Пятничный вечер для меня всегда был чем-то вроде маленького личного праздника, который обычно начинался с бокала холодного белого вина и осознания того, что впереди два дня блаженного ничегонеделания. Но последние три месяца пятница превратилась в сигнал тревоги. Как только стрелка часов приближалась к шести, я начинала невольно вздрагивать от каждого телефонного звонка, а мой муж, Вадим, становился дерганым и суетливым, словно школьник, не выучивший урок.
Мы сидели на кухне. Я только что поставила на стол запеченную курицу — наш традиционный пятничный ужин — и разливала вино. Вадим потянулся за бокалом, но в этот момент его телефон, лежавший на столешнице экраном вверх, разразился пронзительной трелью. На дисплее высветилось одно-единственное слово, способное испортить мне настроение на неделю вперед: «МАМА».
Вадим замер, виновато посмотрел на меня, тяжело вздохнул и провел пальцем по экрану.
— Да, мам. Привет.
Я не слышала, что говорила Тамара Ивановна, но прекрасно знала сценарий. Сейчас будет долгий рассказ о том, как у нее скачет давление, как невыносимо душно в городе, как сохнут ее драгоценные помидоры и как она, бедная женщина, не может дотащить сумки до электрички.
— Мам, ну мы же говорили... — Вадим попытался вставить слово, но поток речи на том конце провода был неумолим. — Да, я понимаю. Но у нас были планы. Мы хотели выспаться. Мам, ну какая рассада в июле? А, поливать...
Он слушал еще минуты три, периодически кивая пустоте и бросая на меня затравленные взгляды. Я молча резала курицу, стараясь, чтобы нож не скрежетал по тарелке слишком громко. Внутри меня закипала злость. Не та быстрая вспышка гнева, которая проходит через пять минут, а тягучая, тяжелая ярость, накопившаяся за долгие недели.
— Хорошо, мам. Завтра в семь утра будем. Да, заедем в строительный за цементом. Нет, мешки тяжелые, я помню. Всё, целую.
Вадим положил трубку и потянулся к вилке, стараясь не смотреть мне в глаза.
— Мы едем на дачу? — спросила я ледяным тоном, хотя ответ был очевиден.
— Мариш, ну надо помочь, — начал он свою привычную песню. — Там засуха, насос барахлит, она одна не справится с ведрами. И забор покосился, я обещал посмотреть.
— Вадим, — я отложила приборы. — Мы ездили туда в прошлые выходные. И в позапрошлые. И месяц назад. Мы не были вдвоем с мая. Я работаю пятидневку, ты тоже. Я хочу в выходные лежать на диване, гулять в парке или просто смотреть сериалы. Я не хочу вставать в шесть утра, стоять в пробках на выезде из города, а потом два дня слушать, что я неправильно полю грядки.
— Ну она же мама, — Вадим развел руками. — Ей тяжело. Она для нас старается, урожай растит.
— Для нас? — я горько усмехнулась. — Вадим, мы этот урожай видим только в виде банок с соленьями, которые ты не ешь из-за гастрита, а я просто не люблю. Свежие овощи она продает соседкам или отдает твоей сестре, потому что «у Леночки ипотека, ей нужнее». А мы — бесплатная рабочая сила и такси.
— Не преувеличивай. Лена правда нуждается. А мы с тобой справляемся. Марин, ну давай съездим, а? В последний раз в таком режиме. Потом я скажу, что занят.
— Ты говорил это в прошлую пятницу. И в позапрошлую.
— Ну там правда насос сломался! Как она без воды?
Ужин был испорчен. Курица казалась безвкусной, вино — кислым. Я молча убрала тарелки и ушла в спальню. Вадим еще какое-то время гремел посудой на кухне, потом пришел, лег рядом и попытался меня обнять.
— Мариш, ну не дуйся. Я обещаю, в следующие выходные мы поедем на то озеро, о котором ты мечтала. Снимем домик, только ты и я.
— Спокойной ночи, Вадим, — сухо ответила я, отодвигаясь на край кровати.
Утро субботы началось не с лучей солнца и пения птиц, а с резкого звонка будильника в шесть ноль-ноль. Я открыла глаза, чувствуя себя разбитой. Голова гудела.
— Вставай, соня, — бодро сказал Вадим, который уже успел побриться. — Мама звонила, сказала, чтобы мы по дороге еще в аптеку заехали, у нее корвалол кончился.
Я медленно села на кровати. В этот момент я поняла: если я сейчас встану, оденусь и сяду в эту машину, я возненавижу не только дачу и свекровь, но и собственного мужа.
— Я не поеду, — сказала я тихо.
Вадим замер с одним носком в руке.
— Что?
— Я не поеду, Вадим. Я остаюсь дома.
— Марин, ты чего? Мы же договорились. Мама ждет. Она пирогов напекла.
— Я не договаривалась. Ты поставил меня перед фактом. Я устала. У меня болит спина после прошлой прополки. Я хочу отдыхать. Езжай один.
— Я не могу один! — вспылил он. — Там работы на двоих! Надо ягоду собирать, смородина осыпается. Мама не сможет лазить по кустам, у нее колени. Кто будет собирать?
— Не знаю. Может, Леночка? У которой ипотека?
— Лена занята, у нее дети!
— А у меня — жизнь! Моя единственная жизнь, которая проходит в пробках по Горьковскому шоссе!
— Так, хватит! — Вадим начал злиться. — Ты ведешь себя как эгоистка. Мать — пожилой человек. Если ты не поедешь, будет скандал. Ты этого хочешь?
— Я хочу, чтобы ты уважал мое право на отдых.
— Значит, не поедешь?
— Нет.
— Отлично! — он швырнул носок на пол, потом поднял его и яростно натянул на ногу. — Тогда я поеду один. И скажу маме, что ее невестка слишком нежная для помощи семье. Пусть знает.
Он схватил ключи от машины и вылетел из квартиры, хлопнув дверью так, что в прихожей упала ложка для обуви.
Я осталась одна. В тишине. Сначала мне было не по себе. Чувство вины, старательно прививаемое мне воспитанием («нужно помогать старшим»), грызло изнутри. Но потом я налила себе кофе, вышла на балкон и вдохнула утренний городской воздух. Было тихо. Никто не бубнил над ухом про сорняки. Никто не требовал нести ведра. Я почувствовала невероятное облегчение.
Весь день я посвятила себе. Приняла ванну с пеной, сделала маску для лица, заказала пиццу, посмотрела три серии любимого сериала и даже подремала днем. Это был идеальный выходной. К вечеру я чувствовала себя отдохнувшей и обновленной.
Вадим вернулся в воскресенье поздно вечером. Он был черный от загара и пыли, руки в ссадинах, под ногтями грязь, которую не берет никакое мыло. Вид у него был измотанный и злой.
Он молча прошел в душ, потом на кухню. Я разогрела ему ужин.
— Как съездил? — спросил я миролюбиво.
— Как съездил? — он зло зыркнул на меня. — Отвратительно. Насос я починил, но пришлось лезть в колодец. Спину прихватило. Мама весь мозг вынесла вопросами, почему тебя нет. Сказала, что ты зазналась. Ягоду я собирал один, три часа на жаре. Потом вез эти ведра Лене, потому что мама сказала, что «деткам нужны витамины».
— А нам витамины не нужны? — не удержалась я.
— Нам мама дала банку кабачковой икры. Прошлогодней.
Он отодвинул тарелку.
— Марин, это было ужасно. Я так устал, что завтра на работу не хочу идти. Но знаешь, что самое плохое?
— Что?
— Мама сказала, что в следующие выходные надо копать картошку. Раннюю. И что твое присутствие обязательно, потому что «картошка сама себя не выкопает».
Я посмотрела на мужа. На его уставшее лицо, на ссутуленные плечи. Мне было его жаль, но я понимала: если сейчас дать слабину, это не кончится никогда.
— Вадим, нам нужно поговорить, — сказала я серьезно.
— Опять? — он поморщился. — Давай потом, я спать хочу.
— Нет, сейчас. Это важно. Следующие выходные — это наша годовщина. Пять лет. Ты помнишь?
Его глаза округлились. Он явно забыл.
— Черт... Точно. Пятое число.
— Я забронировала столик в ресторане. И номер в отеле за городом, со спа-программой. Я хотела сделать тебе сюрприз.
— Марин, это круто, но... Мама же сказала про картошку. Если мы не приедем, она обидится насмерть. Скажет, что мы бросили ее голодать. Ты же знаешь ее манипуляции. Может, перенесем годовщину?
Вот тут меня накрыло.
— Перенесем годовщину? — переспросила я, чувствуя, как внутри поднимается холодная волна решимости. — Ради картошки? Которую мы даже не будем есть?
— Ну не ради картошки, а ради мира в семье!
— Вадим, — я встала из-за стола. — Послушай меня очень внимательно. Я больше не поеду на дачу. Никогда.
— Что значит «никогда»?
— То и значит. Я не хочу тратить свою жизнь на обслуживание чужих амбиций. Твоя мама здорова, слава богу. Она крепкая женщина. Если ей тяжело содержать дачу — пусть продаст ее. Или пусть наймет помощников. Или пусть Лена с мужем помогают, раз они едят урожай.
— Ты ставишь ультиматум? — он нахмурился.
— Да. Я ставлю ультиматум. Либо я, либо грядки. В следующие выходные мы едем в отель. Вдвоем. Если ты выберешь поехать к маме копать картошку — езжай. Но домой можешь не возвращаться. Я серьезно, Вадим. Я соберу твои вещи. Потому что жить с мужчиной, который женат на своей маме и ее огороде, я больше не буду.
— Ты не сделаешь этого, — неуверенно сказал он.
— Сделаю. Ты меня знаешь. Я терпеливая, но если я решила — я не отступлю. Я хочу нормальную семью. Где выходные — это отдых, а не каторга. Где мы проводим время вместе, а не в разных концах огорода с тяпками. Где наши планы важнее капризов твоей мамы.
Вадим молчал. Он смотрел на свои руки, покрытые царапинами от кустов смородины. Потом посмотрел на меня.
— Она меня сожрет, — тихо сказал он. — Если я скажу «нет».
— Не сожрет. Она покричит, поплачет, схватится за сердце, выпьет корвалол и успокоится. Она манипулятор, Вадим. И она держит тебя на крючке чувства вины. Сорвись с него. Ты взрослый мужик. Тебе тридцать пять лет.
Он встал, подошел к окну и долго смотрел на ночной город.
— Отель, говоришь? Со спа?
— Да. Массаж, бассейн, ужин при свечах.
— Звучит как сказка.
— Это может быть реальностью. Выбор за тобой.
Неделя прошла в напряжении. Вадим ходил задумчивый. Тамара Ивановна звонила каждый вечер, напоминая про «великую битву за урожай». Вадим мычал в трубку что-то неопределенное, оттягивая момент истины.
В четверг вечером раздался очередной звонок. Вадим поставил телефон на громкую связь.
— Сынок, я договорилась с соседом, он даст нам мотоблок, но копать все равно надо вручную, подбирать за ним, — вещала свекровь. — Так что приезжайте в пятницу пораньше. И Марине скажи, чтобы перчатки свои взяла, а то вечно ноет про маникюр.
Вадим посмотрел на меня. Я сидела с книгой и делала вид, что читаю, но все мое внимание было приковано к нему. Это был решающий момент.
— Мам, — сказал он, и голос его предательски дрогнул, но потом окреп. — Мы не приедем.
В трубке повисла тишина. Такая плотная, что казалось, связь прервалась.
— Что? — наконец произнесла Тамара Ивановна шепотом. — Ты шутишь?
— Нет, мам. У нас с Мариной годовщина. Пять лет. Мы уезжаем отдыхать. Вдвоем.
— Какая годовщина?! — голос свекрови набрал обороты. — Картошка в земле гниет! Дожди обещают! Вы что, с ума сошли? Праздники — это блажь! А еда — это святое! Ты променяешь мать на... на кабак?
— Мам, это не кабак. Это наша семья. Я хочу провести время с женой.
— Да как ты смеешь! Я тебя растила! Я ночей не спала! А ты... подкаблучник! Это она тебя надоумила? Дай ей трубку!
— Я не дам ей трубку, — твердо сказал Вадим. — Это мое решение. Мам, у тебя есть Лена. Позвони ей. Пусть они с мужем приедут и помогут. Они молодые, справятся.
— У Лены дела!
— У нас тоже дела. Отдыхать — это тоже дело. Всё, мам. Мы не приедем. Не жди. И не надо вызывать скорую, я знаю, что у тебя все в порядке с давлением, ты только вчера говорила, что бегаешь как девочка.
— Я прокляну вас! — завизжала Тамара Ивановна. — Ноги вашей...
Вадим нажал отбой.
Он положил телефон на стол и выдохнул так шумно, словно только что пробежал марафон. Руки у него тряслись.
— Я это сделал, — сказал он, глядя на меня с удивлением. — Я сказал ей «нет».
Я подошла и обняла его.
— Я горжусь тобой.
— Она теперь месяц разговаривать не будет.
— И отлично. У нас будет месяц тишины.
В пятницу мы уехали в отель. Это были лучшие выходные за последние несколько лет. Мы плавали в бассейне, гуляли по лесу, пили вино и разговаривали. Вадим сначала дергался, порывался проверить телефон, но я отобрала у него гаджет и спрятала в сейф.
— Расслабься, — сказала я. — Мир не рухнет без твоей картошки.
И мир действительно не рухнул.
Вернувшись в воскресенье, Вадим включил телефон. Там было пятьдесят пропущенных вызовов и десяток гневных голосовых сообщений. Свекровь сообщала, что она «лежит при смерти», что «картошка пропала» и что мы «предатели родины».
Однако через пару дней выяснилось (через общих знакомых), что на дачу в итоге приехала Лена с мужем. Под угрозой лишения наследства (или чего-то в этом духе) они выкопали картошку. Правда, переругались с матерью в пух и прах, но урожай спасли.
Тамара Ивановна молчала две недели. Потом позвонила Вадиму как ни в чем не бывало.
— Привет, сынок. Как дела? Тут кран в ванной потек, надо бы посмотреть...
— Привет, мам, — спокойно ответил Вадим. — Я дам тебе номер отличного сантехника. Он берет недорого и делает качественно. А я на работе занят, а в выходные мы с Мариной в кино идем.
Я слышала этот разговор и улыбалась.
Конечно, попытки вернуть нас на «плантацию» продолжались. Но каждый раз Вадим, чувствуя мою поддержку за спиной и помня вкус свободы (и того самого белого вина в отеле), находил в себе силы отказывать.
Мы стали ездить на дачу, но только тогда, когда сами хотели. Приезжали с мясом, жарили шашлыки, гуляли. Если свекровь пыталась сунуть мне в руки тяпку, я с улыбкой отвечала:
— Тамара Ивановна, я сегодня в белом. Я приехала любоваться природой.
Она злилась, ворчала, называла нас лентяями, но поделать ничего не могла. Рабство отменили в 1861 году, и до нее эта информация, пусть и с опозданием, но начала доходить.
А я поняла главное: если ты сам не ценишь свое время и свои желания, никто их ценить не будет. И иногда, чтобы спасти семью, нужно просто сказать: «Либо я, либо грядки». И быть готовой выполнить свою угрозу. Потому что любовь — это не рабство, а союз двух свободных людей, которые хотят быть вместе, а не вместе копать картошку для кого-то третьего.
🔔 Уважаемые читатели, чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Читайте также: