— Слушай, а глаза-то у Лёвки совсем не наши, — Валентина Михайловна придирчиво разглядывала спящего в коляске внука. — У нас все в семье кареглазые были. А тут на тебе — серые.
Я замерла с кружкой в руках. Это была уже третья подобная фраза за утро.
— Валентина Михайловна, у моего отца серые глаза, — спокойно ответила я, хотя внутри всё сжалось.
— Ну да, ну да, — свекровь поджала губы. — У твоего отца.
Прошло всего два месяца с роддома, а я уже научилась узнавать эту интонацию. Сначала думала, что мне кажется. Но нет. Каждый её визит превращался в допрос с пристрастием.
Я познакомилась с Денисом три года назад на выставке современного искусства. Он работал архитектором, я — дизайнером интерьеров. Мы сразу нашли общий язык, обсуждая, как свет меняет восприятие пространства. Через полгода я переехала к нему.
Валентина Михайловна встретила меня настороженно. За первым совместным ужином она долго молчала, изучающе глядя на меня, словно пыталась найти изъян в только что купленной вещи.
— Денис говорил, что ты из Воронежа, — наконец произнесла она.
— Да, выросла там.
— Родители чем занимаются?
— Папа преподавал в университете физику, мама работала бухгалтером. Папы уже нет, а мама сейчас на пенсии.
Свекровь кивнула, но по её лицу было видно: информация принята, но не одобрена.
Денис тогда не обратил внимания на мамино молчание. Он вообще привык не замечать её колкостей. "У мамы характер сложный, но она добрая", — оправдывался он. Я пыталась понять, ведь она одна растила сына после развода. Наверное, просто привыкла всё контролировать.
Когда я забеременела, Валентина Михайловна внезапно стала заботливой. Приносила передачи, интересовалась самочувствием, даже предложила помочь с обустройством детской. Я обрадовалась: значит, всё-таки приняла меня.
Но после рождения Лёвы что-то изменилось. Сначала незаметно. Она приходила почти каждый день, приносила то пелёнки, то распашонки, садилась в кресло и начинала свои комментарии.
— Носик какой-то не такой, не наш.
— Лоб высокий, в кого это?
— Ушки странные, у Дениса были другие.
Я пыталась не обращать внимания. Говорила себе, что это усталость. Что у всех бабушек свои причуды. Денис отмахивался: "Ну мама такая, любит поговорить".
Но однажды утром, когда я вышла из ванной, застала Валентину Михайловну возле детской кроватки. Она что-то прятала в карман халата.
— Что вы делаете?
Она вздрогнула, обернулась.
— Да так, просто смотрю, как он спит.
Мне стало не по себе, но я промолчала. Не могла же я обвинить свекровь в чём-то конкретном. Просто странное ощущение, что происходит что-то неправильное.
Через неделю Денис вернулся с работы мрачнее тучи. Бросил сумку в прихожей, прошёл на кухню, налил воды.
— Мама сделала тест ДНК на Лёвку, — выдавил он. — Без нашего разрешения.
У меня похолодело внутри.
— Что? Как?
— Взяла волосы. Тайно. Отнесла в лабораторию, — он смотрел в окно, не поворачиваясь. — Сегодня пришла ко мне на работу, показала результаты. Всё подтверждается, Лёва — мой сын. Знаешь, что она сказала? "Ну ладно, повезло твоей жене".
Я опустилась на стул. В голове не укладывалось. Все эти месяцы намёков, недоверчивых взглядов, вопросов — оказывается, она и правда думала...
— Денис...
— Подожди, — он поднял руку. — Я ещё не закончил.
Он развернулся. На лице было что-то, чего я раньше не видела. Ярость, смешанная с болью.
— Я сказал маме, что она больше не подойдёт к Лёве. Никогда. Что я запрещаю ей видеться с внуком. Что после такого... я просто не могу.
Слёзы хлынули сами собой. Не от облегчения. От унижения. От понимания, что все эти месяцы я жила под подозрением. Что свекровь смотрела на меня как на обманщицу.
— Она пыталась объяснить, что заботилась о тебе, — продолжал Денис. — Что хотела уберечь меня от ошибки. Что имела право проверить. Я просто ушёл. Не смог слушать.
Он присел рядом, обнял за плечи.
— Прости. Я должен был остановить это раньше. Все её комментарии, намёки... Я думал, она просто переживает, привыкает. А она...
Телефон Дениса разрывался весь вечер. Валентина Михайловна писала сообщения одно за другим. "Я не хотела никого обидеть", "Я просто волновалась за тебя", "Разве я не имею права знать правду о своём внуке?"
Денис не отвечал.
На следующий день она приехала. Я открыла дверь и увидела её заплаканное лицо. Валентина Михайловна выглядела растерянной, постаревшей.
— Можно войти?
— Нет, — твёрдо сказал Денис, появляясь за моей спиной. — Нельзя.
— Сынок, я же не со зла...
— Мама, ты украла волосы моего ребёнка. Пошла и сделала тест ДНК без разрешения родителей. Ты понимаешь, что это неправильно?
— Но я же думала...
— Ты думала, что моя жена мне изменила. Ты думала, что я воспитываю чужого ребёнка. Ты подозревала её все эти месяцы, — голос Дениса звучал устало. — Мама, ты даже сейчас не понимаешь, что сделала плохо. Ты считаешь себя правой.
Валентина Михайловна помолчала. По её лицу было видно, что она действительно не понимает. Для неё это была забота. Защита сына. Разумная осторожность.
— Я тебя больше не пущу к Лёве, — сказал Денис. — Не сейчас. Может быть, когда-то потом, если ты поймёшь. Но не сейчас.
Она ушла, так и не извинившись. В её глазах читалась обида: на нас, на ситуацию, на то, что её "разумные опасения" обернулись против неё.
Несколько недель она звонила, писала. Сначала оправдывалась, потом требовала "не отнимать у неё внука", затем обвиняла меня в том, что настроила сына против матери.
Денис не отвечал. Я видела, как ему тяжело. Он любил мать, несмотря ни на что. Но что-то внутри него сломалось в тот день.
— Знаешь, о чём я думаю? — сказал он однажды вечером, когда мы укладывали Лёву спать. — Мама всю жизнь считала, что люди вокруг не такие, как нужно. Отец был не таким. Я выбирал не тех друзей. Ты не такая жена. Лёва не тот внук. И она даже не понимает, что проблема не в нас. Проблема в том, что она хочет контролировать реальность.
Я гладила сына по головке. Он сопел во сне, такой маленький, беззащитный. И я понимала: мы правильно поступили. Никто не имеет права подвергать ребёнка таким проверкам. Подозревать мать в обмане. Крушить семью изнутри.
Прошло полгода. Валентина Михайловна больше не звонит. Денис иногда тяжело вздыхает, глядя на фотографии из детства. Я знаю, что ему больно. Что он скучает по маме, какой она была раньше. Или какой он хотел её видеть.
Но дороги назад нет. Слишком глубокая трещина. Слишком серьёзное предательство доверия.
Лёве скоро год. Он смеётся, лепечет что-то своё, тянется к солнечным зайчикам на стене. У него серые глаза — в моего отца. И это нормально. Это просто генетика. Не повод для подозрений, не основание для тайных проверок.
А где-то в другом конце города сидит пожилая женщина, которая до сих пор не понимает своей вины. Которая считает, что поступила правильно. Что это мы неблагодарные. Что внука у неё отняли просто так.
И это, наверное, самое страшное. Не то, что она сделала. А то, что она не видит в этом ничего плохого.