Тяжелая, свинцовая усталость навалилась на плечи еще в обед, но Лена продолжала крутиться по кухне, словно заведенная. Девятый месяц — это не болезнь, как любила повторять ее свекровь, Галина Петровна, поджимая тонкие, бесцветные губы во время своих еженедельных ревизий. Это особое состояние, при котором женщина обязана цвести, пахнуть сдобой и содержать дом в такой стерильной чистоте, чтобы в нем можно было проводить операции на открытом сердце.
Лена остановилась, прислушиваясь к ощущениям внутри. Малыш, кажется, тоже решил передохнуть и перестал колотить пятками по ребрам, давая матери передышку. Она оперлась поясницей о холодный край столешницы из искусственного камня и выдохнула. Взгляд упал на настенные часы: стрелки неумолимо приближались к семи. Игорь вернется с минуты на минуту.
Квартира, в которой они жили, напоминала музейный зал или витрину дорогого магазина мебели. Ни лишней статуэтки, ни брошенного журнала, ни даже случайно забытой кружки на журнальном столике. Игорь купил эту просторную «двушку» за год до их знакомства, чем невероятно гордился. Он часто напоминал Лене, что она здесь хозяйка лишь номинально, а юридически — гостья на его территории. «Мой дом — мои правила», — эта фраза звучала чаще, чем «я тебя люблю». Поначалу его педантичность казалась милой особенностью, признаком надежности. Но с годами, а особенно с началом беременности, она мутировала в настоящую тиранию.
В прихожей сухо щелкнул замок. Сердце Лены привычно сжалось, пропуская удар, а ладони мгновенно вспотели. Этот звук, который в первый год брака вызывал радостное волнение, последние шесть месяцев приносил только липкую, холодную тревогу. Она поспешно вытерла руки полотенцем, одернула домашнее платье и, переваливаясь уточкой, пошла встречать мужа.
Игорь стоял в дверях, стряхивая несуществующие пылинки с кашемирового пальто. Он выглядел безупречно: идеально выглаженные брюки, начищенные до зеркального блеска туфли, свежая стрижка. Он был одержим порядком. В его мире хаос был личным врагом, которого нужно уничтожать каленым железом.
— Привет, — тихо сказала Лена, пытаясь изобразить улыбку.
Игорь скользнул по ней равнодушным, сканирующим взглядом, не задерживаясь на ее огромном животе, и коротко кивнул. Он аккуратно разулся, поставил ботинки строго параллельно друг другу, выравнивая их носки по стыку плитке, и прошел в комнату. Лена засеменила следом, чувствуя себя школьницей, не выучившей урок.
— Ужин на плите, я потушила говядину с черносливом, как ты любишь, — начала она, надеясь, что сегодня обойдется без инспекции. Запах мяса действительно был аппетитным, но Игоря это, кажется, волновало в последнюю очередь.
Он медленно провел указательным пальцем по верхней полке темного комода. Жест был театральным, отрепетированным. Он поднес палец к глазам, словно рассматривал редкий драгоценный камень под лупой, а затем медленно повернулся к жене. На подушечке пальца едва заметно серела тончайшая полоса пыли.
— Лена, — его голос был пугающе спокойным, ровным, без единой эмоциональной ноты. — Мы же договаривались.
— Игорь, я протирала там утром, честное слово, — попыталась оправдаться она, чувствуя, как к горлу подступает горячий ком. — Окна открыты, лето, сушь, пыль летит с проспекта моментально. Я сегодня очень плохо себя чувствовала, давление скакало, врач сказала больше лежать...
— Оправдания — удел слабых и ленивых, — перебил он, доставая из кармана белоснежный носовой платок и брезгливо вытирая палец. — Ты сидишь дома. Целыми днями. Я работаю, обеспечиваю нас, закрываю счета. А ты не можешь выполнить элементарную женскую обязанность — поддерживать уют в моем доме?
— Я не сижу, Игорь! Я готовлю, стираю, глажу твои рубашки! Мне тяжело наклоняться, живот уже огромный, спина отваливается...
— Врач сказала, спина болит... — передразнил он, скривив губы в усмешке. — Моя мать троих родила, работала на заводе в две смены, и дом блестел. А вы, современные принцессы, совсем разнежились. Беременность — это естественный процесс, а не инвалидность.
Он прошел на кухню, и Лена поплелась за ним, чувствуя, как внутри нарастает глухая обида. Почему он стал таким? Ведь до свадьбы он носил ее на руках, дарил цветы. Все изменилось, когда его повысили в должности, а она ушла в декрет, потеряв свой доход. Он словно почувствовал абсолютную, безграничную власть. Финансовая зависимость жены развязала ему руки.
Игорь сел за стол, оглядел кухню хозяйским взглядом. Солнечный луч падал на ламинат, предательски высвечивая несовершенства.
— Там пятно, — он указал вилкой в сторону холодильника. — Липкое. И разводы.
— Я, наверное, капнула соком, когда доставала яблоки для шарлотки. Сейчас вытру.
Лена потянулась за тряпкой, но Игорь покачал головой.
— Не вытрешь. Ты помоешь. Вся квартира в каком-то налете. Дышать нечем. У меня аллергия на твою лень начинается.
— Игорь, я мыла полы позавчера...
— Значит, плохо мыла! — он резко, с грохотом ударил ладонью по столу. Посуда жалобно звякнула. — Мне плевать, что ты устала! В моем доме будет чисто. Сейчас же бери ведро и мой. Везде. Руками.
Лена замерла. Она смотрела на мужчину, с которым собиралась прожить всю жизнь, растить детей, стареть, и не узнавала его. В глазах Игоря не было ни сочувствия, ни любви, только холодное раздражение начальника, недовольного нерадивой уборщицей.
— Ты серьезно? — прошептала она, не веря своим ушам. — У меня срок через неделю. Ноги отекли так, что в тапочки не влезают. Ты хочешь, чтобы я сейчас ползала на коленях?
— Шваброй ты только грязь по углам развозишь. Качественная уборка делается только руками. И пока не закончишь, за стол не сядешь. Мне противно есть в хлеву.
Он демонстративно отодвинул тарелку с дымящимся мясом и скрестил руки на груди, ожидая исполнения приказа. В его позе читалось наслаждение моментом. Он воспитывал ее, дрессировал, ломал под себя.
Слезы, горячие и едкие, брызнули из глаз. Лена хотела закричать, швырнуть в него полотенцем, уйти, хлопнув дверью. Но здравый смысл, холодный и жестокий, подсказывал: идти некуда. Квартира его. Деньги у него. Родители живут за тысячи километров, отец болеет, им нельзя волноваться. Подруги давно отсеялись, потому что Игорю не нравились «посторонние шумы» и пустые разговоры в его крепости. Она была в ловушке.
Молча, глотая соленые слезы, она достала ведро. Вода с шумом ударила в жестяное дно. Лена добавила средство для мытья полов — дорогое, экологичное, с запахом горной лаванды, который раньше ей нравился, а теперь вызывал тошноту.
Она с трудом опустилась на колени. Боль в пояснице тут же прострелила позвоночник, отдаваясь острой иглой в ногу. Живот мешал, упирался в бедра, кожа натянулась до предела. Она намочила тряпку, выжала ее и начала тереть пол.
Игорь наблюдал за ней, не вставая из-за стола. Он достал телефон и начал листать ленту новостей, изредка бросая на жену короткие взгляды.
— В углах тщательнее, — бросил он, когда она проползала мимо плинтуса. — И под батареей протри, там вечно пылесборник.
Лена стиснула зубы так, что заныли скулы. «Только бы домыть, только бы лечь», — пульсировала в голове единственная мысль. Каждое движение давалось с боем. Она чувствовала себя униженной, раздавленной, но животный страх перед скандалом гнал ее вперед. Она знала: если не сделает, он начнет звонить своей матери, включит громкую связь, и тогда начнется настоящий ад с нравоучениями на два голоса.
В прихожей стало совсем плохо. Перед глазами поплыли черные мушки, в ушах зазвенело, словно кто-то включил ультразвук. Лена попыталась подняться, опираясь рукой о тумбочку, чтобы перевести дух. Но рука, влажная от воды, соскользнула. Ноги предательски подогнулись, и она тяжело рухнула на четвереньки, ударившись коленями о жесткую плитку. Резкая, кинжальная боль пронзила низ живота, словно внутри что-то лопнуло.
— Ой... — выдохнула она, хватая ртом воздух.
— Что там еще? — недовольно крикнул Игорь из кухни. — Ты закончила? Хватит возиться, ужин остывает.
— Игорь... — голос был слабым, чужим, хриплым. — Игорь, мне больно!
Он появился в дверном проеме, держа в руке кусок хлеба. Увидев жену, стоящую на четвереньках посреди коридора, недовольно цокнул языком.
— Ну хватит театра, Лена. Вставай. Пол холодный, простудишься, потом опять ныть будешь про почки.
— Воды... кажется, воды отошли... — прошептала Лена, с ужасом глядя на расплывающуюся лужу под собой, которая смешивалась с мыльной пеной. Жидкость была не прозрачной, а с каким-то странным оттенком.
Только тогда в его глазах промелькнуло что-то похожее на беспокойство. Но вектор этого беспокойства был направлен не туда.
— Черт! На ламинат? Он же вздуется, это немецкий тридцать третий класс! — Игорь метнулся за сухой тряпкой, переступая через ноги жены. — Вставай давай, на диван не садись, я сейчас скорую вызову. Господи, вечно у тебя все не как у людей, даже родить нормально не можешь, обязательно надо грязь развести...
Пока ехала бригада, он бегал вокруг с тряпкой, ожесточенно затирая следы «аварии» и бурчал под нос о том, что теперь придется вызывать профессиональный клининг, потому что она наверняка все сделала некачественно, да еще и испортила покрытие. Лена лежала на диване, подстелив под себя старое покрывало, которое он ей швырнул (чтобы не испачкать обивку), и смотрела в белый, идеально ровный потолок. В этот момент, сквозь пелену боли, пришло кристально чистое, как этот потолок, осознание: она здесь больше не живет. Это не дом. Это стерильный склеп, где ценность паркета выше ценности человеческой жизни.
Роды были тяжелыми и затяжными. Врачи что-то кричали, звенели металлическими инструментами, яркий свет лампы выжигал глаза. Реальность расплывалась. Но Лена держалась за одну мысль: она должна выдержать ради сына. Когда она услышала громкий, требовательный крик, мир, наконец, обрел краски и смысл.
— Мальчик, 3800, богатырь! — возвестила акушерка, плюхая теплый, скользкий сверток ей на грудь.
Лена прижала сына к себе, вдыхая его запах — запах молока и новой жизни, — и впервые за долгое время заплакала. Не от обиды, а от облегчения.
Игорь позвонил на следующий день. Лена лежала в палате, глядя в окно на желтеющие березы.
— Ну, как ты? — спросил он. Голос звучал бодро, даже обыденно.
— Нормально. Родила. Сын у тебя, Игорь.
— Знаю, мать уже всем родственникам растрезвонила, поздравления принимает. Слушай, Лен, я тут посмотрел... Ты когда уезжала на скорой, в ванной кран не протерла. Там брызги засохли. Ты когда выписываешься? Послезавтра? Надо будет генеральную уборку сделать перед приездом ребенка, а то пыль за три дня накопилась. Я сам не успеваю, на работе завал, отчетный период. Приедешь — сразу займись. И шторы надо бы постирать, чтобы аллергенов не было.
Лена слушала его и чувствовала, как внутри разгорается холодная ярость. Не та истеричная, беспомощная обида, что душила ее раньше, а спокойная, расчетливая злость взрослого человека.
— Игорь, — перебила она его рассуждения о пользе хлорки.
— Что?
— Пошел ты к черту со своей чистотой. И со своим ламинатом.
В трубке повисла тишина. Такая плотная, ватная тишина, что казалось, связь оборвалась.
— Ты что сказала? — переспросил он, явно не веря своим ушам. — Это гормоны? Я спишу это на послеродовой психоз, но дома мы серьезно поговорим о твоем поведении и лексиконе.
— Не поговорим. Я не вернусь в эту квартиру. Никогда.
— А куда ты денешься? — в его голосе прорезалась злая насмешка. — К мамочке? С грудным ребенком? На перекладных? Не смеши меня, Лена. Квартира моя, куплена до брака, ты на нее прав не имеешь. У тебя ни денег, ни работы, диплом твой филологический никому не нужен. Ты от меня зависишь целиком и полностью. Так что давай, успокаивайся, и чтобы к выписке была как шелковая. Я цветы куплю, так и быть, для фотосессии.
Он отключился первым, уверенный в своей правоте. Лена посмотрела на спящего сына в прозрачном кювезе.
— Ничего, прорвемся, маленький, — шепнула она. — Зато никто не будет будить нас пылесосом в семь утра в субботу.
Помощь пришла неожиданно. Соседка по палате, бойкая женщина по имени Марина, которая рожала уже третьего, внимательно слушала разговоры Лены (а точнее, ее односложные, полные отчаяния ответы) и, видимо, все поняла.
— Совсем край? — спросила она напрямик, когда Лена, положив трубку, уставилась в стену сухими глазами.
— К родителям далеко. С новорожденным страшно ехать в такую даль сразу, он совсем кроха. А здесь... здесь некуда. Денег на карте — пять тысяч.
— Слушай, у меня тетка сдает квартиру, — деловито предложила Марина, укачивая свою дочку. — Обычная «однушка» на окраине, ремонт еще советский, но чисто, тараканов нет. Тетка сейчас в санатории на полгода уехала, ключи у меня. Жильцы съехали неделю назад. Заселяйся. Поживи месяц-другой, в себя приди, документы оформишь, а там решишь. Денег пока не возьму, потом отдашь, как на ноги встанешь. Я вижу, что у тебя ситуация аховая. Мужик твой — тот еще фрукт, судя по разговору.
Лена не поверила своему счастью. Она готова была расцеловать эту малознакомую женщину.
В день выписки Игорь стоял у крыльца роддома с пышным букетом гладиолусов — торжественный, накрахмаленный, сияющий на камеру. Рядом переминалась с ноги на ногу Галина Петровна с огромным кремовым тортом, зорко следящая, чтобы коробка не перекосилась.
Лена вышла, держа сверток. Рядом шла Марина, помогая нести сумки.
— Ну, наконец-то! — Игорь шагнул вперед, протягивая цветы с такой улыбкой, словно вручал «Оскар». — Дай сына посмотреть. Фотограф ждет.
Лена прошла мимо него, даже не взглянув на букет. Лицо ее было каменным.
— Сына ты увидишь только через суд, если он присудит тебе встречи, — отчеканила она, глядя прямо перед собой.
Она подошла к такси, которое вызвала заранее. Водитель уже открыл багажник.
— Лена! Ты что творишь?! — взвизгнула свекровь, чуть не уронив торт. — Игорь, останови ее! Она же ненормальная! Украла ребенка!
Игорь, побагровев, схватил Лену за локоть. Пальцы больно впились в руку через ткань пальто.
— Ты никуда не поедешь. Садись в мою машину. Быстро. Хватит позорить меня перед людьми. Ты хоть понимаешь, как это выглядит?
Лена обернулась. Ее взгляд был таким ледяным, таким уничтожающим, что Игорь невольно ослабил хватку.
— Тронь меня еще раз — я напишу заявление в полицию о нападении. Свидетелей здесь полно, вон охрана стоит. Я не твоя вещь, Игорь. А ребенок поедет с матерью.
Она села в такси. Марина захлопнула за ней дверь и показала ошарашенному Игорю весьма красноречивый жест, прежде чем сесть в машину своего мужа.
Первые месяцы были похожи на выживание на необитаемом острове. Съемная квартира встретила Лену выцветшими обоями, старым диваном и скрипучим паркетом. Но здесь было главное — покой. Никто не проверял пыль ватной палочкой, никто не отчитывал за крошки.
Денег катастрофически не хватало. Родители, узнав о ситуации, прислали все свои скромные сбережения, но этого было мало. Лена научилась спать по три часа урывками. Одной рукой она качала коляску, а другой набирала тексты на ноутбуке. Вспомнив свой диплом филолога и опыт работы репетитором в студенчестве, она разместила анкеты на всех профильных сайтах.
Сначала было глухо. Но потом появились первые ученики — школьники, которых нужно было готовить к ЕГЭ и ОГЭ. Лена проводила уроки по скайпу, пока сын спал на балконе. Когда он просыпался и начинал плакать, приходилось извиняться, брать его на руки и объяснять правила пунктуации, укачивая малыша. Некоторые ученики уходили, но большинство оставалось, видя, как доступно и качественно она объясняет материал.
Игорь объявлялся набегами, как варвар. То он грозил отобрать ребенка, утверждая в опеке, что Лена содержит его в антисанитарных условиях и нищете. То требовал тест ДНК, оскорбляя ее подозрениями в неверности — мол, у «грязнуль» и мораль грязная. То присылал свою мать с инспекцией. Галина Петровна приходила, брезгливо морщила нос, глядя на скромную обстановку, но Лена научилась держать оборону.
— Вход только по приглашению и без нравоучений, — твердо говорила она и захлопывала дверь перед носом возмущенной родственницы.
Постепенно страх отступил. Лена подала на развод и алименты. В суде Игорь пытался доказать, что она плохая мать, приносил какие-то графики и таблицы, но судья — усталая женщина с проницательными глазами — быстро осадила его пыл, особенно когда Лена предоставила справки о вызове скорой в тот злополучный вечер и показания врачей о стрессовом состоянии, в котором она поступила в роддом. Алименты назначили, развод оформили.
Жизнь начала налаживаться. Медленно, со скрипом, но это была ее жизнь. Сын, которого назвали Димой, рос спокойным и улыбчивым мальчишкой. Сарафанное радио сработало: у Лены появилась очередь из учеников, ставка за час выросла. Через год она смогла снять квартиру получше, с современным ремонтом, а еще через два — взяла свою ипотеку. Маленькую, но свою.
Она перестала вздрагивать от звука поворачивающегося ключа в замке. В ее доме иногда был творческий беспорядок — разбросанные кубики лего, недочитанная книга на диване, немытая чашка на столе, оставленная "на потом". Но в этом доме был смех, тепло и запах свежей выпечки, а не хлорки.
Прошло три года.
Золотая осень вступила в свои права, устилая город ярким ковром из листьев. В один из выходных Лене нужно было заехать в торговый центр, чтобы купить сыну зимний комбинезон и ботинки. Димка скакал рядом, держа ее за руку и что-то увлеченно рассказывая про роботов-спасателей.
У эскалатора она нос к носу столкнулась с мужчиной. Серый плащ, идеально начищенные ботинки, но лицо... Лицо было каким-то потухшим, серым, с глубокими тенями под глазами.
— Лена? — Игорь замер, словно увидел привидение.
Она остановилась. За эти годы она часто представляла их встречу. Думала, что ей будет страшно, или больно, или захочется высказать ему все, что накипело. Но сейчас она не чувствовала ничего, кроме легкого, отстраненного удивления. Как будто встретила дальнего, не очень приятного знакомого.
Она выглядела отлично — стильное кашемировое пальто песочного цвета, новая стрижка, легкий макияж, в глазах живой блеск уверенной в себе женщины. А он словно постарел лет на десять. Безупречность его одежды теперь казалась какой-то безжизненной, кукольной.
— Здравствуй, Игорь, — спокойно ответила она.
Он перевел растерянный взгляд на мальчика, который с любопытством рассматривал незнакомого дядю.
— Это... как его... Денис, кажется? — неуверенно спросил он, нахмурив лоб.
Лена едва заметно усмехнулась. Он перечислял алименты каждый месяц, видел имя ребенка в банковских выписках и судебных документах, но ему было настолько все равно, что он даже не запомнил его.
— Дима, — поправила она сухо. — Его зовут Дмитрий. Твой сын.
Игорь смутился, поправил идеально ровный воротник.
— Да, точно, Дима. Просто... замотался. Много работы, бизнес расширяем. Слушай, вы... хорошо выглядите. Не ожидал.
— Мы и живем хорошо.
— А я вот... — он замялся, словно ожидая, что она спросит, как у него дела. Но Лена молчала, выжидательно глядя на него. — Мама болеет. Тяжело, возраст. Сиделки долго не держатся, она у меня требовательная, сама знаешь, характер не сахар. А жениться я так и не женился. Не могу найти нормальную. Все какие-то... неряхи. Хозяйки никакие. Прихожу домой — то чашка не там стоит, то волос на подушке, то запах не тот. Бесит страшно. Сразу выгоняю.
Он говорил это с такой искренней, глубокой тоской, словно жаловался на мировое несовершенство и заговор пыли против человечества.
— Знаешь, Лен, — вдруг сказал он, понизив голос и сделав шаг к ней. — Может, попробуем еще раз? Ради... Димы. У меня квартира большая, ремонт обновил, технику новую купил. Ты стала опытной, взрослой, наверняка теперь понимаешь, как важно поддерживать порядок и ценить комфорт. Я готов простить тебе тот уход и скандал. Мама тоже смягчилась, ей внук нужен...
Лена посмотрела на него и вдруг рассмеялась. Легко, звонко, освобождающе. Прохожие начали оборачиваться, улыбаясь красивой смеющейся женщине.
— Простить меня? — переспросила она, вытирая выступившую от смеха слезинку. — Игорь, ты так ничего и не понял. Твоя стерильная квартира — это операционная, а не дом. А я живая. И сын наш живой. Ему нужно бегать, мусорить, рисовать красками, лепить куличики и приносить с улицы каштаны. Тебе в твоем музее нет места для жизни. Там есть место только для экспонатов.
Она крепче сжала теплую ладошку сына.
— Пойдем, Димка, нам еще ботинки мерить. И мороженое есть.
— Ура, мороженое! — завопил малыш. — Пока, дядя!
Они шагнули на эскалатор, который плавно понес их вверх, к ярким витринам, свету и шуму жизни. Лена ни разу не обернулась.
А Игорь остался стоять внизу, среди суетливой толпы, одинокий в своем сером плаще. Он достал из кармана платок и брезгливо, тщательно протер поручень эскалатора, прежде чем коснуться его. Дома его ждала идеальная, звенящая чистота, пустой холодильник и старая мать, которая обязательно найдет пыль даже там, где ее нет, и устроит скандал.
И в этот момент, глядя вслед удаляющейся бывшей жене, он впервые почувствовал, что в его безупречно чистом, правильном мире стало невыносимо грязно и холодно. Но отмыть эту грязь было уже невозможно.