Капли с потолка падали в эмалированный таз с монотонностью китайской пытки: кап, кап, кап. Лена лежала в постели, глядя на желтое пятно на побелке, которое за последние два дня расползлось до размеров небольшой африканской страны. Рядом тихо посапывал Игорь, подтянув колени к животу. Ему было хорошо, он спал и не слышал этого сводящего с ума звука, а Лена считала. Двести сорок одна, двести сорок две…
В съемной «однушке» на окраине города пахло сыростью, старым кошачьим туалетом, оставшимся от прежних жильцов, и безнадежностью. Хозяйка квартиры, женщина с вечно бегающими глазами, третий месяц обещала прислать сантехника, но вместо этого только повышала арендную плату, ссылаясь на инфляцию, курс доллара и глобальное потепление.
Лена осторожно, чтобы не скрипнула пружина дивана, встала и пошла на кухню. На часах было пять утра. Через два часа вставать на смену в супермаркет, но сон не шел. Она налила воды в стакан и подошла к окну. Там, за грязным стеклом, просыпался серый, неуютный ноябрь. Такой же серый, как и вся их жизнь последние три года брака.
А ведь все могло быть иначе.
Лена знала, что на проспекте Ленина, в добротном сталинском доме с высокими потолками и лепниной, стоит пустая «двушка». Окна выходят в тихий двор, паркет еще крепкий, а на кухне — широченный подоконник, на котором можно сидеть с книжкой. Квартира стояла запертой уже пятый год. Там никто не жил, ее даже не сдавали. Квартира просто копила пыль и счета за коммуналку.
Хозяйкой этого пыльного сокровища была Валерия Павловна, мать Игоря. Женщина стальной закалки, с прической, которая не менялась с восьмидесятых, и убеждением, что мир существует только для того, чтобы испытывать ее терпение.
У Валерии Павловны было три квартиры. В одной, трехкомнатной, она жила сама, гордо расхаживая по семидесяти квадратам в одиночестве. Вторую, доставшуюся от родителей, она сдавала каким-то тихим студентам. А третья, та самая «сталинка», досталась ей после смерти бездетной тетки. И эта третья была ее главной гордостью и главным инструментом власти.
— Мама бережет её для внуков, — всегда оправдывался Игорь, когда Лена заводила разговор о переезде.
— Игорь, каких внуков? — Лена ставила чашку на стол чуть громче, чем следовало. — Мы с тобой и есть потенциальные родители этих внуков. Но как мы можем думать о ребенке, когда живем в клоповнике и отдаем половину зарплаты чужой тетке?
— Ну, ты же знаешь маму. К ней подход нужен. Нельзя вот так сразу, в лоб.
Игорь был хорошим человеком. Добрым, непьющим, работящим. Но когда речь заходила о матери, он превращался в пятилетнего мальчика, который разбил вазу и боится признаться. Валерия Павловна воспитала его одна, вложив в голову простую истину: мама — это святое, а все остальные женщины — временное явление, призванное обслуживать интересы семьи.
В ту субботу они собирались к свекрови на юбилей. Шестьдесят лет. Дата серьезная, требующая жертв. Лена потратила всю премию на подарок — дорогой ортопедический матрас, о котором Валерия Павловна ныла последние полгода. «Спина отваливается, на диване ямы», — жаловалась она по телефону таким тоном, будто в этом были виноваты лично Лена с Игорем.
Они тащили этот матрас на пятый этаж, потому что лифт, как назло, решил отдохнуть. Игорь пыхтел, лицо его покраснело, Лена поддерживала громоздкую упаковку снизу, ломая ногти.
— Аккуратнее, Ленка, не поцарапай пленку, мама заметит! — шипел муж.
Когда дверь открылась, на пороге стояла именинница. В бархатном платье, пахнущая «Красной Москвой» и корвалолом.
— Ой, ну наконец-то, — вместо приветствия сказала она, пропуская их в коридор. — Я уж думала, вы к следующему юбилею доберетесь. Разувайтесь на коврике, я только помыла.
Праздничный стол ломился от еды, но атмосфера за ним царила поминальная. Пришли две подруги Валерии Павловны — такие же статные дамы с поджатыми губами, которые весь вечер обсуждали, как подорожал сахар и какая нынче пошла бестолковая молодежь. Лена сидела на краю стула, ковыряла вилкой холодец и чувствовала, как внутри нарастает пружина.
Они договорились с Игорем, что сегодня он поговорит. Просто спросит. Не потребует, не будет качать права, а просто по-человечески попросит пустить их в пустую квартиру хотя бы на пару лет. Чтобы они могли скопить на первый взнос по ипотеке. Они даже готовы были платить коммуналку и делать там ремонт.
Но Игорь молчал. Он жевал салат, кивал, поддакивал маминым подругам и старательно избегал взгляда жены. Лена пнула его под столом ногой. Игорь дернулся, поперхнулся компотом и испуганно посмотрел на нее.
— Мам, — начал он тихо, когда гости вышли на балкон подышать. — Мам, тут такое дело… Мы с Леной хотели поговорить.
— О чем? — Валерия Павловна мгновенно напряглась. Ее взгляд, только что благостный от тостов и подарков, стал колючим, как проволока.
— Ну… у нас там хозяева аренду подняли опять. И крыша течет. Таз подставляем.
— И что? — она отрезала кусок торта, не глядя на сына. — Жизнь сейчас у всех тяжелая. Я вот за лекарства вчера три тысячи отдала.
— Мы подумали… — Игорь замялся, его уши стали пунцовыми. — Может, мы могли бы переехать в тетину квартиру? Она же все равно стоит. Мы бы там обои поклеили, сантехнику поменяли… Все бы оплачивали сами.
В комнате повисла тишина. Слышно было, как на кухне капает кран — так же монотонно, как у них в съемной квартире. Валерия Павловна медленно положила ложечку на блюдце. Звякнул фарфор.
— Переехать? — переспросила она, будто услышала непристойность. — В квартиру, где антикварная мебель? Где тетин дух еще живет?
— Валерия Павловна, — не выдержала Лена, видя, что муж сейчас сдаст назад. — Там нет антиквариата. Там старый сервант и диван, который моль доедает. Квартира разрушается без жильцов. Трубы гниют. Мы бы привели ее в порядок. Вам же самим выгоднее.
Свекровь медленно повернула голову к невестке. В ее глазах читалось искреннее изумление: мебель заговорила.
— Тебе, милочка, кто слово давал? — тихо произнесла она. — Ты в эту семью пришла на все готовое. И уже рот разеваешь на чужое добро?
— На какое готовое? — голос Лены дрогнул, но она продолжила. — Мы живем в чужой квартире, платим чужим людям. Мы ничего у вас не просили три года. Подарок вон за тридцать тысяч притащили, сами без зимних сапог остались. Мы просто просим пустить нас пожить в пустые стены!
— Игорь! — рявкнула мать. — Ты позволяешь своей жене так со мной разговаривать в мой день рождения?
Игорь вжался в стул.
— Лен, ну не надо… Мама права, это ее собственность…
— Собственность! — Лена встала. Стул с противным скрежетом отодвинулся назад. — Да зачем вам три квартиры? Вы же одна! Вы же видите, как мы мучаемся, как копейки считаем. Неужели вам сына родного не жалко?
Валерия Павловна встала. Она была ниже Лены ростом, но в этот момент казалась огромной скалой, нависшей над столом. Она подошла к серванту, достала из хрустальной вазочки связку ключей. Потрясла ими в воздухе. Звон металла прозвучал как выстрел.
— «Моё! Все три!» — бросила Валерия, держа ключи, как оружие. — Пусть ваша дочь об этом и не думает! Убирайтесь вон! — взвизгнула свекровь. — Я эти метры горбом зарабатывала, ухаживала за лежачими, терпела! А вы? Поколение потребителей! Вам только дай! Не пущу! Сгною, но не пущу! Чтобы вы там притон устроили? Чтобы ты, голодранка, там свои порядки наводила? Вон отсюда! Оба!
— Мама… — пролепетал Игорь.
— И ты вон! Раз не мужик, раз бабу свою заткнуть не можешь! Чтобы духу вашего здесь не было! И матрас свой заберите, мне от вас подачки не нужны, потом еще попрекать будете!
Лена смотрела на нее и вдруг почувствовала странное облегчение. Будто нарыв, который зрел годами, наконец-то лопнул. Боль была острой, но очищающей. Она молча взяла сумочку, подошла к столу, взяла недоеденный кусок торта и с наслаждением откусила.
— Спасибо за угощение, Валерия Павловна. Долгих лет жизни. Они вам понадобятся, чтобы все три квартиры сторожить. А матрас мы заберем. Самим пригодится.
Она вышла в коридор, не дожидаясь мужа. Игорь выскочил следом через минуту, бледный, с трясущимися руками. Матрас они, конечно, забирать не стали — сил не было тащить эту тяжесть обратно вниз.
На улице шел дождь. Холодный, ноябрьский дождь, смывающий остатки иллюзий. Игорь молчал всю дорогу до остановки. Он выглядел побитой собакой.
— Ты зачем так резко? — наконец выдавил он, когда они сели в пустой автобус. — Теперь она нас вообще знать не захочет. Наследства лишит.
Лена посмотрела на мужа и впервые увидела его ясно. Не доброго парня, которого она любила, а испуганного мальчика, который ждет, когда мама разрешит ему жить.
— А нет никакого наследства, Игорь, — устало сказала она, глядя на проплывающие огни города. — Есть только три квартиры, в которых живет жадность. И мы к ним никакого отношения не имеем.
Следующие полгода были адом. Игорь пытался звонить матери, извиняться, но она бросала трубку. Лена запретила ему унижаться, но он тайком бегал к ее дому, стоял под окнами, надеясь случайно встретить. В их съемной квартире окончательно прорвало трубу, залив соседей снизу, и им пришлось съезжать в экстренном порядке.
Денег не было. Они сняли комнату в общежитии — с длинным коридором, общей кухней и соседом-алкоголиком, который по ночам пел арии из опер. Это было дно. Но именно на этом дне Лена вдруг почувствовала твердую почву под ногами.
Она устроилась на вторую работу — диспетчером в такси на ночные смены. Спала по четыре часа в сутки. Игорь, глядя на нее, тоже перестал ныть и начал «бомбить» на своей старенькой машине по вечерам. Злость на свекровь стала отличным топливом. Каждую заработанную тысячу Лена откладывала в конверт с надписью «Свобода».
Через два года они взяли ипотеку. Крошечная студия на этапе котлована, в поле за городом, где из инфраструктуры была только одинокая береза и остановка. Но это было свое. Когда они получили ключи и впервые вошли в бетонную коробку без отделки, Лена села на пол и заплакала. Не от горя, а от счастья. Здесь пахло бетоном, а не чужой старостью.
Игорь изменился. Отлучение от материнской груди пошло ему на пользу. Он повзрослел, стал жестче, увереннее. Он сам делал ремонт, научился класть плитку, спорил с прорабами. О матери они почти не говорили. Знали только через общих знакомых, что она жива-здорова, сдает теперь две квартиры и воюет с ЖЭКом.
Прошло пять лет. Лена стала заведующей отделом в магазине, Игорь открыл небольшую точку по ремонту телефонов. Они продали студию, добавили накопленное и купили нормальную «двушку». Родился сын, Димка. Жизнь вошла в колею, спокойную и размеренную.
Звонок раздался в субботу утром. Номер был незнакомый, городской.
— Алло? Игорь Сергеевич? — голос в трубке был казенным. — Это из второй городской больницы беспокоят. Ваша мать, Смирнова Валерия Павловна, у нас. Инсульт. Состояние стабильное, но нужен уход. Приезжайте.
Игорь застыл с телефоном в руке. Лена, кормившая Димку кашей, сразу все поняла по его лицу.
— Поедем, — просто сказала она.
В палате пахло лекарствами и бедой. Валерия Павловна лежала на высокой кровати, маленькая, высохшая, совсем не похожая на ту гранитную скалу, какой была раньше. Левая сторона лица у нее обвисла, рука лежала плетью. Увидев сына, она попыталась что-то сказать, но вышло только мычание. Из глаза скатилась слеза.
Врач объяснил ситуацию: жить будет, но нужна реабилитация, массажи, уход. Одной ей не справиться.
— Забирать надо, — глухо сказал Игорь, когда они вышли в коридор. — Не бросим же.
— Куда? — Лена скрестила руки на груди. — К нам? В двухкомнатную с ребенком?
— Лен, ну она же мать…
— У нее три квартиры, Игорь. Три.
Они поехали к ней домой за вещами. Ключи нашли в сумочке в приемном покое. Квартира встретила их затхлым запахом непроветриваемого помещения. Везде лежали слои пыли. В холодильнике заплесневел сыр. На столе в зале лежала тетрадка, в которую Валерия Павловна записывала показания счетчиков и долги жильцов. Последняя запись обрывалась на полуслове.
Лена прошла по комнатам. Везде царил культ вещей. Серванты с посудой, которой никто не пользовался, шкафы, набитые постельным бельем, еще с этикетками советских времен. Все то, что она так яростно охраняла, превратилось в хлам.
В той самой «сталинке», из-за которой произошел скандал, как выяснилось из квитанций, последние два года никто не жил — квартиранты съехали, а новых она пускать боялась, «испортят». Квартира стояла пустая.
Вечером состоялся семейный совет.
— Мы наймем сиделку, — жестко сказала Лена. — Хорошую, профессиональную. С проживанием.
— Это дорого, — возразил Игорь. — Мы не потянем с кредитом за машину.
— Мы не потянем. А она потянет.
— В смысле?
— Мы сдадим «сталинку» и ее квартиру. А маму перевезем в ту, что поменьше, на первом этаже, где раньше студенты жили. Там и с коляской гулять удобнее будет, если сиделка ее вывозить станет. Денег с аренды двух квартир хватит и на лекарства, и на уход, и на массажиста.
Игорь посмотрел на жену с сомнением.
— Она никогда не согласится. Это же ее сокровища.
— А мы ее спрашивать не будем, — Лена отрезала хлеб. — Она сейчас недееспособна. Оформишь опекунство. Мы сделаем так, как нужно для ее же блага. И для нашего спокойствия. Я не собираюсь класть свою жизнь на алтарь ее жадности и сама горшки выносить не буду. У меня ребенок.
Так и сделали. Пока Валерия Павловна лежала в больнице, Игорь с Леной разгребли авгиевы конюшни. Сдали «сталинку» приличной семье (желающих нашлось море), вторую квартиру тоже пристроили. Наняли крепкую женщину-сиделку, тетю Валю, которая в прошлом санитаркой работала.
Когда Валерию Павловну привезли в «однушку» на первом этаже, она сначала ничего не поняла. Потом, когда речь начала понемногу возвращаться, попыталась устроить скандал.
— Где я? Где мой дом? — шепелявила она, стуча здоровой рукой по одеялу.
— Вы дома, Валерия Павловна, — спокойно сказала Лена, поправляя подушку. — Здесь чисто, уютно, и тетя Валя всегда рядом. А те квартиры работают на вас. Оплачивают ваше лечение.
— Вы… вы украли… — слезы текли по ее щекам. — Моё!
— Ваше, ваше, никто не спорит. Просто оно теперь пользу приносит, а не пыль собирает.
Игорь приходил к матери раз в неделю. Приносил продукты, сидел полчаса, слушал ее невнятные жалобы и уходил. Лена не приходила. Она передавала через мужа то пироги, то теплые носки, но видеть свекровь не могла. Прошлое не отпускало. Те слова — «голодранка», «вон отсюда» — они выжгли что-то внутри, что уже не восстановить.
Однажды, спустя год, Лена все-таки приехала. Нужно было привезти новые документы для оформления инвалидности, а Игорь был в командировке.
Валерия Павловна сидела в инвалидном кресле у окна. Она сильно сдала, похудела, но взгляд остался прежним — цепким, оценивающим.
Лена молча положила папку на стол.
— Вот выписки, пенсионное, справки. Тетя Валя знает, что делать. Я пошла.
— Постой, — неожиданно четко сказала свекровь.
Лена остановилась у двери, не оборачиваясь.
— Что-то еще нужно?
— Ключи, — прохрипела старуха.
Лена обернулась.
— Какие ключи? У тети Вали есть комплект.
— Те… Те три. Они у тебя?
— У Игоря.
Валерия Павловна с трудом повернула голову к окну. Там, на улице, дети играли в мяч.
— Я думала… я думала, я сохраняю. А я… хоронила.
Лена молчала. Ей нечего было сказать. Жалости не было, злорадства тоже. Была только усталость и понимание, как глупо иногда люди тратят свою жизнь, строя крепости, в которых потом сами же и умирают от одиночества.
— Знаешь, Лена, — продолжила свекровь, не глядя на нее. — Я ведь тогда специально вас выгнала. Думала, приползете. На коленях приползете просить. А вы… вы гордые оказались. Зря я так. Димку-то… внука… привезешь показать?
Лена взялась за ручку двери. Холодный металл приятно остудил ладонь.
— Привезу, Валерия Павловна. Как только он сам захочет. А пока — отдыхайте. Вам волноваться нельзя. Квартиры под присмотром. Все три.
Она вышла на улицу и вдохнула полной грудью. Воздух был свежим, весенним. Где-то звенела капель, но теперь этот звук не раздражал, а радовал. Это был звук жизни, которая продолжается, несмотря ни на что. Она достала телефон и набрала мужу:
— Привет. Я у нее была. Все нормально. Давай вечером пиццу закажем? Просто так. Без повода.
Жизнь все расставила по местам. Жадность осталась в четырех стенах с сиделкой, а свобода и любовь пошли дальше, своим путем. И никакие ключи, даже от трех квартир, не могут открыть дверь к счастью, если замок заржавел от злобы.
Дорогие читатели, как вы считаете, правильно ли поступила Елена, распорядившись имуществом свекрови без ее прямого согласия, пусть и для ее же блага? Или нужно было оставить все как есть и тянуть уход за счет семейного бюджета молодых? И стоило ли простить Валерию Павловну в конце и начать возить к ней внука? Пишите свое мнение в комментариях, очень интересно узнать, как бы вы поступили в такой ситуации.