— Ты вообще понимаешь, что творишь? Салат — это не просто нарезать овощи и залить майонезом! — голос Тамары Викторовны звучал так, будто она читала лекцию студентам-двоечникам.
Ольга стояла у разделочной доски, и пальцы её сжимали нож так крепко, что суставы начали ныть. Она молчала. Просто молчала и резала помидоры на салат «Цезарь», который Максим так любил. Который она готовила уже сотню раз. Который всегда получался идеально.
— Вообще-то я делаю по рецепту, — тихо произнесла она, не поднимая глаз.
— По какому рецепту? — свекровь подошла ближе, заглянула в миску и поморщилась. — Курица сухая, листья салата слишком крупные, а соус... Боже, что это за соус? Ты разве не знаешь, что анчоусы надо растирать в пасту, а не просто мелко резать?
Ольга почувствовала, как внутри что-то начинает закипать. Медленно, но верно. Она готовила весь день. Весь чёртов день! С утра замариновала мясо для запекания, испекла торт «Наполеон» — любимый торт мужа, вымыла квартиру до блеска, украсила стол. А теперь стоит здесь, на своей кухне, и слушает, как её учат готовить.
— Тамара Викторовна, я готовлю так, как нравится Максиму, — она попыталась сохранить спокойствие. — Он всегда хвалит мой «Цезарь».
— Максим просто вежливый, — отрезала свекровь, доставая из холодильника курицу, которую Ольга уже отварила. — Он не хочет тебя расстраивать. Но я-то вижу. Давай я покажу, как надо. Сейчас переделаем всё нормально.
И началось. Тамара Викторовна взяла командование кухней в свои руки, как генерал, захвативший вражескую территорию. Она выбросила половину нарезанных овощей («Слишком крупно, гости подавятся»), слила соус в раковину («Это несъедобно, милая»), достала свои баночки со специями, которые привезла с собой.
Ольга отошла к окну. Смотрела на декабрьские сумерки за стеклом, на огни соседних домов, и думала о том, как же она устала. Устала от этих визитов, от постоянных замечаний, от того, что в её собственном доме она чувствует себя гостьей.
— Олечка, а где у тебя нормальная тёрка? — донёсся голос свекрови. — Этой невозможно ничего натереть!
— В верхнем ящике, — машинально ответила Ольга.
Максим появился на кухне около шести вечера, когда подготовка к празднику была в самом разгаре. Он выглядел довольным — впереди его ждал вечер в кругу близких, сорокалетие, подарки, внимание. Поцеловал мать в щёку, обнял Ольгу за талию.
— Как тут дела, хозяюшки? Пахнет божественно!
— Максимушка, я тут пытаюсь спасти ситуацию, — Тамара Викторовна театрально вздохнула. — Оля совсем не умеет готовить для гостей. Хорошо, что я приехала заранее.
Ольга почувствовала, как тело мужа напряглось рядом. Он отстранился, посмотрел на неё оценивающе.
— Мам, что ты имеешь в виду?
— Да ничего страшного, сынок. Просто молодёжь сейчас не та. Всё по готовым полуфабрикатам да по доставкам. А гости придут — надо показать себя. Ты же хочешь, чтобы твои друзья и коллеги увидели, что у тебя образцовая семья?
— Конечно, хочу, — Максим кивнул.
— Вот я и помогаю, — свекровь развела руками.
Ольга стояла и молчала. Молчала, потому что не знала, что сказать. Потому что любое слово сейчас прозвучит как оправдание, как слабость.
— Оль, ты чего молчишь? — спросил Максим с лёгким раздражением.
— Я... готовлю весь день. Всё по плану. Всё, как ты любишь, — её голос прозвучал глуше, чем хотелось.
— Да я вижу, что готовишь, — он прошёл к плите, заглянул в кастрюлю с мясом. — Мам, а что это?
— Я переделала маринад. Тот, что сделала Оля, был слишком кислым. Мясо испортилось бы.
— Не испортилось бы! — не выдержала Ольга. — Я готовила по рецепту!
Максим обернулся к ней. В его взгляде было что-то новое, что-то такое, чего она раньше не видела. Недовольство? Раздражение? Или просто усталость от её присутствия здесь, на кухне, где она мешает его матери творить кулинарные чудеса?
— Оля, мама же хочет помочь. Зачем ты так реагируешь?
— Я так реагирую? — она не поверила своим ушам. — Максим, я готовлю с утра! Всё, что ты любишь! И твоя мать приезжает и говорит, что всё плохо!
Тамара Викторовна повернулась от плиты, вытерла руки о полотенце. На её лице играла обиженная гримаса.
— Вот видишь, Максим. Я хотела как лучше. А она на меня набрасывается.
— Я не набрасываюсь! — голос Ольги сорвался на крик. — Я просто пытаюсь объяснить, что...
— Что ты пытаешься объяснить? — перебил её Максим. — Что мама не права? Она готовит всю жизнь! Она знает, как надо!
— А я не знаю?!
— Ну, судя по тому, что я вижу...
И тут Ольга не выдержала. Все эти месяцы, все эти визиты свекрови, все эти колкости и замечания, все эти моменты, когда Максим вставал на сторону матери, — всё это вылилось в один-единственный вопрос:
— Ты вообще на чьей стороне?
Максим молчал несколько секунд. Потом медленно произнёс:
— Я на стороне здравого смысла. Мама права — надо было делать по-другому.
— Отлично, — Ольга сняла фартук, бросила его на стул. — Тогда пусть твоя мама всё доделывает. А я пойду приму душ.
Она направилась к двери, но Тамара Викторовна вдруг остановила её:
— Олечка, милая, не надо обижаться. Я же добра желаю. Просто ты ещё молодая, неопытная. Надо учиться.
— Да как ты смеешь повышать голос на мою маму, выскочка! Твоё дело молчать и готовить! — завопил Максим, и его лицо исказилось от злости.
Ольга замерла. Выскочка. Он назвал её выскочкой. В её собственном доме. На кухне, где она провела весь день, готовя праздник для него.
Что-то оборвалось внутри. Тонкая ниточка, которая связывала её с этим человеком, с этой семьёй, с этой жизнью.
Она развернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Села на кровать, уставилась в одну точку. Руки дрожали. В голове был туман — плотный, липкий, не дающий думать. Только одна мысль билась, как птица в клетке: «Выскочка. Он назвал меня выскочкой».
Через двадцать минут начали приходить гости. Ольга услышала голоса в прихожей, смех, поздравления. Она встала, посмотрела на себя в зеркало. Лицо бледное, глаза красные. Достала косметичку, быстро подправила макияж, накинула чёрное платье, которое приготовила ещё вчера. Вышла.
— А, вот и наша хозяюшка! — громко объявил Максим, обнимая её за плечи перед гостями. Он улыбался, но пальцы впились в её плечо предупреждающе. Молчи. Улыбайся. Играй свою роль.
Гости расселись за столом. Человек двенадцать — коллеги Максима, его друзья детства, пара соседей. Тамара Викторовна сидела во главе стола, рядом с именинником, принимала комплименты и улыбалась во весь рот.
— Тамара Викторовна, вы волшебница! — восхитилась Настя, коллега Максима. — Какой торт! Я такой нежный «Наполеон» только в ресторанах пробовала!
— О, это семейный рецепт, — свекровь скромно потупила взгляд. — Я Максимушку с детства так балую. Правда, сын?
— Правда, мам, — Максим чмокнул её в щёку.
Ольга сидела с другого конца стола и чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой узел. Торт. Её торт. Который она пекла пять часов. Который остывал всю ночь. Который она собирала слой за слоем сегодня утром, пока все ещё спали.
— А салат «Цезарь» просто восхитителен! — подхватил Игорь, друг Максима. — Секретный ингредиент есть?
— Есть, конечно, — Тамара Викторовна улыбнулась. — Главное — правильные пропорции и качественные анчоусы. Я всегда говорю: в готовке нельзя экономить на продуктах. Вот Оленька у нас молодая, неопытная ещё... Я ей показываю, как надо, но учится она медленно.
Несколько человек посмотрели на Ольгу с сочувствием. Кто-то неловко улыбнулся. А Настя, похоже, не уловила подтекст:
— Оля, а ты тоже готовишь? Или больше по работе?
— Я работаю графическим дизайнером, — ровно ответила Ольга. — Но готовить люблю. И умею.
— Ну, умеет-умеет, — Тамара Викторовна махнула рукой. — Молодёжь сейчас на доставках живут. Я вот Максима всегда с нуля кормила. И каши варила, и супчики. А сейчас что? Полуфабрикаты да пиццы.
— Мама, хватит, — негромко сказал Максим, но в его голосе не было твёрдости. Скорее, это была просьба не портить праздник, а не защита жены.
— Да я ничего плохого не говорю! — свекровь всплеснула руками. — Просто констатирую факт. Оля хорошая девочка, но... ну, не научили её в семье вести хозяйство. Это не её вина.
Ольга положила вилку. Больше не могла. Не могла сидеть здесь, за этим столом, в своей квартире, среди этих людей, и слушать, как её унижают. Не могла смотреть, как Максим отводит взгляд, как он молчит, как он позволяет своей матери топтать её на глазах у всех.
— Извините, — она встала из-за стола. — Мне нужно выйти.
— Оля, ты куда? — Максим поднял голову.
— Мне нужно выйти, — повторила она и направилась в спальню.
Она услышала, как за спиной Тамара Викторовна что-то говорит гостям, что-то про молодых и про эмоции, а потом звучит смех. Они смеются. Просто продолжают праздник, как будто ничего не произошло.
В спальне Ольга достала сумку, кинула туда телефон, зарядку, кошелёк. Переоделась в джинсы и свитер. Натянула пуховик. Максим ворвался в комнату, когда она застёгивала молнию на ботинках.
— Ты что творишь?! — он был взбешён. — Гости сидят!
— Пусть сидят.
— Ты не можешь просто так уйти! Это мой юбилей!
— Твой юбилей, твоя мать, твои гости, — Ольга подняла на него взгляд. — Вам и веселиться. Зачем я там нужна? Чтобы ваша мама могла ещё пару раз рассказать всем, какая я бестолковая?
— Она не...
— Она именно это и делает! — Ольга не кричала. Голос её звучал устало, но твёрдо. — Весь вечер. И ты молчишь. Ты сидишь и молчишь.
— Я не хочу скандала на своём дне рождения!
— Тогда не будет скандала. Я просто ухожу.
Она взяла сумку, прошла мимо него к выходу. В прихожей столкнулась взглядом с Тамарой Викторовной, которая стояла в дверях гостиной с бокалом вина.
— Олечка, ты чего? — голос её был таким сладким, таким фальшивым. — Мы же празднуем!
Ольга ничего не ответила. Просто открыла дверь и вышла.
В лифте достала телефон, нашла в контактах бабушку. Нина Степановна ответила после второго гудка:
— Оленька? Что случилось?
— Бабуль, я могу к тебе приехать? Прямо сейчас?
— Конечно, солнышко. Я тебя жду.
Такси приехало через пять минут. Ольга села на заднее сиденье и только тогда позволила себе заплакать. Тихо, без всхлипов, просто слёзы текли по щекам, пока машина везла её через вечерний город к бабушкиному дому на окраине.
Нина Степановна встретила её на пороге — маленькая, сухонькая, с седыми волосами, собранными в пучок. Она ничего не спросила, просто обняла внучку и повела на кухню.
— Садись. Сейчас чай заварю.
Ольга сидела за старым деревянным столом, тем самым, за которым когда-то делала уроки, когда оставалась у бабушки на выходные. В доме пахло чем-то домашним, уютным — корицей, может быть, или яблоками. На подоконнике стояли фиалки в керамических горшках.
— Рассказывай, — бабушка поставила перед ней кружку с горячим чаем и села напротив.
И Ольга рассказала. Всё. Про свекровь, которая приезжает и командует в их доме. Про Максима, который всегда выбирает сторону матери. Про сегодняшний день — приготовления, критику, скандал на кухне, а потом этот ужин, где её унижали при всех. Про то, как он назвал её выскочкой.
Нина Степановна слушала молча, изредка кивая. Когда Ольга закончила, бабушка долго смотрела в окно, потом вздохнула:
— Знаешь, Оленька, я тебе одну историю расскажу. Твой дедушка, царствие ему небесное, был хорошим человеком. Но когда мы поженились, его мать переехала к нам жить. И началось то же самое — я не так готовлю, не так стираю, не так дом убираю. А он молчал. Думал, что я должна терпеть, потому что старших надо уважать.
— И что ты сделала?
— Я сказала ему: либо ты учишься защищать свою жену, либо я ухожу. И знаешь, что он выбрал?
Ольга покачала головой.
— Меня. Не сразу, конечно. Пришлось повоевать. Но он понял, что семья — это в первую очередь мы двое. А родители — это уже другая семья. Их надо любить, уважать, но не позволять им руководить твоей жизнью.
— А если Максим не поймёт?
Бабушка пожала плечами:
— Тогда ты будешь знать, что сделала правильный выбор. Оленька, жизнь слишком коротка, чтобы провести её, чувствуя себя чужой в собственном доме.
Телефон Ольги разрывался от звонков. Максим названивал раз пятнадцать, писал сообщения — сначала злые («Ты вообще адекватная?», «Как ты могла уйти с праздника?»), потом примирительные («Давай поговорим», «Не надо устраивать из этого трагедию»). Ольга не отвечала.
На третий день он приехал к бабушке. Постучал в дверь около полудня. Ольга открыла, он стоял на пороге с букетом роз и виноватым лицом.
— Можно войти?
Она пропустила его. Они сели на кухне, Нина Степановна тактично ушла в свою комнату.
— Оль, я понимаю, что ты расстроилась, — начал Максим. — Но ты же знаешь мою маму. Она такая. Она не хотела тебя обидеть.
— Не хотела? — Ольга усмехнулась. — Макс, она весь вечер рассказывала гостям, какая я никудышная хозяйка. И ты сидел и молчал.
— Я не хотел портить праздник!
— А моё достоинство можно было испортить?
Он помолчал, потом тяжело вздохнул:
— Ну что ты хочешь от меня? Чтобы я с матерью поругался? Она старая, больная...
— Твоей матери пятьдесят восемь, и она здорова как бык, — отрезала Ольга. — И я не хочу, чтобы ты с ней ругался. Я хочу, чтобы ты меня защитил. Хотя бы раз.
— Я тебя люблю.
— Нет, Макс. Ты любишь удобство. Ты любишь, когда все улыбаются и делают вид, что всё хорошо. А любить по-настоящему — это уметь встать на сторону человека, даже если это неудобно.
Он смотрел на неё, и она видела, что он не понимает. Не понимает и не хочет понимать. Для него она была той, кто устроила скандал, кто испортила его праздник, кто не ужилась с его матерью.
— Так что теперь? — спросил он. — Ты хочешь развода?
Ольга задумалась. Странно, но впервые за эти три дня ей стало легко. Легко и спокойно.
— Знаешь что, Макс? Да. Хочу.
Он побледнел.
— Ты не можешь так просто...
— Могу. Я уже решила. Приеду на днях, заберу вещи. Квартиру оставляю тебе — она записана на тебя. Я съеду.
— Из-за одной ссоры?
— Не из-за одной ссоры. Из-за того, что ты назвал меня выскочкой. Из-за того, что три года я была невидимой в собственной семье. Из-за того, что ты не видишь во мне человека — ты видишь удобное приложение к своей жизни.
Он ушёл через десять минут. Не кричал, не умолял — просто ушёл. И Ольга поняла, что это правильно.
Вечером она сидела на бабушкиной веранде, пила чай с малиновым вареньем и смотрела, как за окном падает снег. Телефон лежал рядом, выключенный. Внутри было пусто, но это была правильная пустота — та, из которой можно начать строить что-то новое.
— Оленька, — позвала бабушка из комнаты, — иди ужинать. Я пирог испекла.
— Иду, бабуль.
Она встала, и впервые за долгое время почувствовала себя... своей. Просто своей. Без необходимости доказывать кому-то что-то, без постоянного напряжения, без страха сделать что-то не так. Дорога впереди была неясной, пугающей даже, но она была её дорогой. И это было главное.