Ключ провернулся в замке с таким привычным щелчком, что я даже улыбнулась — наконец-то дома. Три недели командировки в Екатеринбурге вымотали так, что хотелось только одного: рухнуть на свою кровать и проспать часов двенадцать подряд. Чемодан на колёсиках противно стучал по паркету, когда я тащила его в прихожую. И тут же учуяла — запах. Не наш. Чужие духи, сладковатые, приторные, из тех, что продают в переходах.
— Любочка? — донёсся из глубины квартиры голос мужа. — Ты уже?
Я скинула ботинки и пошла на звук. Кухня встретила меня хаосом: немытая посуда в раковине, на столе — крошки, разводы от чая, пакетики заварки. Максим стоял у плиты с виноватым лицом.
— Привет, солнце, — он попытался меня обнять, но я отстранилась.
— Что тут происходит? Ты и месяца не смог нормально прожить, устроил свинарник!
— Не месяц, три недели... — начал он, но я его перебила:
— И что это за запах? У нас кто-то был?
Максим замялся. Потёр затылок — верный признак, что сейчас скажет что-то, что мне не понравится.
— Мама приехала. Позавчера. Ей в квартире трубу прорвало, залило всё, ну она...
Я не дослушала. Развернулась и пошла в спальню. Наша спальня — единственное моё личное пространство в этой квартире, куда я не пускала даже Максима со своими разбросанными носками. И вот там, на моей кровати, развалилась она. Светлана Аркадьевна собственной персоной. В моём халате! В моём шёлковом халате, который мне подруга из Италии привезла!
— Людочка! — свекровь приподнялась на локте и улыбнулась так, словно я должна радоваться. — А мы тебя не ждали раньше пятницы.
Сегодня был вторник.
— А почему вы в моей комнате? — я старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. — И это мой халат.
— Ой, да какая разница! — она махнула рукой и села на кровати, поправляя волосы. — Я думала, ты не против. Максимка говорил, что у вас тут две комнаты, но вторая захламлена. Я, конечно, хотела разобрать, но времени не было.
Захламлена! Это моя мастерская, где я шью! Там мои ткани, швейная машинка, манекен! Я сжала кулаки.
— И как долго вы планируете у нас гостить?
— Ну, ремонт же делать надо. Месяца два-три, наверное, — она сказала это так легко, словно речь шла о выходных. — Ты не переживай, я тихонько, не помешаю.
Не помешает! Я обвела взглядом комнату. На моём туалетном столике — хаос: открытые баночки с моим кремом за восемь тысяч, размазанная тушь, моя любимая помада сломана и валяется без колпачка. Я подошла ближе. Крем почти закончился — она что, умывалась им?!
— Вы трогали мою косметику?
— Ой, да ты что, жадничаешь? — Светлана Аркадьевна даже обиделась. — Я думала, семья же, что такого? У меня своя закончилась, я и взяла немного. Ты же не бедная, купишь ещё.
Немного! Я три месяца на этот крем копила! Дыхание перехватило. В голове проносились тысячи слов, которые хотелось выкрикнуть, но я сдержалась. Развернулась и вышла из комнаты.
На кухне Максим всё так же стоял у плиты, делая вид, что очень занят.
— Твоя мать в моей спальне. В моём халате. Испортила мою косметику на двадцать тысяч рублей, — я говорила тихо, но чётко. — И собирается жить у нас три месяца.
— Любочка, ну что мне было делать? — он повернулся ко мне с мольбой во взгляде. — У неё же реально затопило всё. Я не мог её на улице оставить.
— Она могла снять квартиру! У неё пенсия хорошая! Или к подруге поехать!
— У подруг у всех свои проблемы, а снимать — это же деньги...
— А мои нервы и моя косметика — это не деньги?!
Максим вздохнул и снова потёр затылок. Я знала этот его приём — сейчас он изобразит страдальца, которого все обижают.
— Ну извини, что у меня мать есть, — он сделал паузу для драматизма. — Не думал, что ты такая... чёрствая.
Чёрствая! Я! Которая три года этой семейке прислуживаю, готовлю их любимые котлеты по воскресеньям, слушаю бесконечные истории про Максимкино золотое детство! А когда моя мама приезжала на неделю, Светлана Аркадьевна каждый день звонила и ныла, как ей одиноко, как сыночка не хватает.
— Знаешь что, — я взяла куртку с вешалки, — я пойду прогуляюсь. Мне нужно остыть.
На улице мороз прихватил лицо, но это было даже приятно. Я шла быстро, не разбирая дороги, прокручивая в голове весь этот кошмар. Три месяца! Три месяца с ней в одной квартире! Причём в моей спальне!
Телефон завибрировал. Максим. «Мама говорит, что ты на неё наорала. Она расстроилась, сидит плачет. Ну нельзя же так, Любаш».
Я перечитала сообщение три раза. Наорала? Я?! Когда? Я с ней абсолютно спокойно разговаривала! Пальцы сами полетели по экрану: «Я не орала. Я задала нормальные вопросы. И хочу знать, почему она в моей комнате, а не на диване в гостиной?»
Ответ пришёл почти сразу: «У неё спина болит, на диване не может. Ты же понимаешь, она немолодая уже. Потерпи немного, ладно? Я тебя так люблю».
Потерпи. Всегда так. Потерпи маму. Потерпи мои задержки на работе. Потерпи моих друзей, которые приходят в час ночи. А когда я просила его потерпеть мою маму хотя бы неделю, у него внезапно столько дел появилось, что он почти не ночевал дома.
Я дошла до парка и села на лавочку. Холодно, но плевать. Нужно было подумать. Вернуться туда, где свекровь заняла мою территорию, испортила мои вещи и ещё обиделась... Или что? Гостиница? Сбежать? Но это же моя квартира! Моя! Я три года платила ипотеку наравне с Максимом!
Звонок. Мама.
— Любочка, как доехала? — её голос был таким родным, что я чуть не расплакалась.
— Доехала, мам, всё нормально.
— Чего-то ты грустная. Что случилось?
И я рассказала. Всё. Про халат, про косметику, про три месяца и про то, как Максим меня чёрствой назвал. Мама молчала, пока я говорила, а потом тихо сказала:
— Доченька, а помнишь, я тебе перед свадьбой говорила, что для Максима мать всегда будет главной в его жизни?
— Мам, не надо...
— Надо. Три года ты делаешь вид, что всё хорошо. Но ничего не хорошо. Он тебя не защищает. Он выбирает её. Каждый раз.
Я закрыла глаза. Мама была права, но признавать это означало... что? Что мой брак — ошибка? Что я три года потратила впустую?
— Мам, я подумаю. Правда. Просто дай мне время.
— Хорошо, солнышко. Но если что — у меня всегда есть место для тебя. Всегда.
Когда я вернулась домой, было уже темно. В квартире пахло жареной картошкой — видимо, свекровь освоилась и на кухне. Я прошла в спальню. Светлана Аркадьевна сидела на моей кровати и листала какой-то журнал.
— А, пришла, — она даже не подняла глаз. — Максим ужин оставил, разогреешь себе.
Я стояла в дверях и смотрела на эту женщину. Она устроилась тут, как у себя дома. Мой халат. Моя кровать. Мой крем на её лице...
— Светлана Аркадьевна, — я собралась с силами, — завтра вам нужно переместиться в гостиную. Я буду спать в своей комнате.
Она медленно подняла на меня глаза. И улыбнулась. Так странно улыбнулась, что мне стало не по себе.
— Хорошо, дорогая. Конечно. Я же не хочу создавать проблем.
Слишком легко. Она сдалась слишком легко. Я насторожилась, но ничего не сказала. Просто кивнула и пошла на кухню.
За ужином Максим старательно избегал моего взгляда. Светлана Аркадьевна щебетала о чём-то — о соседке своей, о ценах в магазинах, о погоде. Я молча ела картошку и думала о том, что завтра же куплю замок на дверь спальни.
Утром я проснулась от грохота. Выскочила в коридор — на полу валялась моя любимая ваза, та самая, винтажная, которую я на блошином рынке нашла. Вдребезги.
— Ой! — Светлана Аркадьевна стояла рядом с виноватым лицом. — Я случайно задела, когда пыль вытирала. Прости, Людочка. Я хотела как лучше, прибраться решила.
Максим выглянул из ванной, оценил ситуацию и снова скрылся. Трус.
— Ничего страшного, — процедила я сквозь зубы и пошла за веником.
Когда я вернулась, свекровь уже сидела на кухне с телефоном и что-то увлечённо печатала. Увидев меня, быстро убрала телефон в карман.
— Максимушка, — позвала она сына, — а покажи-ка мне, где у вас тут страховка на квартиру лежит? Просто на всякий случай, мало ли что.
Страховка? С чего вдруг?
Я подмела осколки, выбросила, налила себе кофе. Села за стол напротив свекрови. Она смотрела на меня с каким-то изучающим интересом.
— Знаешь, Людочка, — начала она доверительным тоном, — я вчера с Максимом разговаривала. Он мне рассказал, что вы ипотеку платите, тяжело вам. А у меня, между прочим, есть немного накоплений. Я бы могла помочь...
— Не надо, — отрезала я. — Мы справляемся.
— Ну что ты такая гордая? Семья же! Я вот думаю, может, мне к вам насовсем переехать? Я бы по хозяйству помогала, готовила. А вы бы ипотеку быстрее закрыли с моей помощью.
Переехать насовсем! У меня внутри всё похолодело.
— Нет, — я встала из-за стола. — Это невозможно.
— Почему? — она тоже поднялась, и лицо её вдруг стало жёстким. — Ты что, сына от матери отрываешь?
— Я никого не отрываю. Но это наша квартира, и мы...
— Наша? — она хмыкнула. — Интересно. А кто первый взнос оплачивал? Максим. Один. До твоего появления. Так что это его квартира, между прочим.
Меня словно током ударило. Первый взнос... Да, это правда. Максим внёс первые триста тысяч до нашей свадьбы. Но все последующие три года мы платили пополам!
— Светлана Аркадьевна...
— Да ладно тебе, — она махнула рукой и вышла из кухни.
Я осталась стоять, сжав чашку в руках. Что это было? Угроза?
Вечером ситуация стала ещё хуже. Я пришла с работы — на кухне снова хаос, посуда горой, а моя сковорода, антипригарная, вся в царапинах. Свекровь явно скоблила её ножом или вилкой.
— Светлана Аркадьевна, вы испортили сковороду, — я показала ей.
— Ой, да ладно, — она даже не посмотрела. — Сковорода и сковорода. Купишь новую.
— Это не просто сковорода! Она специальная, я её...
— Людочка, не позорься, — вмешался Максим. — Из-за сковороды такой шум поднимать.
Не позорься. Значит, я позорюсь. Я посмотрела на мужа долгим взглядом. Он отвёл глаза.
На следующий день, когда я вернулась с работы, дверь в мою мастерскую была открыта. Я замерла на пороге. Ткани — мои дорогие итальянские ткани, которые я месяцами собирала — валялись кучей на полу. Швейная машинка сдвинута, манекен опрокинут.
— Что здесь произошло?!
Светлана Аркадьевна вышла из спальни с невинным лицом.
— А, это... Я хотела разобрать немного, место освободить. Думала, тут можно кровать для меня поставить. Ты же не против?
Кровать. Для неё. В моей мастерской.
— Я против, — мой голос звучал странно, глухо. — Очень против.
— Максим! — свекровь тут же заголосила. — Ты слышишь, как она со мной разговаривает?! Я старая женщина, мне жить негде, а она меня выгоняет!
Максим вышел из ванной, мокрый, в полотенце.
— Любочка, ну что ты на маму наезжаешь постоянно? — он устало потёр лицо. — Она же не специально.
— Не специально? Максим, она разгромила мою мастерскую!
— Разгромила — громко сказано. Просто немного переставила.
Я открыла рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. Переставила. Мои ткани на полу — это просто переставила.
Той же ночью я не могла уснуть. Ворочалась, прислушивалась к звукам квартиры. Около двух часов услышала шаги — свекровь прошла на кухню. Потом снова шаги, шорох, тихие звуки.
Утром я проснулась от крика Максима.
— Любочка! Ты серьёзно?! — он ворвался в спальню с красным лицом.
— Что случилось?
— Мама нашла в мусорном ведре свои таблетки! Те, что от давления! Ты их выбросила?!
Я села на кровати.
— Что? Какие таблетки? Я ничего не выбрасывала!
— Она говорит, что оставила их вчера на столе, а сегодня нашла в мусорке!
— Максим, я не прикасалась к её таблеткам!
— А кто тогда? Сами что ли в ведро прыгнули?
Я посмотрела на него и вдруг всё поняла. Подстава. Она сама выбросила таблетки, чтобы обвинить меня. Чтобы выставить меня плохой.
— Позови её сюда, — сказала я тихо.
Светлана Аркадьевна вошла в спальню с заплаканным лицом, прижимая к груди платок.
— Зачем ты так, Людочка? — простонала она. — Что я тебе сделала? Ты хочешь, чтобы у меня криз случился? Чтобы я умерла?
— Я не выбрасывала ваши таблетки.
— А кто? — она всхлипнула. — Максимушка точно не стал бы. Только мы втроём в квартире.
Я встала с кровати, подошла к ней вплотную. Посмотрела прямо в глаза. И увидела там торжество. Холодное, расчётливое торжество.
— Вы хотите меня выжить отсюда, — это было не вопросом, а утверждением.
— Людочка! — ахнул Максим. — Ты совсем...
— Молчи, — я не отрывала взгляда от свекрови. — Вы хотите занять моё место. Вернуть сына себе. Я правильно понимаю?
Светлана Аркадьевна секунду смотрела на меня, а потом лицо её исказилось.
— Максим, я не могу здесь больше оставаться! — она схватилась за сердце. — Она меня убивает! Обвиняет в чём-то! У меня сейчас сердце не выдержит!
И упала. Просто взяла и рухнула на пол.
Максим бросился к ней с криком. Я стояла, не двигаясь. Смотрела на эту сцену и вдруг очень отчётливо всё увидела. Как свекровь падает — слишком аккуратно, подставляя руку. Как её веки дрожат, хотя должны быть неподвижными. Как она выглядывает одним глазом — проверяет реакцию.
— Мама! Мамочка! — Максим тряс её за плечи. — Любочка, вызывай скорую!
Я достала телефон. Набрала номер. И включила камеру.
— Скорая? — громко сказала я, направляя объектив на свекровь. — Да, женщине плохо. Потеря сознания.
Светлана Аркадьевна дёрнулась. Совсем чуть-чуть, но я заметила. Веки её затрепетали сильнее.
— Сейчас опишу симптомы, — продолжала я, снимая. — Внезапное падение, но пульс ровный. Дыхание спокойное. Лицо не бледное. Очень интересная клиническая картина.
— Что ты делаешь?! — Максим уставился на телефон в моей руке.
— Документирую. Для врачей. Они же спросят, что предшествовало обмороку.
Свекровь резко открыла глаза и села.
— Всё, всё, отпустило, — пробормотала она, хватаясь за голову. — Не надо скорую. Просто голова закружилась.
— Точно? — я присела рядом, не выключая камеру. — Может, всё-таки врачей дождёмся? Раз вам так плохо стало после того, как вы обвинили меня в попытке убийства.
— Я не обвиняла! — она попыталась встать, но Максим не дал.
— Обвиняли. Сказали, что я выбросила ваши таблетки, чтобы у вас криз случился. При свидетеле. — Я посмотрела на мужа. — Это называется клевета, Светлана Аркадьевна. Уголовно наказуемая, между прочим.
В её глазах мелькнул страх. Она поняла, что переиграла.
— Я... я не то имела в виду. Просто расстроилась.
— Понятно, — я выключила камеру и встала. — Максим, нам нужно поговорить. Серьёзно поговорить.
Я вышла на кухню, села за стол. Руки дрожали — от злости, от обиды, от понимания того, что сейчас произойдёт. Максим зашёл следом, растерянный, помятый.
— Слушай меня внимательно, — начала я. — Твоя мать переходит все мыслимые границы. Она испортила мои вещи, разгромила мастерскую, обвинила меня в попытке навредить ей. И ты — ты ни разу не встал на мою сторону. Ни разу.
— Любаш...
— Я не закончила. У тебя есть выбор. Либо завтра твоя мать съезжает — в гостиницу, к подруге, куда угодно. Либо съезжаю я. Навсегда.
Он побледнел.
— Ты не можешь ставить такие ультиматумы! Она моя мать!
— А я твоя жена. Или была ею.
Повисла тишина. Максим смотрел на меня так, словно видел впервые. Открыл рот, закрыл. Потёр затылок — этот его вечный жест беспомощности.
— Любочка, ну дай мне время...
— Времени нет, — я встала и пошла в спальню. Достала из шкафа сумку, начала складывать вещи.
Максим стоял в дверях.
— Ты что делаешь?
— Собираюсь. Поеду к маме. Дам тебе три дня на размышление. Потом вернусь — либо за оставшимися вещами, либо к мужу, который наконец повзрослеет.
Я сложила самое необходимое, взяла документы, косметичку. На пороге обернулась. Светлана Аркадьевна выглядывала из гостиной с торжествующим лицом. Она думала, что выиграла.
— Знаете, Светлана Аркадьевна, — сказала я спокойно, — вы добились своего. Отбили сына у жены. Поздравляю. Теперь вы сможете прожить с ним остаток жизни вдвоём. Готовить ему, стирать, слушать его нытьё после работы. Только вот кто будет платить вторую половину ипотеки? Вы? Или он один потянет тридцать тысяч в месяц?
Её лицо дрогнуло. Она явно об этом не подумала.
— И ещё, — добавила я, уже надевая куртку, — поинтересуйтесь у сыночка, сколько стоит ремонт в однушке после потопа. Двести? Триста тысяч? Странно, что у вас на это денег не нашлось, а вот помочь нам с ипотекой вы готовы были. Думаете, я не поняла, что никакого потопа не было?
Я хлопнула дверью и вышла на лестничную площадку. Ноги подкашивались, но я шла. Вызвала такси, села в машину.
Только когда мы отъехали от дома, я позволила себе заплакать. Три года. Три года я строила эту семью, вкладывала в неё силы, деньги, душу. И что? Одна неделя — и всё рухнуло. Потому что муж не смог выбрать. Потому что мамочка оказалась важнее.
Телефон разрывался от звонков — Максим. Я сбросила. Написала только одно сообщение: «Не звони. Думай. У тебя три дня».
Мама встретила меня без вопросов. Просто обняла крепко и долго. Провела на кухню, налила чай, села рядом.
— Рассказывай, если хочешь.
И я рассказала. Всё. Про халат и косметику, про разгромленную мастерскую, про таблетки и театральный обморок. Мама слушала молча, только морщинка между бровей становилась всё глубже.
— Доченька, — сказала она наконец, — а ты сама-то чего хочешь? Если честно?
Я задумалась. Чего я хочу? Чтобы всё вернулось, как было? Но разве было хорошо? Максим и раньше не особо меня защищал. Просто раньше свекровь была на расстоянии.
— Не знаю, мам.
— Тогда вот тебе моё мнение, — она накрыла мою руку своей. — Мужчина, который не может защитить жену от родной матери, не сможет защитить её ни от чего. Подумай об этом.
Ночью я лежала в своей старой комнате, смотрела в потолок и думала. Максим прислал двадцать сообщений. Сначала злые — мол, как я могла уйти, бросить его. Потом жалостливые — что мама плачет, что ему тяжело. Ни одного — что он был неправ. Ни одного — что он меня понимает.
И тогда я поняла. Выбор уже сделан. Не мной — им. Он выбрал мать. А я... я выбираю себя.
Утром написала ему: «Возвращаться не буду. За вещами приеду в субботу, когда тебя не будет дома. Ключи оставлю на столе. Свою долю ипотеки доплачу до конца месяца, дальше твои проблемы. Удачи вам с мамой».
Три года жизни. Но лучше три года, чем тридцать. Я встала с кровати, умылась, посмотрела на своё отражение. Странно, но я не выглядела разбитой. Наоборот — в глазах появилось что-то новое. Решимость, что ли.
У меня есть работа. Есть руки, голова, талант. Есть мама, которая всегда поддержит. А главное — есть я сама. И этого достаточно.
Свекровь победила в битве. Но войну — войну выиграла я.