— Надюшка, ты бы хоть платье другое надела, — мама поправила воротник своего нарядного жакета и окинула меня критическим взглядом. — Вот Ленка всегда так элегантно одевается. Помнишь, на Новый год она в том синем платье была? Все восхищались.
Я сжала в руках пакет с продуктами и молча прошла на кухню. Шестнадцатого числа маме исполнилось семьдесят пять, и я приехала отметить это событие, захватив с собой торт и букет хризантем.
— Мам, давай я тебе чай заварю, — предложила я, выкладывая покупки на стол.
— Не надо, Леночка уже всё приготовила. Она сегодня с утра здесь, убралась, пирог испекла. Вот что значит хозяйственная дочка.
Лена — моя младшая сестра, на три года моложе. Всю жизнь я слышала одно и то же: Лена лучше готовит, Лена красивее улыбается, Лена удачнее замуж вышла, Лена чаще звонит. Будто между нами постоянно шло негласное соревнование, в котором я заранее проигрывала.
Мама прошла в комнату, где на столе уже стояли тарелки с закусками. Я осталась на кухне, разглядывая знакомый до боли интерьер. Здесь я выросла, здесь провела детство и юность. Но почему-то всегда чувствовала себя гостьей.
— А где же именинница? — в квартиру влетела Лена с охапкой цветов. Светлые волосы уложены волнами, макияж безупречен, белоснежная блузка и узкие брюки сидят идеально. — Мамочка, с днём рождения!
Они обнялись так тепло, так искренне, что я невольно отвернулась к окну.
— Надька, ты чего стоишь? — Лена заметила меня. — Иди к столу, сейчас гости подтянутся.
Гости действительно начали приходить. Мамины подруги, соседи, дальняя родня. Все поздравляли, дарили подарки, усаживались за стол. Я сидела с краю, изредка поддерживая разговор, но чувствуя себя чужой на этом празднике.
— Галь, у тебя такие дочери замечательные, — тётя Клава, мамина подруга ещё с молодости, умилённо смотрела на именинницу. — Обе красавицы, обе заботливые.
— Да уж, — мама вздохнула, — Леночка у меня действительно золотце. Каждую неделю приезжает, помогает. А Надя... ну, у неё своя жизнь, работа, некогда ей со старухой возиться.
Я сглотнула комок в горле. Некогда? Я приезжаю не реже Лены, звоню каждые два дня, привожу продукты, лекарства, вожу по врачам. Но почему-то маме всегда кажется, что этого мало.
— Мам, я на прошлой неделе тебя в поликлинику возила, — тихо напомнила я.
— Ну возила, — отмахнулась она. — А Лена мне вон сколько всего сделала: шторы постирала, на балконе порядок навела, в коридоре лампочку поменяла.
Лена скромно улыбалась, принимая похвалу. А я снова чувствовала себя неправильной дочерью. Той, которая всегда делает что-то не так.
К вечеру гости разошлись. Лена засуетилась, собирая посуду.
— Ладно, мам, я побежала, — я натянула куртку. — Завтра на работу рано.
— Иди-иди, — мама даже не обернулась. — Леночка мне поможет прибраться.
На улице моросил мелкий дождь. Я шла к машине и думала: когда же это закончится? Когда я перестану искать материнского одобрения, которого никогда не дождусь?
Детство вспоминалось отдельными, выжженными в памяти сценами. Вот мне восемь лет, я принесла из школы грамоту за рисунок. Мама взглянула и сказала: "Неплохо. А вот Ленка в садике стишок рассказала так, что все воспитательницы плакали". Вот мне пятнадцать, я получила пятёрку по алгебре. "Молодец. Только Лена по всем предметам пятёрки приносит, без четвёрок". Вот мне двадцать два, я защитила диплом с отличием. "Умница. Но Лена такого красивого жениха нашла, врач, говорят, карьеру делает".
Я всегда была той, кто "неплохо", "неплохо, но", "молодец, только". Никогда — просто "молодец" или "я горжусь тобой".
Недели летели чередой похожих дней. Работа, дом, звонки маме, редкие встречи с подругами. Иногда я думала: а может, просто отпустить? Перестать пытаться доказать, что я тоже достойна любви? Но каждый раз находила оправдание: она уже старая, надо быть терпимее, она просто такая.
В конце месяца мама позвонила сама.
— Надюша, приезжай в воскресенье, — в голосе звучала непривычная мягкость. — Я пирог с капустой испеку, твой любимый.
Сердце сжалось от неожиданной надежды. Может, что-то изменилось?
Воскресенье выдалось солнечным. Я купила маме новые домашние тапочки — она давно жаловалась, что старые износились — и приехала в хорошем настроении.
— Заходи-заходи, — мама распахнула дверь. — Леночка уже здесь, мы тебя ждём.
В комнате за столом действительно сидела Лена. И ещё трое незнакомых мне людей: пожилая женщина и молодая пара.
— Знакомься, это мои соседи, — мама представила гостей. — Валентина Ивановна, её внук Костя и его жена Маша. Вот решили всех вместе собрать, чаю попить.
Мы расселись за столом. Мама разливала чай, накладывала пирог, рассказывала соседям про свою жизнь. Валентина Ивановна кивала, поддакивала, хвалила пирог.
— Вы знаете, у меня такие дочери замечательные, — мама посмотрела на нас с Леной. — Особенно Леночка. Она у меня каждый день звонит, интересуется, как я себя чувствую. Всегда рядом, если что случится.
— Это очень важно в наше время, — согласилась Валентина Ивановна. — Многие дети про родителей забывают.
— Да уж, — мама вздохнула. — А Надя вот занятая очень, ей редко удаётся приехать. Работа у неё, понимаете ли.
Я медленно поставила чашку на блюдце.
— Мам, я приезжаю каждую неделю, — произнесла я тихо, но отчётливо. — И звоню через день.
— Ну да, конечно, — мама махнула рукой, как будто отгоняя муху. — Но Лена чаще. И помогает больше. Вот на днях она мне новый телефон настроила, а то я со старым совсем запуталась. А ты бы смогла?
— Смогла бы. Ты не просила.
— Не просила, потому что знаю — ты занята. А Лена сама предложила. Вот что значит внимательная дочка.
Костя с женой переглянулись, явно чувствуя напряжение. Валентина Ивановна делала вид, что занята пирогом. Лена сидела, опустив глаза.
— Мама, — я положила салфетку на стол. — Можно поговорить наедине?
— При гостях неудобно отлучаться, — мама поджала губы. — Скажи при всех, что там у тебя.
— Хорошо. Скажу при всех. Почему ты постоянно сравниваешь меня с Леной? Почему я всегда хуже, что бы ни делала?
Воцарилась тишина. Даже часы на стене словно застыли.
— Ты что себе позволяешь? — мама побледнела. — Я тебя ни с кем не сравниваю. Просто говорю правду.
— Правду? — я встала. — Я всю жизнь слышу, что Лена лучше. Красивее, умнее, заботливее. Я училась на отлично — ты хвалила Лену. Я устроилась на хорошую работу — ты говорила, что Ленин муж перспективнее. Я помогаю тебе — ты благодаришь Лену.
— Надька, успокойся, — Лена попыталась встать, но я остановила её жестом.
— Нет, хватит молчать. Мама, я устала доказывать, что достойна твоей любви. Устала быть плохой копией любимой дочери. Я другая. У меня другой характер, другие интересы, другая жизнь. И я имею право быть собой, а не тем, кого ты хочешь видеть.
Мама смотрела на меня так, будто увидела впервые.
— Я всегда одинаково вас любила, — проговорила она севшим голосом. — Обеих.
— Нет, мама. Не одинаково. И знаешь, что самое страшное? Я уже смирилась. Просто хотела хоть каплю тепла, хоть немного признания. Но сегодня поняла: этого не будет. Никогда.
Я взяла сумку и направилась к выходу.
— Надя, подожди! — Лена догнала меня в коридоре. — Ты не права. Мама тебя любит.
— Может быть. По-своему. Но мне этого мало, — я натянула куртку. — Знаешь, Ленка, я не виню тебя. Ты не виновата, что мама выбрала тебя любимицей. Просто я больше не могу в это играть.
— И что теперь? Ты просто уйдёшь?
— Да. Уйду. Маме нужна дочь, которая всегда рядом, всегда хороша, всегда делает, что нужно. У неё есть такая дочь — это ты. Мне же нужна мама, которая примет меня такой, какая я есть. Этого у меня нет. И, видимо, не будет.
Спустилась по лестнице, вышла на улицу. Осень окрашивала город в жёлтые и красные тона. Где-то смеялись дети, где-то лаяла собака, где-то играла музыка из открытого окна. Жизнь продолжалась, равнодушная к маленьким человеческим трагедиям.
Следующие дни прошли в странном состоянии опустошённости и одновременно облегчения. Словно сняла тяжёлый рюкзак после долгого подъёма в гору.
Мама не звонила. Я тоже. Лена писала несколько раз: "Позвони маме", "Она переживает", "Ты слишком резка". Я не отвечала.
Прошёл месяц. Потом второй. Накануне Нового года Лена позвонила сама.
— Надь, ну сколько можно? — в голосе сестры звучала усталость. — Приезжай хоть на праздник.
— Не приеду.
— Она просит передать, что скучает.
— Пусть скажет сама.
— Ты же знаешь, она гордая. Не может первая позвонить.
— Значит, не очень скучает, — я посмотрела в окно, где кружились снежинки. — Лен, я не сержусь на неё. Просто устала чувствовать себя неправильной. Понимаешь? Всю жизнь я пыталась быть достаточно хорошей. Достаточно умной, красивой, заботливой. Но планка постоянно поднималась. И знаешь, до чего я дошла? До того, что боялась лишний раз позвонить — вдруг скажет что-то обидное, и будет больно. До того, что перед каждым визитом репетировала разговор, пытаясь предугадать, за что меня похвалят, а за что укорят.
Лена молчала.
— Мне сорок пять лет, Лен. Сорок пять. И я больше не могу жить в постоянном ожидании одобрения, которого не дождусь. Мне нужно научиться жить для себя.
— А мама?
— У мамы есть ты. Та дочь, которую она любит. Которой гордится. Будь с ней. Заботься о ней. Я не обижусь.
После этого разговора стало легче. Словно разрешила себе то, в чём отказывала годами — право быть несовершенной. Право не оправдывать чьи-то ожидания. Право просто жить.
Весной я записалась на курсы рисования — давняя мечта, которую откладывала бесконечно. Летом съездила к морю одна, впервые за много лет. Осенью поменяла работу на менее оплачиваемую, но более интересную.
Лена изредка присылала новости: "Мама попала в больницу с давлением, но уже лучше", "Маме сделали операцию на глаза", "Мама спрашивала про тебя".
Спрашивала. Но не звонила.
Год спустя после нашей ссоры я зашла в магазин за продуктами и увидела маму. Она стояла у прилавка с овощами, рассматривала помидоры. Постарела, осунулась, но держалась всё так же прямо.
Наши глаза встретились. На секунду показалось, что она сейчас подойдёт, скажет что-то. Но мама отвернулась и продолжила выбирать помидоры.
Я вышла из магазина с пустыми руками и пустым сердцем. Не было ни боли, ни обиды. Просто приняла как данность: некоторые отношения не складываются. Даже между матерью и дочерью.
Прошло ещё полгода. Я сидела в мастерской — сняла небольшую студию, где работала над картинами по вечерам — когда позвонила Лена.
— Надюшка, — голос дрожал. — Мама ушла. Сердце. Врачи говорят, мгновенно, не мучилась.
Рука с кистью замерла над холстом.
— Когда похороны?
— Послезавтра.
Я приехала. Стояла у гроба и смотрела на застывшее лицо человека, который дал мне жизнь, но не смог дать любви. Или смог, но так, как я не умела принимать.
После похорон Лена передала мне конверт.
— Это тебе. Нашла у неё в тумбочке.
Внутри лежало письмо. Неровный почерк, дрожащие строчки:
"Надюша, наверное, я была плохой матерью. Не умела показывать любовь правильно. Всегда боялась, что ты слишком гордая, слишком независимая, уйдёшь и не вернёшься. А Ленка мягче, покладистее, думала, её хвалить не надо — она и так всегда рядом. Наверное, всё сделала наоборот. Прости, если сможешь".
Я сложила письмо, убрала в сумку. Простить? Не знаю. Но понять — да, попробую.
Жизнь продолжается. С Леной мы созваниваемся изредка, на праздники. Без мамы связь между нами истончилась, но не порвалась.
Иногда думаю: а если бы тогда, в тот день, промолчала? Стерпела бы ещё раз? Может, всё сложилось бы иначе.
Но в глубине души знаю: рано или поздно я всё равно ушла бы. Потому что невозможно годами жить в тени. Даже если эта тень отбрасывает самый родной человек.