Ветер за окном выл, словно голодный зверь, бросая горсти сухих листьев в стекло и дребезжа жестяным отливом. Погода стояла неуютная, пронизывающая, какая бывает только в конце ноября, когда снег еще не лег, а земля уже промерзла до звона. Но на кухне у Лидии было тепло и пахло ванилью.
На столе возвышался «Наполеон» — настоящий, домашний, с двадцатью тончайшими коржами, пропитанными заварным кремом. Лидия потратила на него половину вчерашнего дня, раскатывая тесто до прозрачности. Она аккуратно отрезала большой кусок и положила его на блюдце перед сестрой.
Вера, младшая сестра, выглядела уставшей и раздраженной. Она жадно подцепила вилкой кусок торта, отправила в рот и прикрыла глаза.
— Господи, как вкусно, — пробормотала она с набитым ртом. — У тебя всегда всё как в ресторане. А я вчера пельмени варила, так они разварились, каша какая-то получилась. Пашка нос воротил, Светка вообще есть не стала, ушла к себе.
Лидия молча налила чай. Она знала, что сейчас начнется. Это был ритуал: сначала похвала еде, потом жалоба на жизнь, потом — просьба денег или претензии.
— Ты вот печешь, время у тебя есть, — продолжала Вера, облизывая ложку. — А я кручусь как белка. На работе сокращения грозят, начальник зверствует. Домой придешь — там дурдом. Светке репетитора по химии наняла, цены — космос. Пашка с этой своей Олей совсем голову потерял, жениться надумал.
— Дело молодое, — спокойно отозвалась Лидия, поправляя идеально уложенную прядь волос, в которой серебрилась благородная седина.
— Молодое-то молодое, да жить им негде! — Вера отложила вилку и посмотрела на сестру в упор. Взгляд её стал цепким, тяжелым. — У нас в трешке и так не развернуться. Я, Светка, Пашка. Куда он жену приведет? На кухню?
Лидия сделала глоток чая, глядя поверх головы сестры на часы. Она уже понимала, к чему идет разговор.
— Лид, ну вот ты одна живешь. В трех комнатах. В центре. У тебя тут хоть танцуй. А мы ютимся.
— И что ты предлагаешь? — голос Лидии звучал ровно, без эмоций.
— Я не предлагаю, я рассуждаю. Справедливости ищу. Мама одна в двушке живет. Ей тяжело уже, семьдесят восемь лет. Ноги болят, давление. Я вот подумала: надо бы маму к тебе перевезти. У тебя комната свободная есть, та, что ты под кабинет оборудовала. Зачем тебе кабинет? А маме уход нужен. Ты дома работаешь, тебе сподручнее приглядывать. А Пашка в мамину квартиру въедет. Обои переклеит, ремонт сделает…
— Интересная арифметика, — усмехнулась Лидия. — Мне — уход за пожилым человеком и потеря личного пространства, а Павлу — квартиру?
— Ну так он внук! Родная кровь! — Вера всплеснула руками, едва не опрокинув чашку. — А кому еще? Лида, давай честно. — Раз у тебя своих детей нет, отдай квартиру племянникам! Ну или мамину уступи. Кому ты это всё бережешь? На тот свет не заберешь. А Пашке старт нужен. Я жизнь положила, чтобы их вырастить, одна, без мужика, а ты… ты просто жила для себя.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и липкие. Лидия посмотрела на сестру. Вера действительно выглядела загнанной, но в её глазах читалась не только усталость, но и зависть. Застарелая, черная зависть к спокойной жизни старшей сестры.
— Значит, моя вина в том, что я не родила, и теперь я должна платить за это квадратными метрами? — тихо спросила Лидия. — А то, что я двадцать лет карьеру строила, пока ты на алименты надеялась, это не в счет?
— Не начинай! Тебе просто повезло! — огрызнулась Вера. — И вообще, речь о маме. Ей уход нужен, а ты эгоистка.
Договорить они не успели. В коридоре резко, требовательно зазвонил городской телефон. Этот звук всегда предвещал беду. Лидия вышла, и Вера слышала только её отрывистые фразы: «Да… Когда? Какая больница? Еду».
Вернулась Лидия бледная, губы сжаты в тонкую нитку.
— Инсульт. Соседка нашла маму на лестничной площадке. Скорая уже увезла.
Следующие дни слились в одно сплошное серое пятно. Больничные коридоры, выкрашенные в унылый бежевый цвет, запах хлорки и дешевой столовской еды, белые халаты, равнодушные глаза врачей.
Антонина Петровна выжила, но прежней уже не стала. Обширное кровоизлияние. Правая сторона тела осталась неподвижной, речь превратилась в невнятное мычание. Врач, молодой парень с усталыми глазами, вызвал сестер к себе в кабинет перед выпиской.
— Прогнозы неутешительные, — сказал он, вертя в руках ручку. — Реабилитация возможна, но минимальная. Ей нужен круглосуточный уход. Сама она не встанет, до туалета не дойдет, ложку не удержит. Нужен человек, который будет с ней двадцать четыре на семь. Кормить, мыть, переворачивать, менять памперсы. Или оформляйте в интернат, или нанимайте сиделку, или ухаживайте сами.
Вера, услышав это, сжалась в углу на стуле.
— Сиделка сейчас стоит тысяч шестьдесят, а то и больше, если с проживанием, — сухо подсчитала Лидия. — Плюс питание, лекарства, расходники.
— У меня нет денег! — тут же воскликнула Вера. — Ты знаешь мою зарплату! И Пашка пока копейки получает, стажер. Светке за репетитора платить надо. Я не потяну!
— Я знаю, — кивнула Лидия. — Я могу оплачивать лекарства и врачей. Нанимать массажиста раз в полгода. Но платить полную ставку сиделки годами я не смогу, моих сбережений надолго не хватит.
— Ну так… — Вера замялась, бегая глазами по кабинету. — Лид, ну ты же можешь… Ты же дома…
— Нет, Вера. Я работаю головой. Мне нужна тишина и концентрация. Я не смогу работать, если буду каждые два часа менять памперсы. А если я не буду работать, нам не на что будет покупать маме лекарства.
Повисла пауза. За окном кабинета ветер гнул голые ветки деревьев.
— У меня есть предложение, — вдруг сказала Лидия. Голос её был твердым, как металл. — Ты так пеклась о Павле и его жилищном вопросе?
Вера встрепенулась, в глазах мелькнула надежда.
— Я предлагаю сделку. Квартира мамы переходит к тебе. Или к Павлу, как ты решишь. Но есть условие.
— Какое?
— Ты берешь уход на себя. Полностью. Переезжаешь к маме или забираешь её к себе — мне всё равно. Но ты — её руки и ноги. Ты её моешь, кормишь, стираешь за ней. Я обеспечиваю финансовую часть — лекарства, памперсы, коммунальные платежи. Я сама буду всё оплачивать, чтобы у тебя голова об этом не болела. Но физический труд — твой. До самого конца.
Вера задумалась. Перспектива превратиться в сиделку её пугала. Но на другой чаше весов лежала квартира. Двушка в Москве! Это же миллионы! Ради такого можно и потерпеть. Ну сколько там мама протянет? В таком состоянии долго не живут. Полгода, ну год от силы. Помучиться год — и обеспечить сына жильем, а самой стать хозяйкой.
— А Пашка? — спросила Вера, уже прикидывая варианты.
— Павел может жить в маминой квартире во второй комнате, помогать тебе. Или вы все переедете в трешку, а мамину будете сдавать, но деньги от сдачи пойдут на маму. Хотя нет, сдавать с лежачим больным не выйдет. В общем, решай сама с логистикой. Мое условие одно: качественный уход твоими руками в обмен на недвижимость.
— Я согласна, — быстро выпалила Вера. — Только давай без обмана. Квартира точно будет наша?
— Мое слово ты знаешь. Я никогда не обманывала. Если ты пройдешь этот путь до конца, квартира достанется твоей семье.
Так началась новая глава в жизни Веры. Она решила переехать к матери. Свою долю в трешке оставила дочери и иногда приходящему бывшему мужу, а Павла уговорила пожить с ней у бабушки — "помогать".
Первые месяцы Вера держалась на адреналине и жадности. Ей казалось, она обманула систему. Квартира почти в кармане! Но реальность оказалась куда жестче, чем она представляла.
Квартира матери, раньше казавшаяся уютной, быстро наполнилась тяжелым, сладковатым запахом болезни, который не выветривался, сколько ни открывай форточки. Антонина Петровна оказалась беспокойной пациенткой. Она путала день с ночью. Днем дремала, глядя в потолок бессмысленным взглядом, а ночью начинала стонать, выть, пыталась встать с кровати, падала.
Вере приходилось вставать по пять-шесть раз за ночь. Поднимать грузное, обмякшее тело матери было невыносимо тяжело. Спина начала болеть уже через две недели, потом начали опухать ноги.
— Паша! — кричала Вера из спальни в три часа ночи. — Помоги перевернуть бабушку, простынь сбилась!
— Мам, отвали, я только уснул! — доносилось из соседней комнаты глухое бурчание. — Ты на это подписалась, ты и ворочай.
Павел, ради которого Вера впряглась в это ярмо, вел себя отвратительно. Он занял вторую комнату, расставил там свою приставку, компьютер и жил так, словно за стенкой ничего не происходило. Запах его раздражал, стоны бабушки мешали играть. Когда Вера просила его сходить в аптеку или вынести мусор с использованными памперсами, он закатывал глаза и демонстративно громко хлопал дверью.
— Сынок, потерпи, — увещевала его Вера на кухне, капая себе валерьянку. — Это же всё ради тебя. Вот бабушки не станет, квартира твоя будет. Сделаешь ремонт, стены снесешь, как хотел. Студию сделаешь.
— Да когда это будет-то? — злобно шипел Павел. — Она нас всех переживет. Вон как пюре наворачивает.
Лидия приезжала строго по графику — раз в неделю, по субботам. Она привозила огромные пакеты: упаковки памперсов, дорогие пенки для мытья лежачих больных, чтобы не нужна была вода, банки со специальным белковым питанием, лекарства.
Она проходила в комнату к матери, садилась на стул у кровати.
— Здравствуй, мама, — говорила она мягко, беря сухую, пергаментную руку матери в свою. — Как ты сегодня?
Антонина Петровна в ответ лишь мычала и кривила рот в подобии улыбки. Лидия рассказывала ей новости, читала книги вслух. Она никогда не касалась грязной работы — это было частью договора.
Веру это бесило до дрожи. Она встречала сестру в засаленном халате, с немытой головой, с черными кругами под глазами.
— Явилась, барыня! — шипела Вера в коридоре. — Чистенькая, надушенная. А я тут в дерьме ковыряюсь! Хоть бы раз помогла подмыть!
— У нас уговор, Вера, — холодно напоминала Лидия, доставая из сумочки квитанции. — Я оплачиваю счета. Кстати, я забрала почту из ящика. Ты не переживай, за свет и воду я уже заплатила онлайн. Тебе не надо в это вникать. Твое дело — уход. Ты хочешь всё отменить? Я могу нанять человека прямо завтра. Но тогда квартира будет продана, чтобы оплатить услуги сиделки.
При слове "продана" Вера мгновенно сдувалась. Жадность пересиливала ненависть. Она молча выхватывала пакеты с продуктами и уходила на кухню.
Время шло. Осень сменялась зимой, зима — грязной весной, потом душным летом. Вера перестала замечать смену сезонов. Её мир сузился до размеров двухкомнатной хрущевки. Подруги перестали звонить — кому интересно слушать про пролежни и запоры? Светка, дочь, вообще не приезжала.
— Ой, мам, там так пахнет, меня тошнит, — говорила она по телефону. — Ты уж сама.
Вера чувствовала себя узницей. Она старела на глазах. Морщины прорезали лоб и уголки губ, волосы потускнели и поредели. Она ненавидела всё вокруг: ненавидела мать, которая никак не умирала, ненавидела Лидию с её спокойствием, ненавидела сына, который жил за стенкой и ждал наследства, как стервятник.
Однажды Вера попыталась проверить почтовый ящик, надеясь найти там квитанции и посмотреть, сколько набегает за воду — ей казалось, что Пашка слишком много льет в душе. Но ящик был пуст. Ключ был только у неё и у Лидии.
— Я же сказала, я всё забираю сама, — отрезала Лидия, когда Вера спросила об этом. — Не хочу путаницы в счетах. Я веду бухгалтерию, все расходы на мне. Не лезь туда.
Вера и не лезла. Ей было не до того. У матери начались проблемы с глотанием. Пришлось учиться ставить зонд. Вера научилась делать уколы, обрабатывать пролежни, которые всё-таки появлялись, несмотря на дорогой матрас. Руки её огрубели, взгляд стал колючим и пустым.
— Три года… — шептала она ночами, глядя в потолок под храп матери. — Три года жизни псу под хвост. Господи, когда же это кончится?
Павел тем временем привел-таки Олю. Девушка, брезгливо морща нос, проходила в комнату Павла, стараясь не дышать в коридоре.
— Паш, ну долго еще? — слышала Вера через стенку капризный голос Оли. — Мы же хотели ремонт делать.
— Да подожди ты, скоро уже, — отвечал Павел. — Врачи говорят, сердце слабое.
Веру передергивало от этих разговоров, но она молчала. Она сама ждала того же самого.
Развязка наступила в мае, когда за окном буйствовала сирень, наполняя воздух ароматом, который не мог пробиться сквозь тяжелый дух квартиры. Антонина Петровна ушла тихо, во сне. Вера зашла к ней утром с тазом теплой воды для обтирания и поняла, что в комнате слишком тихо. Не было привычного свистящего дыхания.
Странно, но первой эмоцией была не скорбь, а облегчение. Огромное, всепоглощающее облегчение. И сразу за ним — мысль: «Всё. Квартира наша».
Похороны организовала Лидия. Она договорилась с ритуальной службой, заказала место на кладбище рядом с отцом, организовала поминки в кафе неподалеку. Вера на похоронах сидела как истукан. Ей казалось, что она спит. Ей не нужно было бежать менять памперс, не нужно было греть пюре. Эта внезапная свобода оглушала.
На поминках собрались только свои. Павел, Света (которая всё время копалась в телефоне), Вера и Лидия. Оля, невеста Павла, тоже пришла, сидела с видом хозяйки, оценивающе оглядывая родственников.
Когда выпили по третьей, не чокаясь, Павел, разморенный едой и алкоголем, осмелел. Он откинулся на спинку стула, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и громко сказал:
— Ну что, теть Лида? Земля пухом бабушке, отмучилась. Но жизнь продолжается. Когда будем в наследство вступать? Нам бы документы оформить побыстрее. Я хочу там ремонт начать, стены ломать будем, объединять кухню с комнатой.
Вера подняла голову. В глазах её, потухших за эти годы, снова зажегся огонек.
— Да, Лида, — поддакнула она, выпрямляя спину. — Надо решать. Ты обещала. Я свое отработала сполна. Ты видела, как я… я три года жизни положила! Я постарела на десять лет!
Лидия медленно обвела взглядом стол. Посмотрела на развязного Павла, на равнодушную Свету, на Олю, которая уже мысленно расставляла мебель, и, наконец, на Веру.
— Квартиры нет, — произнесла Лидия тихо, но отчетливо.
В зале повисла такая тишина, что стало слышно, как официант в углу протирает бокалы.
— В смысле… нет? — глупо улыбнулся Павел. — Как нет? Адрес есть, ключи есть. Мы там живем.
— Квартира была продана три с половиной года назад, — чеканя каждое слово, сказала Лидия. — По договору пожизненной ренты.
— Что?! — Вера вскочила, опрокинув стул. Лицо её пошло багровыми пятнами. — Ты что несешь?! Какой ренты?! Мы же там жили! Ты врала нам?!
— Сядь, Вера, — голос Лидии был ледяным. — Сядь и слушай.
Вера не села. Она стояла, опираясь руками о стол, и тяжело дышала, глядя на сестру с ненавистью.
— Помнишь, четыре года назад у мамы нашли онкологию? Начальная стадия, но агрессивная форма? — спросила Лидия.
— Ну… помню, что-то было. Ты сказала, операцию сделали по квоте, повезло.
— Никакой квоты не было. Очередь была на восемь месяцев вперед. Мама бы не дожила. Нужна была срочная операция в частной клинике, потом химия, потом долгая реабилитация и дорогие препараты, чтобы не было рецидива. Это стоило огромных денег. Миллионы. У меня такой суммы на руках не было.
— И что?! — взвизгнул Павел. — При чем тут хата?!
— Я продала мамину квартиру своему знакомому инвестору, — продолжила Лидия, не глядя на племянника. — С условием пожизненного проживания мамы. Деньги пошли на операцию и лечение. Мы выиграли для мамы четыре года жизни. Она знала об этом. Она подписала документы. Она хотела жить.
— Ты… ты продала квартиру… — прошептала Вера, оседая обратно на стул. — И молчала? Все эти годы молчала?!
— А что бы ты сделала, Вера? — горько усмехнулась Лидия. — Если бы я пришла к тебе тогда и сказала: «Нужно продать квартиру, чтобы вылечить маму». Ты бы согласилась? Нет. Ты бы сказала: «Ну, значит, возраст, судьба». Ты бы не отдала наследство ради маминой жизни. У тебя вечно «денег нет». Поэтому я сделала это сама.
— Но потом! — закричала Вера так, что официант вздрогнул. — Потом, когда у неё случился инсульт! Ты заставила меня три года гноить себя в этой квартире! Ты сказала: ухаживай, и квартира твоя! Ты обманула меня! Ты меня использовала как рабыню!
— Это мошенничество! — заорал Павел, вскакивая. — Мы в суд подадим! Ты нас кинула!
— Подавайте, — равнодушно пожала плечами Лидия. — Документы оформлены идеально. Деньги переведены на счета клиник, все чеки у меня сохранены. Я ни копейки себе не взяла. А насчет тебя, Вера…
Лидия наклонилась вперед, глядя сестре прямо в глаза.
— Ты спрашиваешь, зачем я заставила тебя ухаживать? А ты бы стала это делать бесплатно? Ответь честно. Если бы я три года назад, после инсульта, сказала: «Квартиры нет, денег нет, но маму надо мыть и кормить», ты бы взяла её к себе?
Вера открыла рот, хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег.
— Ты молчишь, потому что знаешь ответ. Нет. Ты бы сдала её в самый дешевый государственный интернат, где она сгнила бы за месяц в пролежнях и голоде. Или скинула бы всё на меня, заявив: «У тебя детей нет, тебе легче».
— Тварь… — прошипела Вера. — Какая же ты тварь, Лидка…
— Ты ухаживала не за матерью, Вера. Ты ухаживала за квадратными метрами. Ты меняла памперсы ради денег. И только благодаря твоей алчности мама дожила свои дни дома, в чистоте и заботе, а не в казенной палате. Это была единственная валюта, которую ты понимаешь. Мы в расчете. Я заплатила наследством за её лечение от рака. Ты заплатила своим трудом за уход после инсульта.
— А я?! — взвыл Павел. — Я три года там жил, терпел эту вонь! Я ремонт планировал!
— А ты, Паша, жил бесплатно в центре Москвы три года, — отрезала Лидия. — Скажи спасибо, что новый собственник — порядочный человек и не выгнал вас раньше. Кстати, он завтра придет принимать ключи. У вас есть сутки, чтобы вывезти вещи.
— Мне некуда идти! — зарыдала Вера, закрывая лицо руками. — В трешке ремонт начали, там полы вскрыты! Пашка всё разломал!
— Это ваши проблемы. Вы хотели самостоятельности? Получайте.
Лидия встала, накинула пальто и поправила черный платок. Ей не было радостно. Внутри была звенящая пустота. Она знала, что на счету лежит остаток суммы от продажи квартиры — те деньги, которые не понадобились на лечение. Она планировала отдать их Вере позже, когда страсти улягутся, может быть, через полгода. Чтобы помочь, но не развращать. Но сейчас говорить об этом было нельзя. Сестра должна была усвоить урок.
— Прощайте, — бросила Лидия и вышла из кафе.
На улице ветер стал еще злее. Он срывал последние листья и гнал пыль по асфальту. Лидия подняла воротник, защищаясь от холода. Она шла к метро, чувствуя, как с плеч спадает огромный, непосильный груз. Она выполнила свой долг перед матерью до конца. А Вера… Вера получила то, что заслужила. Иногда любовь приходится покупать, а совесть — пробуждать обманом.
За спиной, в дверях кафе, остались крики и проклятия, но ветер быстро унес их прочь, растворяя в шуме большого, равнодушного города.