятно ржавчины, а в глазах светилась та самая спокойная уверенность, которой ей так не хватало.
— Героический образ не удался, – пошутил он, вытирая лицо. — Больше похож на трубочиста.
— Зато ты спас меня, – прошептала Ксения, и внезапно поняла, что это чистая правда. Он спасал её. По кусочкам. Сначала душу, теперь – квартиру.
Она подошла, взяла со стола влажную салфетку и, не думая, начала стирать грязь с его щеки. Он замер. Дышал неровно. Так близко она его ещё не видела: тёмные ресницы, лёгкие морщинки у глаз от смеха, упрямый подбородок.
— Ксюша, – тихо сказал он, и его голос прозвучал хрипловато.
Она не успела ответить. Он поймал её руку с салфеткой, прижал к своей груди, где под простой хлопковой футболкой часто, сильно стучало сердце.
— Я, наверное, сейчас скажу что-то очень не вовремя, – прошептал он. — Но я не могу молчать. Кажется, я тебя люблю…
Она замерла и подняла лицо, внимательно глядя прямо в его серо-зелёные глаза.
— Давно? – спросила она невпопад.
Он кивнул.
— С маминого юбилея. Ты сидела, слушала её рассказы о старых сортах роз, и смотрела на неё такими восторженными глазами… А потом смотрела так же на Антона. И я подумал: «Осторожнее, брат. Так смотрят только очень одинокие люди, которые наконец-то нашли свой островок». А он… Он этот островок просто раздавил своей самоуверенностью.
Ксения не дышала. Слова падали в тишину мокрой ванной комнаты, как те капли, что звонко падали с крана.
— Я не хочу, чтобы ты был его заменой... – выдохнула она.
— Я и не буду. Я другой. Не буду дарить тебе платья, которые нравятся мне. Я буду слушать, какое платье нравится тебе. Я не буду уставать от тебя. Только от работы, чтобы потом прийти и просто молчать с тобой, сидя на одной скамейке. Пожалуйста, дай мне шанс. Просто попробуй увидеть не Антона, а меня. Артёма.
Она смотрела в его глаза и видела в них не вспышку, не фейерверк, как у Антона. Видела ровное, надёжное пламя. Камин, у которого можно греться долгими вечерами.
Она не сказала «да». Просто кивнула. И прижалась лбом к его плечу. А он обнял её, осторожно, как драгоценную и хрупкую находку, и губы его коснулись её волос.
Так началось то, что она боялась назвать словом «отношения». Это было что-то более тихое, глубокое. Он не торопил события, помогая ей собирать по кусочкам самоуважение, растоптанное Антоном. И с каждым днём в ней прорастала новая, странная уверенность: с ним она в безопасности. Его любовь не была громкой декларацией. Она была в мелочах: в том, что он помнил, что она не любит кинзу, и просил убрать её из салата; в том, что прислал ей дорогую графическую панель, когда она вскользь обмолвилась, что мечтает о новой; в том, как он молча держал её за руку, когда ей было грустно.
И вот однажды, после кино, он сказал, глядя куда-то мимо неё, на темнеющие окна её кухни:
— Мама зовёт на ужин. В воскресенье.
Всё внутри Ксении немедленно сжалось в тугой, болезненный комок. Комната поплыла перед глазами.
— Артём, нет… – голос её сорвался на шепот. — Ты же понимаешь… Я же… Я для них всё та же Ксения. Ту, которую бросил твой брат. Твоя мама, отец… Они будут смотреть на меня как на… я не знаю. Как на предательницу. Или на дуру, которая не смогла удержать Антона и теперь вертится вокруг его брата.
Он повернулся к ней, взял её лицо в ладони. Его пальцы были тёплыми и твёрдыми.
— Папа в длительной командировке. Его не будет. А мама… Ксюш, мама всё знает. И знает, что между нами. Она просила передать, что будет очень рада тебя видеть. По-настоящему.
— Она не могла так сказать! – вырвалось у Ксении, и в горле встал предательский ком. — Она должна быть на стороне Антона, своего родного сына!
— Мама на стороне правды, – тихо, но очень чётко сказал Артём. — И на стороне счастья. Моего счастья. Наше с ней мнение насчёт поступка Антона полностью совпадает. Она тебя не осудит. Никогда. Я ручаюсь.
Он говорил так убедительно, с такой твёрдой нежностью в глазах, что страх пошатнулся. Но не исчез. Он клокотал в ней всё воскресенье, пока она примеряла перед зеркалом десятое платье, пытаясь найти то, в котором будет выглядеть «невинно» и «прилично». В итоге надела простое шерстяное платье цвета тёмной сливы и закуталась в большой шёлковый шарф – как в доспехи.
Дорога до их дома казалась бесконечной. Каждый знакомый поворот, каждый фонарь бил по нервам. Вот лавочка, где они с Антоном целовались. Вот ворота, которые он открывал с такой театральной галантностью. Ксения невольно сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как внутри снова поднимается волна тревоги.
Но когда они свернули на тихую улицу, где жил Артём, пейзаж вдруг изменился. Перед ними вырос уютный двухэтажный дом с тёплым светом в окнах. Снег, выпавший ночью, лежал на крыльце и кустах аккуратными пушистыми шапками, будто природа сама постаралась украсить вход. У двери – плетёный коврик с незатейливой вышивкой и корзина с сухими цветами, слегка припорошённая инеем.
Из слегка приоткрытого окна доносились приглушённые звуки: тихое бульканье чайника, негромкий смех, звяканье посуды. В этом звуковом фоне не было ничего угрожающего – лишь размеренная, домашняя мелодия, которую Ксения давно не слышала.
Она невольно замедлила шаг, вглядываясь в освещённые окна. Там, за стеклом, двигались тени – наверное, Надежда Петровна хлопотала у стола. От этой картины в груди что‑то дрогнуло: впервые за долгое время она почувствовала не страх, а робкое любопытство. Что, если этот дом – не ловушка воспоминаний, а место, где можно начать заново?
Артём остановился у двери, обернулся к ней:
— Ты в порядке? – тихо спросил он.
Ксения кивнула, глубоко вдохнув морозный воздух. В нём смешались запах дыма из трубы и едва уловимый аромат выпечки. Она выпрямилась, расправила плечи:
— Да. Пойдём.
Он нажал на звонок, и Ксении показалось, что это звенит у неё в ушах от ужаса. Дверь открылась почти сразу, будто кто-то стоял и ждал за ней.
И это была Надежда Петровна. Не в строгом вечернем платье, как на юбилее, а в мягких брюках и огромном свитере ручной вязки. И на её лице не было ни капли той светской, слегка отстранённой вежливости. Было тёплое, лучистое, абсолютно искреннее оживление.
— Ксюшенька, заходи, заходи, родная! – И, не дав опомниться, Надежда Петровна обняла её. Обняла крепко, по-матерински, прижав к мягкому свитеру, от которого пахло ванилью, корицей и чем-то неуловимо домашним, уютным. Ксения почувствовала, как тепло свитера проникает сквозь её дрожащие плечи, а запах ванили и корицы окутывает, словно мягкое одеяло. Это объятие было таким простым, таким… настоящим, что колени подкосились. — Я так рада тебя видеть! Замёрзла, наверное? Раздевайся, я тебе сейчас носки шерстяные дам. Сама вязала!
Ксения стояла в прихожей, не в силах двинуться, её тело не слушалось, отказывалось верить в реальность происходящего. Она приготовилась к колкости, к осуждению, к тяжёлому молчанию. А получила… объятия.
— Надежда Петровна, я… – начала она, запинаясь.
— Никаких «Петровн»! Для своих я просто Надя, или «мама», как у этого бугая, – она кивнула на Артёма, который смотрел на них с лёгкой, счастливой улыбкой в уголках губ. — Идём на кухню, пирог только что вынула, он сейчас самый вкусный.
Она взяла Ксению за руку и повела за собой, будто так и было всегда. В столовой пахло так божественно, что у Ксении непроизвольно потекли слюнки: горячая сдоба, тушёное мясо, яблочная кислинка.
— Садись вот тут, на своё место, – сказала Надежда, усаживая её на тот же стул, на котором она сидела полгода назад, рядом с Антоном.
Ксения вздрогнула. Надежда заметила это и, ставя на стол вазочку с солёными огурчиками, мягко сказала:
— Не бойся, детка. Это просто стул. А люди – они разные. Одни уходят, оставляя пустоту. Другие приходят, чтобы её заполнить. – она похлопала девушку по руке. — Правильно, что не вернулась к нему. Сам виноват, такого человека хорошего обидел. У него в голове одни амбиции, а душа… душа, видно, спит. – Она вздохнула, и в её глазах мелькнула грусть. — А Артём… он весь в меня. Созерцатель. Строитель. Он любит раз и навсегда. Надеюсь, теперь у тебя всё сложится. По-настоящему.
И она потрепала Ксению по щеке, как маленькую. В тот момент что-то огромное, тёмное и тяжёлое, что Ксения носила в груди все эти месяцы, рассыпалось в прах. Его просто сдуло этим тёплым, безусловным принятием. Слёзы хлынули сами, тихие, облегчающие.
— Ну вот, – ласково проворчала Надежда, протягивая бумажную салфетку. — Артём, давай, подлей девушке компоту. А ты, Ксюшенька, рассказывай, как там твои дизайнерские дела? Артём говорит, ты проектируешь такую красоту…
Ужин прошёл в лёгких, простых, но невероятно тёплых разговорах. Ни одного косого взгляда, ни одного намёка на прошлое. Только смех, вкусная еда и чувство, что ты – свой. По-настоящему близкий и почти родной.
Поздно вечером, когда они вышли на улицу, Ксения глубоко вдохнула морозный воздух. Он больше не жег лёгкие, был свежим, чистым, полным новых впечатлений.
— Видишь? – тихо сказал Артём, беря её руку в свою. — Я же говорил.
— Вижу, – прошептала она, глядя на него.
И вдруг поняла, что видит его впервые. Не брата Антона. Не союзника. А Артёма. Человека, который построил мост к её разрушенному миру и теперь стоял на другом берегу, протягивая руку, чтобы помочь перейти.
Она переплела свои пальцы с его. Рука была тёплой, шершавой и самой надёжной на свете.
— Спасибо, – сказала она.
И это «спасибо» было за всё: и за спасение, и за терпение, и за эту странную, новую, такую прочную семью, которая оказалась её настоящим домом.
Они пошли по тёмной улице. Фонари отбрасывали перед ними две длинные тени, которые то сливались в одну, то снова разделялись. Ксения прижалась к его плечу и услышала, как ровно бьётся его сердце – в такт её собственному. Где-то далеко лаяла собака, а где-то совсем близко, в её груди, тихо разгорался огонёк. Не пламя, не пожар, а именно огонёк – маленький, но упрямый, как росток, пробивающийся сквозь асфальт.
