Старый паркет скрипел привычно и даже как-то уютно, словно здоровался. В этой квартире, доставшейся мне от бабушки Анны Львовны, время текло иначе — гуще, медленнее. Здесь пахло сушеной мятой, старыми книгами и едва уловимо — ванилью, хотя я не пекла ничего уже, наверное, месяц. Этот запах въелся в стены, в тяжелые бархатные шторы, в дубовый буфет, который помнил еще дореволюционные времена.
Я провела рукой по прохладной поверхности стола. Здесь, под зеленым сукном лампы, бабушка проверяла тетрадки своих учеников, а я, маленькая, рисовала принцесс с кривыми ногами. Это было не просто жилье. Это была капсула времени, мое убежище, единственное место в огромной Москве, где я чувствовала себя не белкой в колесе, а просто Леной. Леной, которую любят просто так, ни за что.
Звук открывающейся входной двери разрезал тишину, как нож бумагу. Олег.
Муж вошел не разуваясь. Я услышала, как его ботинки гулко стучат по коридору, оставляя грязные следы на натертом воске полу. Он был взвинчен, это чувствовалось даже спиной. От него пахло табаком и нервным, кислым потом человека, загнанного в угол.
— Ты здесь? — его голос прозвучал резко, без приветствия. — Конечно, здесь. Где же еще тебе быть, как не в этом склепе.
Я обернулась. Олег стоял в дверном проеме кухни, расстегивая ворот рубашки. Лицо серое, глаза бегают, руки дрожат. За пять лет брака я видела его таким трижды. И каждый раз это означало катастрофу. Первый раз — когда он разбил мою машину, пытаясь «таксовать для души». Второй — когда прогорел его «гениальный» бизнес по продаже китайских часов. И вот сейчас.
— Привет, Олег. Разуйся, пожалуйста. Я только полы натерла.
Он махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, но все же скинул ботинки, небрежно пнув их в сторону.
— Лена, нам надо поговорить. Серьезно. Сядь.
Я не села. Стояла у окна, глядя на мокрый тополь во дворе. Сердце предательски сжалось, предчувствуя беду.
— Что случилось? Опять кредит?
Олег прошел к столу, налил себе воды из графина, расплескав половину. Выпил залпом.
— Не просто кредит. Там... сложнее. Я вложился в одну тему. Криптовалюта, ты не поймешь. Ребята надежные, схема верная была. Все шло как по маслу, а потом... В общем, рынок рухнул.
— Сколько? — сухо спросила я.
Он назвал сумму. У меня подкосились ноги. Это было не просто много. Это было столько, сколько мы не заработали бы и за десять лет, даже если бы питались одним воздухом.
— Ты брал деньги у бандитов? — прошептала я, чувствуя, как холодеют ладони.
— Нет, ну какие бандиты, девяностые прошли, — нервно хохотнул он, но глаза его не смеялись. — Частные инвесторы. Под расписку. Проценты там... конские. Срок — до конца недели. Иначе включат счетчик, и тогда мы вообще никогда не расплатимся. Квартиру нашу, ту, где живем, банк заберет, но этого не хватит даже на треть.
Я молчала. В голове было пусто, только стучала одна мысль: «Опять. Это случилось опять». Я вспомнила, как два года назад мы выплачивали его долги за «уникальные БАДы», которые оказались пустышками. Как я отдала все свои накопления, отложенные на отпуск и лечение зубов. Тогда он стоял на коленях, целовал мне руки и клялся здоровьем матери, что это в последний раз. Что теперь он будет работать «на дядю», спокойно, стабильно.
Хватило его на полгода. Потом началось: «Я не создан для офисного рабства», «Я вижу перспективы», «Ты в меня не веришь».
— И что ты предлагаешь? — мой голос звучал чужим, глухим.
Олег поднял на меня глаза. В них появилась та самая жесткость, которую я раньше принимала за целеустремленность, а теперь видела в ней лишь эгоизм. Он обвел взглядом кухню, высокие потолки с лепниной, старинный буфет.
— У нас есть актив. Мертвый груз, который просто тянет из нас коммуналку.
Я замерла. Воздух в комнате стал вязким.
— Ты о чем?
— О квартире, Лена! Об этой чертовой квартире! — он вскочил, начал мерить шагами кухню. — Центр, «сталинка», метраж огромный. Риелтор сказал, она уйдет влет, даже с этим бабушкиным ремонтом. Денег хватит, чтобы закрыть долг, да еще и останется. Купим машину нормальную, может, в дело вложусь, уже с умом...
— Нет, — сказала я тихо.
Он остановился, словно наткнулся на стену.
— Что «нет»?
— Я не буду продавать квартиру бабушки. Это не просто стены, Олег. Это память. Это мой дом.
Он подошел ко мне вплотную. Я чувствовала его тяжелое дыхание.
— Память? — его лицо исказилось. — Лена, очнись! Какая память? Пыль, хлам и тараканы в голове! У меня реальные проблемы. Меня могут... ну, не убить, конечно, но жизнь испортят конкретно. Ты понимаешь, что ко мне придут? К нам придут!
— Пусть приходят к тебе. Ты брал деньги, ты подписывал бумаги. Почему ты не посоветовался со мной, прежде чем влезать в эту яму?
— Потому что ты бы начала ныть! «Олег, это опасно, Олег, давай лучше на завод». Ты всегда тянешь меня вниз, Лена. У тебя мышление нищенки. А я хотел как лучше! Я хотел, чтобы мы жили как люди!
— Как люди? — я горько усмехнулась. — Жить как люди — это значит отвечать за свои слова и поступки. А ты играешь в рулетку.
Он схватил меня за плечи. Пальцы больно впились в кожу.
— Слушай меня. Времени нет. Завтра придет оценщик. Документы у тебя в порядке, я проверял. Сделаем все быстро.
Я сбросила его руки.
— Ты проверял мои документы? Ты рылся в моих бумагах?
— Я муж! У нас все общее! И проблемы общие!
— Проблемы твои, Олег. А квартира — моя. Она мне досталась не для того, чтобы я спускала ее на твои игры в бизнесмена.
И тут он сказал это. Фразу, которая, наверное, должна была поставить меня на место, но вместо этого она перерезала последнюю нить, связывавшую нас. Он посмотрел на меня с холодным презрением и отчеканил:
— Продавай бабкину квартиру. Мои долги важнее твоей привязанности.
В комнате повисла тишина. Даже старые часы на стене, казалось, перестали тикать. Я смотрела на человека, с которым делила постель пять лет, и не узнавала его. Передо мной стоял чужак. Хищный, испуганный и жестокий. Для него моя любовь к бабушке, мое детство, мои чувства были просто «привязанностью», чем-то несущественным, как любовь к старому платью, которое можно выкинуть, если шкаф переполнен.
— Уходи, — сказала я.
Он моргнул, не понимая.
— Что? Ты не поняла? Завтра...
— Я сказала: пошел вон. Отсюда. Из этой квартиры. И из той, где мы живем, тоже можешь вещи собирать.
Олег рассмеялся. Нервно, лающе.
— Ты сейчас серьезно? Истерику решила устроить? Лена, не дури. Ты же меня любишь. Ты же без меня пропадешь. Кто ты без меня? Серая мышь библиотечная. А со мной у тебя статус, драйв...
— Статус должника? Драйв от коллекторов? Спасибо, наелась.
Я подошла к входной двери и распахнула ее.
— Вон.
Он смотрел на меня, и в его взгляде недоумение сменялось злостью.
— Ах так? Значит, шмотки старой карги тебе дороже живого мужа? Ну и сиди тут! Гний со своим антиквариатом! Только когда ко мне придут, не думай, что тебя не тронут. Мы в браке, милая. Половина долгов — твоя.
— Квартира получена мной по наследству, — спокойно ответила я, удивляясь своей твердости. — Она разделу не подлежит. А твои долги... Я докажу, что они не пошли на нужды семьи. Я найму хорошего адвоката. Денег у меня нет, но я продам вот это кольцо, — я сняла с пальца обручальное кольцо и положила его на тумбочку. — Оно, кажется, дорогое было? Или тоже фальшивка, как и вся твоя жизнь?
Олег побагровел. Он схватил кольцо, сунул его в карман.
— Ты пожалеешь. Ты приползешь ко мне.
— Прощай, Олег.
Он вышел, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Я закрыла замок на два оборота, потом накинула цепочку. Споткнулась о его ботинки, которые он так и не забрал. Взяла их двумя пальцами, словно они были заразными, и выставила на лестничную клетку.
Только вернувшись на кухню, я позволила себе сесть. Ноги дрожали так, что стучали каблуки по паркету. Я обхватила себя руками, пытаясь унять озноб.
Взгляд упал на фотографию в овальной рамке на стене. Бабушка Анна Львовна. Строгая прическа, воротничок-стойка, умные, немного ироничные глаза. Она пережила войну, потеряла мужа, одна подняла двоих детей. Она никогда ничего не продавала, чтобы решить сиюминутные проблемы. Она всегда говорила: «Леночка, стены помогают, только если ты сама стоишь прямо».
— Ну что, ба, — прошептала я в тишину. — Кажется, я наконец-то выросла.
Следующие дни слились в один сплошной кошмар, но этот кошмар я проживала уже с открытыми глазами. Олег не унимался. Он звонил, писал сообщения — то с угрозами, то с мольбами. Подключил свекровь.
Ирина Петровна позвонила во вторник, когда я была на работе.
— Лена, как ты можешь? — начала она без предисловий, плачущим голосом. — Сына убивают, а ты вцепилась в метры? Неужели у тебя сердца нет? Мы же семья!
— Ирина Петровна, — я старалась говорить вежливо, хотя внутри все кипело. — Ваш сын взрослый мужчина. Он проиграл огромную сумму. Почему я должна расплачиваться крышей над головой за его глупость?
— Какая крыша? У вас есть квартира! А эту бабкину халупу давно пора было продать! Олег хотел как лучше, он для семьи старался!
— Для семьи не берут деньги под бешеные проценты втайне от жены. Извините, мне некогда.
Я заблокировала и её номер. Было больно? Да. Было страшно? Безумно. Каждый звонок в дверь заставлял меня вздрагивать. Я боялась, что придут «инвесторы». Но шли дни, а никто не ломился в дверь. Видимо, Олег, как всегда, преувеличил масштаб угрозы физической расправы, чтобы надавить на меня. Или же он нашел другую жертву.
Через неделю я узнала, что он продал свою машину и занял деньги у друзей, чтобы погасить проценты и получить отсрочку. А еще через месяц мне пришло письмо из суда — о разводе.
Я переехала в бабушкину квартиру окончательно. Ту, нашу общую, ипотечную, мы решили продавать и делить остаток долга банку. Жить там я все равно не смогла бы — слишком много напоминало о лжи.
Здесь, среди старых вещей, я лечила душу. Я отмывала окна, через которые мир снова казался светлым. Я перебирала бабушкины книги, находя между страниц засушенные кленовые листья и открытки полувековой давности.
Однажды, разбирая антресоли, я нашла старую жестяную коробку из-под печенья «Монпансье». Внутри лежали письма деда с фронта и маленькая записка, написанная рукой бабушки: «Самое дорогое, что у нас есть — это совесть и родные стены. Продать можно всё, кроме чести».
Я сидела на полу, сжимая в руках этот пожелтевший листок, и плакала. Впервые за все это время. Это были слезы облегчения. Я поступила правильно. Я не предала ее. Я не предала себя.
Прошло полгода. Жизнь потихоньку входила в колею. Я сделала косметический ремонт — покрасила стены в светлые тона, обновила шторы, но сохранила дух квартиры. Олег исчез с радаров. Слышала от общих знакомых, что он уехал в другой город, скрываясь от кредиторов, и живет там с какой-то женщиной, которая, видимо, еще верит в его «проекты».
Иногда мне бывает одиноко. Вечерами, когда дождь барабанит по карнизу, хочется тепла, хочется, чтобы кто-то обнял. Но потом я вспоминаю тот взгляд Олега и его фразу: «Мои долги важнее твоей привязанности». И понимаю: лучше быть одной в честных стенах, чем с человеком, который готов продать твою душу за свои ошибки.
Квартира словно благодарила меня. Здесь мне прекрасно спалось, здесь приходили новые идеи. Я даже начала писать стихи, чего не делала со школы. Старый паркет больше не скрипел жалобно, он звучал уверенно, поддерживая каждый мой шаг.
Недавно ко мне заходила соседка, тетя Валя, которая помнила меня еще с пеленок. Мы пили чай с вареньем (тем самым, по бабушкиному рецепту, я научилась его варить).
— А знаешь, Ленок, — сказала она, глядя на меня поверх очков. — Ты изменилась. Взгляд стал другой. Раньше как испуганный воробышек была, а теперь... Как Анна Львовна. Стержень появился.
Я улыбнулась. Наверное, это и есть цена взросления — умение сказать «нет» самым близким, когда они тянут тебя на дно.
Дорогие мои читатели, я рассказала вам эту историю не для того, чтобы пожаловаться. Я знаю, что многие женщины живут так годами — спасают мужей, закрывают их кредиты, продают добрачное имущество, веря, что «в этот раз все будет иначе». Нас учат быть жертвенными, терпеливыми, всепрощающими. Нам говорят, что семья — это главное, и ради нее нужно положить на алтарь всё.
Но где та грань, за которой жертвенность превращается в глупость? Где заканчивается поддержка и начинается пособничество инфантилизму? Я свой выбор сделала и заплатила за него разводом. Но я сохранила уважение к себе и память предков.
А как бы поступили вы? Стали бы спасать мужа ценой единственного жилья, доставшегося от родных? Может быть, я действительно жестокая эгоистка, которой «метры важнее человека», как сказала моя бывшая свекровь? Или все-таки есть вещи, которые нельзя предавать даже ради любимых (или уже не очень) людей? Мне очень важно услышать ваше мнение. Пишите в комментариях, давайте обсудим.