Я даже не успела снять сапоги. Щелчок выключателя прозвучал в пустоте сухим выстрелом, но свет не зажегся. Виктор выкрутил пробки? Или просто запретил мне видеть его лицо? В прихожей пахло валерьянкой и той затхлой, пыльной горечью, которая появляется в доме, когда в нем умирает доверие.
— Где ты была? Я искал тебя весь вечер! А ты сидела в кинотеатре с чужим мужчиной, — его голос, обычно глуховатый и спокойный, сейчас срывался на визг, резал темноту, как зазубренный нож.
Я замерла, прижимая к груди сумочку, словно щит. Сердце, которое я годами учила биться ровно — профессиональная привычка, нельзя, чтобы рука дрожала, когда вводишь иглу в вену, — сейчас колотилось где-то в горле. Тридцать пять лет брака. Двое выращенных детей. Внук, который пошел в первый класс. И вот теперь я стою в собственной прихожей, как преступница, пойманная на месте преступления, а мой муж, человек, с которым мы делили хлеб и горе, превратился в невидимого судью во мраке.
— Витя, включи свет, — тихо попросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ты пугаешь меня.
— Свет нужен тем, кому нечего скрывать! — крикнул он. Я услышала, как он тяжело дышит, словно загнанный зверь. — Я видел, как вы выходили. Я видел, как ты держала его за руку. Не смей мне врать, Лена. Только не смей врать.
В эту секунду мне стало не страшно, а бесконечно тоскливо. Я поняла, что этот разговор зрел месяцами, как нарыв, и сегодня он либо вскроется и очистится, либо убьет всё, что между нами было.
Часть 1. Синдром отставника
Всё началось не сегодня. И даже не вчера. Это началось полгода назад, когда Витю с почестями проводили на пенсию с завода. «Заслуженный отдых», — говорили они, вручая грамоту и набор инструментов. Но для Виктора это звучало как приговор: «Списан в утиль».
Первые недели он хорохорился. Чинил краны, перебирал старые вещи на балконе, ездил на дачу. А потом наступила тишина. Дети разъехались, у них своя жизнь, звонки раз в неделю: «Мам, пап, всё норм? Ну пока». Я же продолжала работать. Моя поликлиника — это конвейер. Очереди бабушек, плачущие дети перед прививкой, вечные отчеты, запах спирта и хлорки. Я приходила домой выжатая, как лимон, мечтая только о чашке чая и тишине.
А Витя ждал меня. Он сидел у окна, глядя на серый двор, и копил слова. Ему нужно было общение, подтверждение того, что он всё еще существует. А у меня не было сил.
— Опять задержалась? — спрашивал он, когда я поворачивала ключ в замке.
— Отчеты, Вить. Конец квартала.
— А почему от тебя пахнет не лекарствами, а духами?
— Потому что я женщина, Витя, и пользуюсь духами, — я старалась отшучиваться, но внутри росло раздражение.
Он начал проверять мой телефон. Сначала незаметно, пока я была в душе. Потом открыто. «Кто такой "Иван Петрович сантех"?» — «Витя, это сантехник, ты сам его вызывал год назад».
Сегодняшний вечер должен был стать моим спасением. В поликлинике был сумасшедший дом: эпидемия гриппа, врачи на больничном, я одна на три кабинета. К вечеру у меня гудели ноги и звенело в ушах. Я позвонила мужу:
— Вить, давай сходим в кино? Там какая-то комедия новая вышла, говорят, добрая. Развеемся.
— Делать мне нечего, деньги на ерунду тратить, — буркнул он в трубку. — И тебе не советую. Дома борщ есть.
Отказ был привычным, но сегодня он меня задел. Я повесила трубку и решила: пойду одна. Просто чтобы полтора часа не быть медсестрой Еленой Николаевной, не быть женой, не быть мамой. Просто посидеть в темноте и посмотреть на красивые картинки.
Если бы я знала, что этот безобидный бунт приведет к катастрофе, я бы, наверное, поехала домой на трамвае, глядя в черное окно. Но я пошла.
Часть 2. Случайная встреча
Кинотеатр «Родина» был старым, с колоннами и высокими потолками, сохранившим дух советского величия. Здесь пахло попкорном и кофе. Я купила билет на ближайший сеанс — какая-то отечественная мелодрама. В зале было полупусто. Будний день, вечер.
Я устроилась в кресле, вытянула уставшие ноги и приготовилась отключиться от реальности. Свет погас, пошла реклама. И тут я почувствовала на себе взгляд.
Справа, через одно кресло, сидел мужчина. В темноте я видела только профиль: ссутуленные плечи, седая щетина, руки, нервно сжимающие подлокотники. Он повернулся, и я едва не вскрикнула.
— Андрей?
— Лена? — его голос был хриплым, неузнаваемым.
Андрей Воронов. Муж моей лучшей подруги Светы. Света сгорела от онкологии два года назад. Мы дружили семьями тридцать лет, но после похорон Андрей исчез. Он закрылся в своей квартире, перестал отвечать на звонки, обрезал все связи. Мы с Витей пытались его навещать, но он не открывал дверь. Мы решили не лезть в душу, дать ему время. И вот — встреча.
Он выглядел ужасно. Осунувшийся, в мятой рубашке, с глазами побитой собаки.
— Ты... ты как здесь? — спросила я шепотом, потому что фильм уже начался.
— Не могу дома, — ответил он, глядя не на меня, а на экран. — Там стены давят. Светин халат висит в ванной... Я не могу его убрать. И смотреть на него не могу. Пришел сюда, где люди. Думал, легче станет. Не стало.
На экране герои смеялись, влюблялись, попадали в нелепые ситуации. А рядом со мной сидел человек, у которого внутри была выжженная пустыня. Я видела, как по его щеке, заросшей седой щетиной, катится слеза. Мужчины плачут страшно — беззвучно, сжимая челюсти до скрипа.
Я не думала в тот момент, как это выглядит со стороны. Я просто сработала как медсестра, как женщина, как друг. Я пересаживаюсь на соседнее кресло и накрываю его руку своей ладонью. Его пальцы были ледяными.
— Дыши, Андрей, — шепнула я. — Просто дыши. Мы здесь. Ты не один.
Весь сеанс мы просидели так. Я держала его за руку, якоря его в этом мире, не давая провалиться в воронку горя. Мы почти не разговаривали. Просто человеческое тепло. Когда пошли титры, он впервые за два года посмотрел на меня осмысленно.
— Спасибо, Лен. Я, наверное, завтра попробую на кладбище съездить. Поговорю с ней.
— Съезди, Андрюша. Ей бы это понравилось.
Мы вышли из зала. Я проводила его до выхода, поправила ему шарф — по-матерински, автоматически.
— Иди, — сказала я. — И позвони нам. Витя будет рад.
Он кивнул и растворился в вечерней метели. Я шла к остановке с легким сердцем. Я чувствовала, что сделала что-то важное. Я спасла человека от отчаяния. Я спешила домой, чтобы рассказать Вите, что Андрей нашелся, что он жив, что ему нужна наша помощь.
Я не знала, что за колонной, у афиши с яркой комедией, стояла тень. Тень моего мужа.
Часть 3. Анатомия ревности
Вернемся в темную прихожую. Виктор стоял так близко, что я чувствовала жар, исходящий от его тела.
— Почему ты молчишь? — прошипел он. — Придумываешь оправдание? Вспоминаешь, какую ложь ты заготовила? «Ой, милый, встретила одноклассника»? Или «Это был коллега, у него кошелек украли»?
— Витя, дай мне пройти, — я попыталась сделать шаг в сторону кухни, но он выставил руку, уперевшись ладонью в стену. Я оказалась в ловушке между вешалкой с пальто и его рукой.
— Нет, ты будешь стоять здесь и слушать! — Его голос дрожал от обиды, которую он пестовал годами, а может, придумал только что. — Ты думаешь, я слепой? Я старый, но не слепой! Я видел, как ты смотрела на него. С какой нежностью ты поправляла ему шарфик! Мне ты шарф десять лет не поправляла!
— Ты сам всегда одеваешься, ты же гордый, — парировала я, чувствуя, как внутри закипает злость. — Ты же говоришь: «Я не маленький, не нянчи меня». А теперь это претензия?
— Не переводи тему! — рявкнул он. — Кто он? Сколько это длится? Месяц? Год? Пока я на заводе горбатился, ты себе запасной аэродром готовила?
В темноте его фантазия рисовала чудовищные картины. Я поняла, что он не просто ревнует. Он уничтожает сам себя. Его уверенность в моей измене базировалась не на фактах, а на его собственной неуверенности. Он вышел на пенсию, почувствовал себя ненужным обществу и автоматически решил, что стал ненужным и мне.
— Витя, ты следил за мной? — спросила я прямо.
Повисла пауза. Тяжелая, липкая.
— Я поехал встретить тебя, — глухо сказал он. — Думал, сделаю сюрприз. Подъехал к поликлинике, а ты выходишь. И не на остановку, а к кинотеатру. Я пошел следом. Думал, может, ты мне билет купила, сюрприз готовишь. А ты...
Он замолчал, проглотив ком в горле. Мне стало больно за него. Взрослый, сильный мужик, превратившийся в шпиона из-за страха одиночества.
— И ты стоял два часа на морозе и ждал?
— Я ждал, пока ты выйдешь с ним. Чтобы посмотреть тебе в глаза.
Часть 4. Допрос с пристрастием
— Ты не посмотрел мне в глаза, Витя. Ты стоял в тени, — тихо сказала я. — Ты трус.
— Я трус?! — он ударил кулаком по стене, посыпалась штукатурка. — Это я трус? Я, который тридцать лет всё в дом тащил? Я, который... А ты... Ты променяла меня на какого-то хмыря в пальто! Он моложе меня? Богаче? Что он тебе наобещал? Турцию? Шубу?
— Прекрати мерить всё деньгами! — не выдержала я. — Господи, какой же ты дурак, Витя.
— Ах, я дурак! Конечно, старый дурак, который мешает тебе жить! Так давай, скажи это! Скажи: «Витя, уходи, ты мне надоел, я нашла другого»! Будь честной хотя бы раз!
В его крике я услышала мольбу. Он провоцировал меня. Он хотел, чтобы я подтвердила его худшие страхи, чтобы определённость, пусть и страшная, заменила эту мучительную неизвестность. Он жаждал катастрофы, потому что катастрофа понятнее, чем тихая холодность.
— Я не буду этого говорить, потому что это неправда, — твердо сказала я.
— Лжешь! — он снова начал заводиться. — Я видел, как вы сидели. Плечом к плечу. Близко. Так не сидят с просто знакомыми. Так сидят с любимыми.
Слезы обиды подступили к глазам. Он извратил всё. Самый чистый момент сострадания он превратил в грязь.
— Ты видел то, что хотел видеть, — сказала я устало. — Ты искал повод меня обвинить, чтобы оправдать свою тоску и злость на весь мир.
— Назови имя! — потребовал он. — Имя!
Часть 5. На грани разрыва
Ситуация накалялась. Я чувствовала, как поднимается давление. В висках стучало. Мне нужно было присесть, нужно было выпить воды.
— Витя, мне плохо. Дай мне пройти на кухню.
— Не уйдешь, пока не признаешься!
Он схпил меня за запястья. Не больно, но крепко. Это был предел. За всю жизнь он никогда не применял ко мне силу. Мы могли ругаться, бить тарелки, молчать неделями, но он никогда не держал меня силой.
— Отпусти руки, — ледяным тоном сказала я. В этом тоне была вся моя медицинская выдержка. Так говорят с буйными пациентами. — Отпусти. Немедленно. Иначе я уйду сейчас и никогда, слышишь, никогда не вернусь. Даже за вещами не приду.
Его хватка ослабла, но он не отступил.
— Ты и так уйдешь, — прошептал он с ужасом. — Я же вижу. Ты уже ушла. Телом здесь, а душой там, с ним.
— Да с кем «с ним», Витя?! — я вырвала руки. — С кем?!
— С тем, кого ты гладила по руке!
— Я гладила его, потому что он плакал! — крикнула я ему в лицо. — Потому что у него жена умерла, и он выл от боли, пока ты здесь себя жалел!
Виктор замер. Темнота вокруг нас стала плотной, как вата. Слова повисли в воздухе.
— Жена... умерла? — переспросил он растерянно.
Часть 6. Свет правды
Я воспользовалась его замешательством, нащупала выключатель и с силой нажала клавишу.
Вспыхнул свет. Мы оба сощурились. Я увидела его — растрепанного, в домашней растянутой футболке, с красными пятнами на лице и безумными глазами. Он выглядел жалким и постаревшим лет на десять за этот вечер.
А он увидел меня. Бледную, с размазанной тушью, но с глазами, полными не страха, а решимости.
Я медленно расстегнула сумку. Руки всё-таки дрожали. Достала два билета. И скомканную салфетку, которую Андрей вернул мне после сеанса.
— Вот, — я бросила билеты на тумбочку. — Ряд 8, места 12 и 13.
— Кто это был? — спросил Виктор уже без крика, но с недоверием.
— Это был Андрей, — сказала я, глядя ему прямо в зрачки. — Воронов. Муж Светы.
Виктор моргнул. Его рот приоткрылся.
— Воронов? Но он же... Он же зарос бородой... Я его не узнал.
— Конечно, не узнал. Ты смотрел не на него. Ты смотрел на свою ревность.
Он попятился, наткнулся спиной на дверь в ванную.
— Андрей... В кино?
— Мы встретились в фойе. Случайно. Он пришел первый раз за два года в люди. Ему было страшно, Витя. Понимаешь? Страшно быть одному среди счастливых пар. Я села с ним, чтобы поддержать. Он весь фильм вспоминал Свету. А я держала его за руку, потому что ему было нужно человеческое тепло. То самое, которое ты превратил в измену.
Виктор опустил глаза. Я видела, как в его голове рушится сложная конструкция, которую он строил весь вечер. Злодей-любовник исчез. Остался несчастный вдовец, наш старый друг. А вместо обманутого мужа-героя остался ревнивый старик, который чуть не разрушил семью из-за своей мнительности.
Часть 7. Крах и тишина
Виктор тяжело осел на пуфик для обуви. Он закрыл лицо руками. Его плечи начали вздрагивать.
— Господи... — глухо донеслось сквозь ладони. — Господи, Лена... Какой позор.
Я смотрела на его склоненную седую голову. Гнев ушел, как вода в песок. Осталась только усталость и бесконечная жалость к нам обоим. Мы стареем. Мы становимся уязвимыми, обидчивыми, странными. Нам страшно терять. И этот страх заставляет нас делать глупости.
Я сняла пальто, повесила его на вешалку. Аккуратно поставила сапоги. Бытовые действия возвращали меня в реальность.
— Ты хотел знать правду? — спросила я тихо. — Вот она правда. Я не предавала тебя, Витя. Ни сегодня, ни вчера, никогда. Но ты предал меня сегодня. Своим недоверием.
Он поднял голову. В глазах стояли слезы. Настоящие, мужские, скупые слезы стыда.
— Прости меня, — сказал он. — Я дурак. Я просто... Я сижу здесь один, стены эти... Кажется, что жизнь кончилась. Что я тебе больше не нужен. Ты работаешь, ты нужна людям, а я? Кто я теперь? Сторож дивана?
Он озвучил то, что я знала, но не хотела замечать. Его агрессия была криком о помощи.
— Ты мой муж, — сказала я, присаживаясь перед ним на корточки. — Ты отец моих детей. Ты дед. Ты тот, с кем я хочу встретить старость. Но не так, Витя. Не в скандалах и подозрениях.
Я взяла его грубые, мозолистые руки в свои.
— Если ты еще раз устроишь мне допрос, я не буду оправдываться. Я просто соберу вещи. Ты меня услышал?
— Услышал, — кивнул он, сжимая мои пальцы. — Клянусь, услышал.
Часть 8. Чай с привкусом надежды
Прошло полчаса. Мы сидели на кухне. Чайник уютно шумел, разгоняя остатки кошмара. Я намазывала масло на булку — простое, успокаивающее действие. Виктор сидел напротив, всё еще подавленный, но уже «вернувшийся» в себя.
— Как он там, Андрюха? — спросил он, глядя в кружку.
— Плохо, Вить. Совсем сдал. Одичал. Ему мужское плечо нужно. Женские утешения — это одно, а мужской разговор — другое.
Виктор кивнул, обдумывая что-то.
— Может... может, позвонить ему? Завтра?
— Позвони. Скажи, что я рассказала про встречу. Пригласи в гараж, или на рыбалку. Или просто сюда, пельменей поесть. Вытаскивай его, Витя. У тебя сейчас времени много, сил много. Спаси друга.
Глаза мужа загорелись слабым огоньком интереса. У него появилась цель. Миссия.
— Да, — сказал он тверже. — Завтра позвоню. Схожу к нему. Нельзя мужика бросать.
Он поднял на меня взгляд. В нем было столько тепла и вины, что мне стало щемить сердце.
— Лена, спасибо тебе. Что не ушла. Что включила свет.
— Ешь давай, Отелло, — улыбнулась я, подовигая к нему тарелку с бутербродами. — Остынет.
Мы пили чай в тишине. Но это была уже не та гнетущая тишина, что в прихожей. Это была тишина покоя. За окном падал снег, укрывая город, кинотеатр, наши следы и наши обиды.
Мы справились. Мы прошли по краю пропасти и удержались. Я посмотрела на мужа — постаревшего, неидеального, трудного, но моего. И поняла, что любовь в пятьдесят восемь лет — это не розы и романтика. Это умение вовремя включить свет, когда второму кажется, что вокруг только тьма.
— А кино-то хоть хорошее было? — вдруг спросил Виктор.
— Так себе, — честно ответила я. — В жизни интереснее.
Он хмыкнул и накрыл мою руку своей. Ладонь была теплой.