– Ты не будешь носить это рванье! Я только что купила тебе новое пальто, – голос Тамары Игоревны ударил по перепонкам, как битое стекло.
Я стояла в прихожей, онемев, с протянутой рукой, которая схватила лишь воздух. В ту секунду время будто замерло. Я видела, как моя куртка — темно-синяя, с потертым воротником и тем самым пятнышком от масляной краски на рукаве, которое я посадила, помогая папе красить забор на даче десять лет назад — летит в черный зев мусорного пакета. Свекровь двигалась с пугающей эффективностью. Вжик — молния пакета сошлась. Щелк — входная дверь открылась.
– Тамара Игоревна, нет! – мой крик застрял в горле, превратившись в жалкий сип. – Это папина... Вы не понимаете!
– Я всё прекрасно понимаю, Мариночка, – отрезала она, не оборачиваясь. Её спина, обтянутая безупречным твидом, выражала непоколебимую уверенность генерала на параде. – Ты жена моего сына. А не нищенка с вокзала. Андрей сейчас пойдет на повышение, к нам будут приходить люди. А ты выглядишь так, будто мы тебя на помойке нашли.
Она выставила пакет за дверь, прямо на лестничную площадку, где уже грохотали шаги уборщика, собирающего мусор по этажам.
– Носите на здоровье. Кашемир. Италия. Три твоих зарплаты, между прочим, – она накинула мне на плечи что-то тяжелое, мягкое и душное. Цвет «пепел розы». Красивое. Дорогое. Чужое.
Я стояла и чувствовала, как это пальто давит мне на плечи, пригибая к земле. Это была не одежда. Это была взятка. И цена этой взятки была — моя память. Я посмотрела ей в глаза и впервые увидела там не просто заботу, а холодный, расчетливый блеск. Она не просто выбрасывала старую вещь. Она стирала меня.
Я вырвалась из оцепенения ровно в тот момент, когда тяжелая металлическая дверь тамбура захлопнулась за спиной уборщика.
– Нет! – я сорвала с себя кашемировое «облагодетельствование», бросила его прямо на пол дорогого паркета, который Тамара Игоревна натирала мастикой дважды в неделю, и рванула к двери.
Пальцы скользили по замку. Почему руки так трясутся? Господи, почему они так трясутся?
Я вылетела на лестничную клетку.
– Постойте! Подождите! – крикнула я в пролет.
Эхо разнесло мой голос по бетонному колодцу подъезда, смешиваясь с запахом жареной картошки и сырости. Лифт гудел где-то на девятом этаже. Я побежала вниз пешком, перепрыгивая через две ступеньки, в домашних тапочках, не чувствуя холода бетонных ступеней. Третий этаж. Второй. Первый.
Тяжелая дверь подъезда была приоткрыта. Я выбежала во двор.
Серый ноябрьский воздух ударил в лицо мокрой взвесью. Двор был пуст, если не считать старой «Тойоты» соседа и рыжего кота, сидящего на люке теплотрассы.
Мусорные баки стояли в углу двора, за ограждением из профнастила. Я подбежала к ним, не обращая внимания на ледяную грязь, хлюпающую в моих мягких тапочках.
Пусто.
Баки были перевернуты вверх дном.
Оранжевый бок мусоровоза мелькнул в арке дома, выезжая на проспект. Его габаритные огни мигнули мне на прощание, как злые красные глаза.
Я опоздала. Может быть, на минуту. Может быть, на тридцать секунд.
Я стояла посреди грязного двора, в тонкой домашней кофте, и смотрела вслед удаляющейся машине. Внутри меня образовалась такая же пустота, как в этих баках. Та куртка... Это была не просто вещь. Папа купил её мне с первой крупной премии на заводе. «Чтобы моей принцессе было тепло, даже когда меня нет рядом», – сказал он тогда, смешно натягивая капюшон мне на нос.
Папы нет уже пять лет. Куртка грела. Она пахла им — едва уловимо, смесью табака «Ява» и машинного масла, даже после стольких стирок. Или я это придумала? Теперь я даже проверить не смогу.
– Марина? Ты что, с ума сошла?
Я обернулась. В дверях подъезда стоял Андрей. Мой муж. Он был в домашнем костюме, с пультом от телевизора в руке. На лице — смесь испуга и раздражения. То самое выражение, которое появлялось у него каждый раз, когда реальность требовала от него поступка, а не комментария.
– Она выбросила её, Андрюша, – прошептала я. Зубы начали стучать от холода. – Она выбросила папину куртку.
Он подошел, поеживаясь от ветра, и попытался обнять меня за плечи, чтобы увести домой.
– Марин, ну ты чего... Ну, мама погорячилась, да. Но она же как лучше хотела. Ты видела то пальто? Оно реально крутое. Ленка с твоего архива удавится от зависти.
Я отстранилась.
– Ты не слышишь меня? Это была память.
– Да брось, – он поморщился, потянув меня за руку к подъезду. – Это была старая тряпка. Честно, Марин, мне самому было стыдно с тобой рядом идти, когда ты в ней. Мама права, у меня должность теперь, корпоративы... Пошли домой, заболеешь еще.
Я посмотрела на него так, будто видела впервые. В его глазах не было злобы. Там было что-то хуже — полное, тотальное непонимание ценности вещей, которые нельзя купить за деньги. Он был сыном своей матери.
Глава 2: Чай с привкусом пепла
Мы вернулись в квартиру. Тамара Игоревна сидела на кухне. Перед ней стояла дымящаяся чашка чая с чабрецом и вазочка с её фирменным крыжовенным вареньем.
Кашемировое пальто уже не валялось на полу. Оно аккуратно висело на плечиках в открытом шкафу-купе, подсвеченное галогеновой лампой, словно экспонат в музее моей капитуляции.
– Нагулялась? – спокойно спросила свекровь, даже не поднимая глаз от планшета, где она листала ленту новостей. – Ноги помой, грязь по всему коридору разнесешь.
Я прошла на кухню, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. Это было новое чувство. Обычно я сглаживала углы. Я молчала, когда она переставляла книги на моих полках («по цвету красивее»). Я терпела, когда она критиковала мою стряпню («Андрюше вредно жареное»). Я была благодарной невесткой, которую «приютили» в большой квартире в центре, потому что ипотеку мы пока не тянули.
Но сегодня она перешла черту.
– Зачем вы это сделали? – мой голос дрожал, но я заставила себя смотреть ей прямо в переносицу.
– Я сделала из тебя человека, – Тамара Игоревна отложила планшет и сняла очки. Её лицо, ухоженное, с татуажем бровей, выражало снисходительную усталость. – Марина, деточка. В этом мире встречают по одежке. Ты работаешь в архиве, копаешься в пыли. Ты хочешь, чтобы и жизнь твоя была пыльной? Я хочу, чтобы ты соответствовала моему сыну.
– Соответствовала? – переспросила я. – А спросить меня вы не хотели? Это была моя вещь. Моя собственность.
– В этом доме, – она сделала ударение на слове этом, – мусор долго не лежит. Я навела порядок. Скажи спасибо. И садись пить чай, я пирог испекла.
Андрей уже сидел за столом и тянулся к пирогу. Он избегал смотреть на меня.
– Марин, ну правда, пирог с капустой. Твой любимый. Давайте не будем ссориться из-за тряпок. Мам, ну ты тоже... резковато.
– Я как хирург, – отрезала Тамара Игоревна. – Режу сразу, чтобы не гнило.
Я поняла, что сейчас задохнусь. Если я сяду за этот стол, если я откушу этот пирог — я предам папу. Я предам себя.
– Я не голодна, – тихо сказала я и пошла в спальню.
В коридоре я снова прошла мимо мусорного ведра. Оно стояло в выдвижном ящике под мойкой, дверца была слегка приоткрыта.
Что-то заставило меня остановиться.
Свекровь сказала, что вынесла пакет на лестницу. Я видела пакет в её руках. Черный, плотный.
Но почему тогда из нашего домашнего ведра торчит знакомый синий лоскут?
Сердце пропустило удар.
Я резко выдвинула ящик.
В ведре лежал не мусор. Там лежали обрезки.
Я сунула руку внутрь, не брезгуя картофельными очистками. Пальцы нащупали ткань. Болонья. Синяя.
Я достала это.
Это был рукав. Только рукав. С тем самым пятнышком краски.
Край был неровный, искромсанный ножницами.
Я рылась дальше, как одержимая, выбрасывая мусор прямо на стерильный пол кухни.
Вот воротник. Вот спинка, разрезанная пополам. Вот подкладка, выпотрошенная, как рыба.
Она не просто выбросила куртку.
Она её уничтожила. Она сидела здесь, на этой кухне, пока я была в душе, и методично, с наслаждением резала ткань ножницами для разделки птицы. Чтобы я точно не смогла её вернуть. Чтобы, даже если я найду её в баке, я нашла только лохмотья.
В моей руке осталась лежать крупная, потертая металлическая пуговица с якорем. Она держалась на одной нитке на отрезанном куске планки. Я сжала её так, что металл врезался в ладонь до боли.
В кухне повисла тишина. Андрей перестал жевать. Тамара Игоревна медленно повернулась ко мне. В её глазах не было ни капли раскаяния, только легкое раздражение от того, что её поймали на «грязной работе».
– Ты порезала её... – прошептала я. Это был не вопрос.
– Так надежнее, – спокойно ответила она, делая глоток чая. – Чтобы у тебя не было соблазна лазить по помойкам, как бомжиха. Я обрубила хвосты, Марина. Когда-нибудь ты поймешь, что это для твоего же блага.
Я посмотрела на мужа. Он сидел, опустив глаза в тарелку с пирогом. Он всё знал. Он видел эти лоскуты в ведре, когда выбрасывал чайный пакетик. И он промолчал.
В этот момент что-то внутри меня, то, что держало нашу семью последние три года, лопнуло с сухим треском, похожим на звук разрываемой ткани.
Я молча развернулась и пошла в нашу комнату.
– Не дури! – крикнула мне в спину свекровь. – Поплачь и успокойся! Пальто завтра наденешь, у Андрея корпоратив!
Я закрыла дверь своей комнаты. Сползла по ней на пол.
Разжала кулак. На ладони лежал якорь.
Я не буду плакать. Не сейчас.
Она хотела войны? Она хотела, чтобы я соответствовала?
Хорошо, Тамара Игоревна. Я буду соответствовать. Но не вашим ожиданиям. А той правде, которую вы попытались разрезать ножницами.
Я достала телефон. На экране светилась дата: 14 ноября. До юбилея свекрови оставалось ровно две недели.
– Ну что ж, – прошептала я в пустоту комнаты. – Встречают по одежке...
Я спрятала пуговицу в карман джинсов. Теперь это был мой патрон. И я знала, куда буду стрелять.
Следующее утро началось не с кофе, а с тишины. Знаете, такой плотной, ватной тишины, какая бывает в больничных коридорах перед обходом главврача. Я проснулась с тяжелой головой. Первой мыслью было: «Куртки больше нет». Второй: «Я должна встать и пойти на работу».
В прихожей висело оно. Пальто цвета «пепел розы». При дневном свете оно выглядело действительно роскошно. Мягкие складки, идеальный крой, пуговицы, отливающие перламутром. Вещь, которая кричала: «У моей хозяйки жизнь удалась». Только хозяйки у него не было. Была вешалка. И этой вешалкой предстояло стать мне.
– Доброе утро, – Тамара Игоревна вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. На ней был шелковый халат, и пахло от неё дорогим кондиционером для белья. Ни слова о вчерашнем. Ни намека на разрезанную синюю ткань в мусорном ведре. Словно вчерашний вечер нам всем приснился. – Завтрак на столе. Андрюша уже доедает.
Я молча прошла мимо, зашла в ванную и умылась ледяной водой. Из зеркала на меня смотрела бледная женщина с темными кругами под глазами. «Ты сдалась?» – спросило отражение. Я сунула руку в карман джинсов, которые висели на крючке. Пальцы нащупали холодный металл пуговицы-якоря. Нет. Не сдалась. Я в засаде.
Когда я оделась и подошла к вешалке, свекровь возникла за спиной, как надзиратель. Она лично сняла пальто с плечиков и подала мне его.
– Вот увидишь, тебе понравится. Совсем другое ощущение, Марина. Ощущение достоинства.
Я просунула руки в рукава. Кашемир был мягким, почти невесомым, но мне казалось, что меня заковали в латы. Оно было слишком теплым, слишком длинным, слишком... её.
– Повернись, – скомандовала она.
Я повернулась. Она окинула меня критическим взглядом, поправила воротник, смахнула невидимую пылинку с плеча.
– Ну вот. Сразу другой вид. Еще бы сапоги эти твои... растоптанные... сменить. Но ладно, всё сразу не исправишь. Ступай.
Я вышла из подъезда, чувствуя себя самозванкой. Ветер трепал полы дорогого пальто. На автобусной остановке женщины косились на меня. Обычно я сливалась с толпой — серая курточка, джинсы, рюкзак. Теперь я была ярким пятном. Кто-то смотрел с завистью, кто-то оценивающе.
«Сколько стоит?» — читалось в глазах кондуктора, когда я протягивала мелочь за проезд.
«Наворовала или подарили?» — читалось во взгляде вахтерши в нашем архиве.
На работе меня встретила тишина читального зала и запах старой бумаги — мой любимый запах. Запах времени, которое никто не пытается перекроить ножницами.
– Ого! – Ленка, моя коллега, присвистнула, когда я вошла в кабинет. – Маринка, ты банк ограбила? Или Андрей клад нашел? Это же Max Mara, я в журнале видела!
– Свекровь подарила, – сухо ответила я, вешая «подарок» в шкаф и стараясь задвинуть его как можно дальше, за старые плащи сотрудников.
– Везет тебе, – вздохнула Ленка, наливая кипяток в кружку. – Моя мне только просроченные консервы таскает. А тут... Живут же люди.
«Везет», — эхом отозвалось в голове. Я села за стол, открыла опись фондов за 1937 год, но буквы прыгали перед глазами. Я думала об Андрее.
Вчера вечером, когда мы легли спать, он попытался обнять меня. Я отодвинулась к стене.
– Марин, ну хватит дуться, – прошептал он в темноту. – Мама сказала, она компенсирует. Она хочет нам путевки в Турцию купить на лето. Ну такой у неё характер, что я сделаю? Зато она нам помогает. Мы бы сами эту квартиру не потянули, даже аренду. А тут центр, ремонт... Потерпи.
Потерпи. Девиз нашей семейной жизни.
Весь день я проработала как робот. А вечером, возвращаясь домой, я нарочно пошла длинной дорогой, через парк, чтобы как можно меньше времени провести в «золотой клетке». Пальто грело, и это раздражало больше всего. Я хотела, чтобы оно было колючим, неудобным. Но оно было идеальным. Тамара Игоревна умела выбирать вещи. Жаль, что она не умела выбирать слова.
Глава 4: Операция «Преображение»
Неделя прошла в холодном перемирии. Я носила пальто. Свекровь одобрительно кивала, подавая ужин. Андрей шутил и делал вид, что гармония восстановлена. Я молчала и сжимала в кармане пуговицу.
А в субботу начался второй акт.
– Мы едем в салон, – заявила Тамара Игоревна за завтраком. Это было утверждение, не предложение.
– У меня планы, – попыталась возразить я. – Я хотела съездить на кладбище к папе.
– К отцу съездишь в воскресенье, он никуда не денется, – отмахнулась она, намазывая масло на тост. – А у моего мастера запись за месяц. Я еле вклинила тебя.
– Зачем? – я напряглась.
– Затем, Мариночка, что у тебя на голове — воронье гнездо. А через неделю мой юбилей. Там будут серьезные люди. Партнеры Андрея, мои подруги из администрации. Ты должна выглядеть как жена перспективного юриста, а не как библиотечная мышь. Я уже оплатила. Стрижка, окрашивание, маникюр.
Я посмотрела на Андрея.
– Марин, ну сходи, – он умоляюще сложил руки. – Мама правда старалась. Договорилась с самим Эдуардом. Это лучший мастер в городе. Тебе понравится.
В его глазах я видела страх. Страх, что я устрою скандал, и ему придется выбирать между двумя женщинами. И я знала, кого он выберет. Точнее, кого он побоится не выбрать.
Я согласилась. Не ради них. Ради любопытства. Мне было интересно, как далеко она зайдет в своем желании перелепить меня.
Салон «Версаль» встретил нас запахом химии и кофе. Эдуард, манерный мужчина с укладкой лучше, чем у меня, встретил Тамару Игоревну как королеву.
– Тамара! Вы как всегда сияете! А это... тот самый сложный случай? – он скользнул по мне взглядом, как по пустому месту.
– Да, Эдик. Сделай из неё человека. Убери этот мышиный хвостик. Нам нужно каре. Жесткое, графичное. И цвет... давай холодный шоколад.
– Но я люблю свой цвет, – подала голос я, садясь в кресло. – И я не хочу каре.
Эдуард замер с ножницами в руках, глядя на меня в зеркало с легким недоумением, будто заговорила табуретка. Потом перевел взгляд на свекровь.
– Делай, Эдик, – жестко сказала Тамара Игоревна, устраиваясь на диванчике с журналом. – Она просто не знает, что ей идет. Доверься профессионалу, Марина.
И я замолчала. Я смотрела в зеркало, как мои длинные, русые волосы, которые папа любил заплетать в косу, падают на пол. Прядь за прядью. Шмяк. Шмяк.
Я чувствовала себя овцой на стрижке.
Но внутри меня, за этой покорностью, росла холодная, расчетливая сила. Стригите, думала я. Красьте. Одевайте в шелка. Вы создаете броню, под которой я спрячу кинжал.
Через три часа из зеркала на меня смотрела незнакомка. Стильное каре, открывающее шею. Глубокий, дорогой цвет волос. Идеальный макияж.
Это была красивая женщина. Эффектная.
Но это была не я.
Это была молодая копия Тамары Игоревны.
– Великолепно! – свекровь всплеснула руками. – Ну вот! Можешь же, когда хочешь! Теперь не стыдно и в люди выйти.
Она расплатилась, оставив щедрые чаевые, и мы вышли на улицу.
– Андрей обалдеет, – довольно сказала она, беря меня под руку, словно мы были лучшими подругами.
Андрей действительно обалдел. Вечером он ходил вокруг меня кругами, трогал волосы, пытался поцеловать в шею.
– Марин, ты просто бомба! Мама у нас волшебница. Тебе так идет! Ты такая... такая... статусная!
Статусная.
Не «любимая». Не «нежная». Статусная. Как машина. Как часы.
Глава 5: Список гостей
До юбилея оставалось три дня. Дом гудел, как улей. Тамара Игоревна составляла меню, терроризировала клининговую службу, утверждала список гостей. Я старалась быть тенью, но «статусной» тенью. Я носила то, что она говорила. Улыбалась, когда требовалось. Я ждала момента.
Вечером в среду Тамара Игоревна уехала на примерку платья. Андрей задержался на работе. Я осталась одна в квартире.
Это был мой шанс.
Я не знала, что именно ищу. Может быть, доказательства того, что она не просто «хочет как лучше».
Я зашла в кабинет свекрови. Это была запретная зона. Дуб, кожа, запах старых книг (которые она никогда не читала, они стояли для красоты).
На массивном столе лежал открытый ежедневник.
Я подошла. Страница с датой юбилея была исписана её размашистым, острым почерком.
«Гости: 40 человек. Ресторан "Империя".
Ведущий: согласовать тосты.
19:00 — Выход семьи. Андрей говорит речь.
19:15 — Представление Марины. (Важно: акцент на том, что мы её подтянули. Показать Петру Семеновичу, что тыл надежен).»
Петр Семенович? Это же начальник Андрея, управляющий партнер юридической фирмы.
Я листала дальше.
В папке под ежедневником лежали документы. Счета. Кредитные договоры.
Я увидела знакомый логотип банка. Наш с Андреем зарплатный проект.
Выписка со счета.
Я замерла.
Мы с Андреем копили на ипотеку. Два года. Откладывали каждую премию. Счет был открыт на его имя, но доступ был и у меня... теоретически. На практике финансами ведал Андрей, отчитываясь мне: «Накопили уже 800 тысяч, Мариш, еще немного и возьмем двушку».
Я смотрела на выписку за прошлый месяц.
Списание: 120 000 руб. — Бутик "Milano" (пальто).
Списание: 450 000 руб. — Ресторан "Империя" (аванс за банкет).
Списание: 80 000 руб. — Салон "Версаль" (депозит).
Остаток на счете: 15 000 рублей.
Земля ушла из-под ног. Я оперлась о стол, чтобы не упасть.
Это были не её деньги.
Тамара Игоревна не покупала мне пальто на свои сбережения. Она не устраивала юбилей на свою пенсию или накопления.
Она распотрошила наш ипотечный счет. Счет нашей свободы.
И самое страшное было не в том, что она это сделала. А в том, что Андрей отдал ей эти деньги.
«Мама хочет праздник». «Мама хочет, чтобы ты красиво оделась».
В прихожей хлопнула дверь. Голоса. Они вернулись. Оба. Веселые, обсуждают торт.
– Мариша, мы дома! – крикнул Андрей. – Мама купила икры, будем блины делать!
Я стояла в темном кабинете, сжимая в руке выписку. Бумага шуршала, как сухие листья. Или как лоскуты старой куртки.
Они не просто одели меня в чужое. Они украли у меня будущее. Они решили, что мы никогда не уедем из этой квартиры. Я — её проект. Андрей — её собственность. А наш ипотечный взнос превратился в пальто и банкет, на котором она будет хвастаться тем, как «воспитала» невестку.
Я аккуратно положила выписку на место. Точно так, как она лежала.
Вышла из кабинета и прикрыла дверь.
На лице у меня играла улыбка. Страшная, наверное, улыбка. Но они этого не заметят. Они видят только фасад.
– Иду! – крикнула я, выходя в коридор. – Я как раз проголодалась.
В кармане, рядом с пуговицей, теперь лежал незримый динамит. И я точно знала, когда подожгу фитиль.
На юбилее. При Петре Семеновиче. При всех.
Они хотели шоу? Они его получат.
Свекровь щебетала на кухне, рассказывая о том, какой чудесный торт заказала — "Три шоколада". Я слушала и думала: «Ешьте, мама. Наслаждайтесь. Это ваш последний сладкий вечер».