Всё началось с того самого взгляда — того, каким Гена смотрел на папину квартиру. Не на папу. На квартиру. Словно оценивал товар в витрине магазина, прикидывая, сколько можно выручить и как быстро перепродать.
Я заметила это еще полгода назад, когда мы приехали к родителям на семейный обед. Гена ходил по комнатам, постукивал костяшками пальцев по стенам, заглядывал в окна с видом на парк. «Метраж приличный», — бросил он тогда между делом. Я промолчала, решив, что показалось. Но это не показалось.
Теперь, стоя посреди нашей кухни с ее вечно капающим краном и запахом вчерашнего ужина, я смотрела на мужа и не узнавала его. Тот парень, за которого я выходила семь лет назад, умел смеяться и мечтать вслух о путешествиях. Этот — только о деньгах. И о том, как их заполучить.
— Полин, ты меня слушаешь вообще? — Гена стоял у окна, скрестив руки на груди. На нем была та самая рубашка в мелкую клетку, которую я купила ему на прошлый день рождения. Теперь она казалась чужой, как и он сам.
— Слушаю, — выдавила я, сжимая в руках кружку с остывшим кофе.
— Тогда повтори, что я сказал.
Я молчала. В голове пульсировало одно: «Переселить родителей на дачу. Продать квартиру. Вложить деньги в его чертов бизнес». Как будто это обсуждению подлежит. Как будто мои родители — не люди со своей жизнью, а просто досадная помеха на пути к его успеху.
— Твои родители уже в возрасте, — продолжил Гена, развернувшись ко мне. — На даче воздух чище, тишина. Им там будет лучше, поверь. А квартира... — он сделал паузу, и я увидела, как загорелись его глаза. — Полина, это же трёхкомнатная квартира в центре! Мы сможем продать её за хорошие деньги. Я открою филиал, расширю дело. Мы наконец-то заживём нормально!
«Нормально» — это его любимое слово последние два года. С тех пор как он связался с этими партнерами, которые вечно звонят ему среди ночи и требуют встреч в каких-то сомнительных кафе. С тех пор как начал приходить домой поздно, пахнущий сигаретами и чужими духами, бормоча что-то про «деловые переговоры».
— Ты сошел с ума? — тихо спросила я.
— Что?
— Я спросила: ты сошел с ума, Гена?
Он усмехнулся. Именно усмехнулся — углом рта, свысока, как будто я сказала что-то наивное и глупое.
— Полин, я понимаю, что тебе трудно... — начал он с этой своей новой интонацией, которую, наверное, перенял у бизнес-тренеров из YouTube. — Но иногда нужно смотреть на вещи рационально. Твои родители не используют квартиру на полную мощность. Они вдвоём живут в трёх комнатах! Это нерационально.
— Нерационально, — повторила я, чувствуя, как внутри что-то закипает. — Это их квартира, Гена. Их дом. Где отец прожил сорок лет. Где я выросла!
— Вот именно — где ты выросла. Прошлое. А мне нужно думать о будущем. О нашем будущем.
— У тебя нет никакого права...
— Лучше не зли меня! — рявкнул он внезапно, и я вздрогнула. — Твоим родителям лучше на дачу переехать жить, а квартиру мы продадим! Это решено!
Решено. Он сказал «решено». Без обсуждения, без моего мнения. Просто решил за всех — за меня, за моих родителей, за нашу жизнь.
Я поставила кружку на стол. Руки дрожали, и кофе расплескался темными каплями на светлую столешницу. Надо было что-то сказать, что-то сделать, но слова застряли где-то в горле, превратившись в тупую, давящую боль.
— Я завтра поеду к ним, — продолжал Гена, доставая телефон и что-то просматривая в нём. Наверное, цены на недвижимость. — Поговорю с отцом как мужчина с мужчиной. Объясню ситуацию. Он ведь адекватный человек, должен понять.
«Адекватный человек». Мой отец, который сорок лет работал инженером на заводе, который своими руками делал ремонт в той квартире, который ни разу в жизни не взял чужого и всегда платил по счетам вовремя. Адекватный.
— Гена, не надо, — выдавила я.
— Полин, хватит! — он повысил голос, и в этот момент я поняла: передо мной чужой человек. — Ты вечно со своими «не надо», «подумай», «а может». Когда ты уже начнёшь думать не только о родителях, но и обо мне? О нас?
— Это не «о нас», — тихо сказала я. — Это о тебе и твоих амбициях.
— Амбициях? — он засмеялся коротко, зло. — Я хочу нормальной жизни! Хочу, чтобы у нас были деньги, чтобы мы могли себе позволить отдыхать, покупать вещи, ездить, куда захотим. А ты хочешь, чтобы мы так и прозябали в этой дыре, пока твои родители сидят в трёшке в центре!
Вот оно. Наружу вылезло то, что он копил, наверное, годами. Зависть. Злость. Недовольство. Всё это смешалось в какой-то гремучий коктейль, который теперь выплёскивался на меня.
— Значит, завтра я еду к ним, — подытожил он, пряча телефон в карман. — И ты со мной. Чтобы поддержала, когда я буду говорить с отцом.
Поддержала. Пока он будет выгонять моих родителей из их дома.
— Я не поеду, — сказала я.
— Как это «не поеду»?
— Так. Не поеду и тебе не дам. Забудь об этой идее, Гена.
Он шагнул ко мне, нависая сверху. Раньше я любила, когда он стоял так близко — чувствовала защиту, тепло. Сейчас чувствовала только давление и угрозу.
— Послушай меня внимательно, — каждое слово он произносил медленно, будто объяснял что-то маленькому ребёнку. — Это единственный шанс выбраться из этого... — он обвёл рукой нашу кухню, — ...болота. Я уже договорился с риелтором. Он посмотрит квартиру послезавтра.
— Ты что?!
— Я всё организовал. Осталось только убедить твоих стариков.
«Стариков». Маме пятьдесят восемь, папе шестьдесят два. Они ещё работают, ездят на велосипедах летом, ходят в театр. Старики.
— Ты не посмел бы, — прошептала я.
— Посмотрим, — ухмыльнулся Гена и вышел из кухни.
Я осталась одна, стоя среди этого маленького пространства, которое когда-то казалось уютным, а теперь душило, как петля. В голове крутилась одна мысль: как всё дошло до этого? Когда именно тот весёлый парень с горящими глазами превратился в циничного дельца, готового продать не только чужое, но и моё детство?
На следующее утро Гена ушёл рано. Я слышала, как он собирается, наговаривает кому-то в телефон про «перспективный объект» и «быструю сделку». Не попрощался, просто хлопнул дверью.
Я позвонила маме сразу, как только за ним закрылась дверь.
— Мам, там Гена к вам едет...
— Уже здесь, доченька, — голос у мамы был странный, напряжённый. — С папой разговаривают. Лучше приезжай.
Я схватила куртку и выбежала на улицу. Автобус полз мучительно медленно, каждая остановка казалась вечностью. Я представляла, как Гена сидит в папином кресле, разглагольствует о «рациональности» и «перспективах», а родители молчат, не зная, что ответить.
Когда я ворвалась в квартиру, первое, что услышала, был голос отца. Спокойный. Даже слишком спокойный — такой у него бывает, когда внутри бушует буря, но он держит себя в руках.
— ...и ты думаешь, Геннадий, что имеешь право решать за нас?
Я вошла в гостиную. Гена стоял у окна — то самого окна, в которое он так любил смотреть, оценивающе. Отец сидел в своём любимом кресле, мама рядом на диване. Лицо у неё было бледное.
— Полина! — Гена развернулся, и на секунду мне показалось, что он рад меня видеть. Но нет — он был недоволен. — Я же просил тебя остаться дома.
— Это мои родители, — сказала я.
— Именно. И как раз поэтому ты должна помочь им понять...
— Гена, — отец встал. Медленно, с достоянством, которое ему никогда не изменяло. — Я выслушал тебя. Теперь послушай ты меня.
Отец подошёл ближе, и Гена невольно отступил на шаг. Мой папа никогда не был высоким — метр семьдесят пять от силы, — но в этот момент он казался огромным.
— Ты пришёл в мой дом, — начал отец негромко, — и заявил, что я должен съехать на дачу. Что моя квартира, за которую я расплачивался двадцать лет, которую я получил ещё при Советском Союзе за добросовестный труд, теперь нужна тебе. Для твоего бизнеса.
— Виктор Степанович, вы не так поняли...
— Я всё правильно понял. Ты принёс с собой бумаги. — Отец кивнул на папку, которую Гена положил на стол. — Договор дарения. Очень удобный документ, правда? Я дарю квартиру дочери, дочь — тебе, как законному супругу, и вы продаёте. Чисто, юридически грамотно.
Я похолодела. Значит, Гена всё продумал заранее. Не просто поговорить приехал — он привёз готовые бумаги.
— Это обычная практика, — Гена попытался улыбнуться, но получилось жалко. — Для оптимизации налогов...
— Заткнись, — тихо сказал отец, и Гена действительно замолчал. Я никогда не слышала, чтобы папа так говорил. — Ты думаешь, я вчера родился? Думаешь, не понимаю, что происходит?
Дверь в квартиру открылась, и я вздрогнула. На пороге стояли двое мужчин — один полноватый, в дорогом костюме, второй худой, с вечно бегающими глазами. Гена резко обернулся.
— Борис Семёнович! Пётр! Что вы здесь делаете?
— А ты как думал, Гена? — полный мужчина вошёл, не разуваясь, грязными ботинками прямо на мамин светлый палас. — Мы ж партнёры. Ты сказал, что вопрос решён, что деньги будут через неделю. Вот мы и решили лично познакомиться с будущими... благодетелями.
Он посмотрел на отца с такой наглостью, что у меня внутри всё перевернулось. Худой тем временем прошёлся по комнате, заглядывая в углы, трогая мамины статуэтки.
— Квартирка-то ничего, — протянул он. — Метров восемьдесят будет? Борис Семёнович, тут миллионов пять точно выручим.
— Убирайся отсюда, — сказала я, не узнавая собственного голоса.
Худой повернулся ко мне, окинул взглядом с ног до головы и усмехнулся.
— Ой, дочка объявилась. А ты, красавица, помолчи пока. Взрослые люди разговаривают.
— Пётр, не надо, — Гена схватил его за рукав, но тот отмахнулся.
— Да ладно тебе, Гена. Чего церемонии разводить? — Борис Семёнович уселся на диван рядом с мамой, и она отодвинулась, прижимаясь к подлокотнику. — Значит так, уважаемый Виктор Степанович. Ваш зятёк должен нам денег. Много денег. Он взял кредит под наш бизнес, обещал вернуть с процентами. Не вернул. Теперь проценты капают каждый день. И вот Гена придумал отличный план — продать вашу квартиру и расплатиться.
— Вы кто такие? — спросил отец ровно.
— А мы его деловые партнёры, — Пётр снова принялся разглядывать комнату. — Инвесторы, так сказать.
— Коллекторы, — поправил отец.
Борис Семёнович расхохотался.
— Ну, можно и так назвать! Умный мужик. Нравишься ты мне, Виктор Степаныч. Давай без проблем, а? Подписываешь бумаги, съезжаешь на дачу — я слышал, у вас там домик хороший. Живите на здоровье, воздухом дышите. А квартиру мы продаём, Гена нам отдаёт долг, и все счастливы.
— А если я откажусь?
Пётр остановился, повернулся. На его лице появилось выражение, от которого по спине побежали мурашки.
— Не откажетесь, — сказал он. — У вас ведь внучка есть. Машенька, кажется? Семь лет? В третий класс ходит, в школу номер двенадцать...
— Заткнись! — взревел Гена. — Я не за этим их звал!
— Так ты их звал? — я посмотрела на мужа, и он отвёл взгляд.
Значит, он не просто задумал продать квартиру. Он привёл сюда этих типов, чтобы надавить на родителей. Чтобы напугать.
— Полина, это не то, о чём ты думаешь, — начал Гена, но отец его перебил.
— Выйдите из моего дома, — сказал он. Голос звучал спокойно, но в нём слышалась злость. — Все трое. Сейчас же.
— Ой, батенька, — Борис Семёнович даже не пошевелился. — Не горячись. Мы тут надолго. Пока ты не подпишешь...
— Я уже вызвал полицию, — отец достал из кармана телефон. — Три минуты назад, когда вы вошли. Звонок идёт. Слышите сирену?
И правда — вдалеке завывала сирена, приближаясь. Борис Семёнович вскочил, Пётр побледнел. Гена застыл, как статуя.
— Ты... — Борис Семёнович ткнул пальцем в отца. — Ты пожалеешь!
— Ещё не известно, кто пожалеет, — ответил отец. — У меня есть запись вашего разговора. Угроза несовершеннолетнему ребёнку — это статья. Вымогательство — тоже статья. Незаконное проникновение в жилище... Хотите, продолжу?
Я посмотрела на папу и только сейчас заметила, что телефон в его руке развёрнут экраном вверх. Запись шла.
— Гена, ты... — начал Пётр, но не договорил. Они рванули к двери и исчезли в подъезде, оставив после себя грязные следы на паласе.
Гена стоял, опустив плечи. Сирена становилась громче, и вот уже у подъезда остановилась машина с мигалками.
— Папа, ты действительно вызвал полицию? — спросила я.
— Конечно. — Отец убрал телефон в карман. — Как только этот... — он посмотрел на Гену с таким презрением, что тот сжался, — ...зять переступил порог с этими типами. Я сразу понял, что дело нечистое.
Полицейские поднялись через минуту. Отец спокойно объяснил ситуацию, показал запись. Их лица становились всё серьёзнее.
— Вы готовы дать показания? — спросил старший лейтенант.
— Разумеется, — отец кивнул. — И я хочу подать заявление о попытке мошенничества и угрозах.
— Виктор Степанович, — Гена шагнул вперёд, голос дрожал. — Прошу вас, не надо... Я не хотел... Меня заставили эти люди, я влез в долги, я...
— Ты влез в долги, — перебил его отец, — а расплачиваться собрался нами. Моей квартирой. Моей семьёй. Безопасностью моей внучки.
— Гражданин, — лейтенант повернулся к Гене, — вам тоже придётся проехать с нами для дачи показаний.
Я смотрела, как Гену уводят, и не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злости. Просто пустоту там, где раньше было что-то, напоминающее любовь.
Мама плакала тихо, и я обняла её за плечи. Отец закрыл дверь и вернулся в комнату.
— Папа, откуда ты знал? — спросила я.
— Полина, — он устало опустился в кресло, — я сорок лет работал с людьми. Видел всяких. Когда Гена начал приезжать и смотреть на квартиру не как на дом, а как на товар, я понял, что дело плохо. А когда ты позвонила утром — я сразу всё подготовил.
Он достал из ящика стола ещё один телефон.
— Диктофон включил, как только он вошёл. Документы свои забрал из сейфа и спрятал у соседей. Копии всех правоустанавливающих бумаг отнёс нотариусу ещё вчера вечером. Думаешь, я сижу сложа руки, когда моей семье угрожают?
Я упала перед ним на колени и обняла.
— Прости меня, пап. Это я привела его в нашу жизнь.
— Не говори глупости, — он погладил меня по голове, как в детстве. — Ты любила, верила. Это не твоя вина, что он оказался не тем человеком.
Три месяца. Именно столько потребовалось, чтобы поставить точку в семилетнем браке.
Я сидела в коридоре суда на жёсткой деревянной скамье и листала документы. Свидетельство о браке, которое теперь станет просто бумажкой. Опись имущества — делить, по сути, было нечего. Квартира съёмная, машина в кредите, который я отказалась выплачивать вместе с ним. Пусть разбирается сам.
Гена вышел из кабинета адвоката. Похудел, осунулся, под глазами залегли тёмные круги. Костюм висел на нём мешком — тот самый, в котором он когда-то делал мне предложение на крыше торгового центра. Тогда я думала, это романтично. Сейчас понимала — он просто пожалел денег на нормальный ресторан.
— Полин, — он сел рядом, оставив между нами приличное расстояние. — Можно поговорим?
— Говори.
— Я... — он потёр лицо руками. — Я всё испортил. Понимаю. Хотел как лучше, а получилось...
— Получилось, что ты чуть не лишил моих родителей дома, — закончила я за него. — Связался с бандитами. Подделал документы. Угрожал семилетнему ребёнку.
— Я не угрожал! Это Пётр...
— Ты привёл его туда, — я повернулась к нему. — Ты, Гена. Не он сам пришёл, а ты его привёл. И знал, зачем.
Он молчал, уставившись в пол. На мраморной плитке отражались потолочные лампы, и эти блики слепили глаза.
— Борис Семёнович и Пётр сейчас под следствием, — продолжила я. — Папа настоял на полном расследовании. Нашлись ещё три семьи, которых они точно так же пытались развести. У тебя условный срок только потому, что отец не стал давить на суд. Из жалости ко мне.
— Я знаю, — Гена сглотнул. — Я благодарен Виктору Степановичу...
— Не смей, — оборвала я его. — Не смей произносить имя моего отца. Ты потерял это право.
Дверь кабинета открылась, секретарь позвала нас. Бракоразводный процесс занял двадцать минут. Судья задала стандартные вопросы, мы дали стандартные ответы. Нет общих детей, нет имущественных споров, решение обоюдное.
Хотя какое там обоюдное. Я решила. А он просто согласился, потому что выбора не было.
Когда мы вышли из зала заседаний, Гена попытался заговорить снова.
— Если бы я мог вернуть время назад...
— Но ты не можешь, — я застегнула куртку. На улице моросил дождь, серый и нудный, в тон настроению. — И даже если бы мог, ты бы всё равно сделал то же самое. Потому что ты такой. Алчный, эгоистичный, готовый идти по головам.
— Я любил тебя, — он сказал это тихо, почти шёпотом.
— Нет, — я покачала головой. — Ты любил идею меня. Удобную, тихую жену, которая не задаёт вопросов и делает, что скажут. Но я не такая. Никогда не была.
Я развернулась и пошла к выходу. Каблуки стучали по плитке, эхо разносилось по пустому коридору.
— Полина! — крикнул он мне вслед.
Я не обернулась.
Вечером я сидела на кухне родительской квартиры и пила чай. Настоящий, крепкий, с мятой, которую мама выращивала на балконе. За окном зажигались огни, город погружался в вечернюю суету.
— Как прошло? — спросила мама, садясь напротив.
— Развелись, — я пожала плечами. — Официально. Свободна.
— И как ты себя чувствуешь?
Я задумалась. Странный вопрос. Должна была чувствовать грусть, опустошение, сожаление? Но внутри было что-то другое.
— Легко, — призналась я. — Будто сняли тяжёлый рюкзак, который я тащила несколько лет и даже не замечала, как он давит.
Мама кивнула, понимающе.
— Это пройдёт не сразу. Будут моменты, когда захочется вернуть. Память играет злые шутки, оставляет только хорошее.
— Знаю. Но я справлюсь.
Отец вошёл с газетой в руках, бросил её на стол.
— Полин, тут вакансия интересная. Помнишь, ты хотела в дизайн-студию? Они набирают.
Я взяла газету, пробежала глазами объявление. Да, хотела. Пять лет назад хотела, но Гена сказал, что это несерьёзно, что нужно работать в офисе, со стабильной зарплатой. И я послушалась. Как всегда послушалась.
— Пап, мне тридцать лет, — сказала я. — Может, поздно уже?
— Полина Викторовна, — отец посмотрел на меня серьёзно. — Тебе тридцать. Впереди ещё половина жизни, если не больше. И ты хочешь провести её, боясь попробовать что-то новое?
Я посмотрела на родителей. Мама, которая пережила вместе со мной каждую слезу последних месяцев. Отец, который защитил нас всех, не дрогнув. Они верили в меня. Всегда верили.
— Пожалуй, позвоню, — я сложила газету. — Завтра с утра.
Прошёл год
Я стояла у окна своей маленькой, но своей квартиры — однушка на окраине, без ремонта, зато ипотека посильная. Работа в дизайн-студии оказалась именно тем, чего не хватало. Проекты, творчество, люди, которые смотрели на мир так же, как я.
Телефон завибрировал. Сообщение от Гены. Первое за все эти месяцы.
«Полин, поздравляю с днём рождения. Видел твои работы в интернете. Ты молодец. Прости меня».
Я посмотрела на экран, подумала секунду и удалила сообщение. Не из злости. Просто потому, что этот человек больше не имел отношения к моей жизни. Он остался там, в прошлом, вместе со страхами, сомнениями и готовностью жертвовать собой ради чужого спокойствия.
Сегодня мне исполнился тридцать один год. И это был первый день рождения за много лет, когда я по-настоящему радовалась новому году жизни.
На столе лежал пригласительный на выставку молодых дизайнеров — мои работы тоже будут там. Родители обещали прийти первыми, и я знала — они придут, как всегда.
Я подошла к зеркалу, посмотрела на своё отражение. Новая стрижка, которую Гена точно бы не одобрил. Яркая помада, которую он называл вульгарной. Искра в глазах, которую я думала потеряла навсегда.
Нет, я нашла её снова. Точнее, она всегда была там. Просто я наконец разрешила ей гореть.