Дождь барабанил по жестяному подоконнику, выбивая рваный, нервный ритм, который удивительно точно совпадал с пульсом у меня в висках. Вечер пятницы, который мы с Сережей планировали провести за просмотром старого детектива и поеданием пиццы, неумолимо превращался в семейный совет. Или, вернее сказать, в трибунал, где нам отводилась роль безмолвных слушателей.
В прихожей стояли три огромных клетчатых сумки, какие обычно используют челноки, и старый советский чемодан, перетянутый бельевой веревкой. От сумок пахло нафталином и чужой жизнью. Этот запах уже начал медленно, но верно расползаться по нашей двухкомнатной квартире, вытесняя аромат свежесваренного кофе и мои любимые нотки ванили от ароматических палочек.
Галина Петровна, моя свекровь, сидела на кухне во главе стола. Она даже чашку держала так, словно это был скипетр — отставив мизинец и строго глядя на нас поверх очков. Сережа сидел напротив, сгорбившись и изучая узор на скатерти, будто видел его впервые. Я притулилась на подоконнике, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение, смешанное с недоумением.
Всё началось час назад со звонка в дверь. Никаких предупреждений, никаких телефонных разговоров накануне. Просто звонок, распахнутая дверь и Галина Петровна, вплывающая в коридор с видом императрицы, возвращающейся из изгнания, а за ней — пыхтящий таксист с вещами.
— Мама, может, объяснишь толком, что случилось? — голос мужа звучал тихо, почти заискивающе. — Тебя затопили? Ремонт?
Свекровь сделала театральную паузу, отхлебнула чай и аккуратно поставила чашку на блюдце. Звякнул фарфор. Этот звук в тишине кухни показался мне оглушительным. Она оглядела нас, задержав взгляд на мне, словно оценивая, достойна ли я услышать эту новость, и наконец произнесла то, что перевернуло нашу жизнь.
— Решение принято: я переезжаю к вам. Квартира сдана, так что теперь буду «спонсировать» ваше семейное гнездо, — поставила точку свекровь.
Я чуть не поперхнулась воздухом. Сережа поднял голову, его глаза округлились.
— Сдана? Кому? На сколько? — посыпались вопросы.
— Сдана приличным людям, молодой паре, — отмахнулась Галина Петровна, словно речь шла о продаже старого сервиза. — Деньги неплохие. Я посчитала: вы платите ипотеку, Леночка в своей библиотеке получает копейки, а ты, сын, хоть и стараешься, но выше головы не прыгнешь. Я решила вам помочь. Моя рента будет идти в общий котел. Ну и, конечно, хозяйский глаз тут не помешает. А то запустили квартиру, пыль вон на шкафах вековая.
Она провела пальцем по столу, хотя я протирала его десять минут назад.
— Галина Петровна, — начала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Но у нас... у нас свои порядки. Мы привыкли жить вдвоем. Вы не подумайте, мы всегда рады гостям, но жить вместе... Это ведь серьезный шаг. Почему вы с нами не посоветовались?
Свекровь снисходительно улыбнулась, как улыбаются несмышленому ребенку, который сморозил глупость.
— Лена, деточка, советоваться нужно, когда есть сомнения. А тут сомнений нет. Я мать, я хочу как лучше. Вы же хотите быстрее выплатить ипотеку? Хотите. Вы же хотите, чтобы дома был всегда горячий обед? Хотите. Я беру на себя быт и финансовую помощь. А от вас требуется только выделить мне маленькую комнату. Вы все равно там только белье сушите и хлам храните.
«Маленькая комната» была моим кабинетом. Там стоял стол с ноутбуком, мольберт (я иногда рисовала для души) и кресло, в котором я любила читать. Это было моё убежище. Теперь, судя по всему, оно аннексировалось.
Сережа посмотрел на меня виновато. Я знала этот взгляд: «Лен, ну не начинай, это же мама, она как лучше хочет, потерпим немного». Но «немного» в планы Галины Петровны явно не входило. Договор аренды ее квартиры был подписан на год.
Вечер прошел в суматохе перестановки. Мой мольберт был безжалостно вынесен на балкон («Влажно? Ничего, накроешь клеенкой»), книги перекочевали в коробки под кровать в нашей спальне, а в комнате воцарились иконы свекрови, её необъятные подушки и запах валерьянки. Сережа таскал мебель молча, стараясь не встречаться со мной глазами. Я же чувствовала себя так, будто наш уютный мирок, который мы строили пять лет, треснул по швам.
Утро следующего дня началось не с будильника, а с грохота кастрюль. Было семь утра. Суббота. Единственный день, когда мы могли спать до десяти. Я накрыла голову подушкой, пытаясь вернуть сон, но через минуту дверь в нашу спальню распахнулась без стука.
— Молодежь, подъем! Блины стынут! — голос Галины Петровны звучал бодро и безапелляционно. — Кто рано встает, тому бог подает. А кто спит до обеда, у того и денег нет.
Я высунула нос из-под одеяла.
— Галина Петровна, закройте дверь, пожалуйста. Мы спим.
— Хватит спать, вся жизнь проспится. Сергей, тебе на работу в понедельник, надо режим соблюдать. Вставайте, я скатерть новую постелила, праздничную.
Пришлось вставать. На кухне действительно пахло блинами, но этот запах не радовал. На моем месте, там, где я обычно пила кофе, глядя в окно, теперь стояла банка с чайным грибом — «полезно для желудка». Шторы были раздернуты, впуская серый утренний свет, который безжалостно высвечивал крошки на полу.
— Вот, кушайте, — свекровь плюхнула передо мной тарелку с жирным, маслянистым блином. — А то вы всё мюсли да мюсли, тьфу, корм для попугаев. Мужику мясо нужно, сила.
Сережа ел молча, быстро, словно боялся, что еду отнимут.
— Мам, спасибо, очень вкусно, — пробормотал он.
— Конечно, вкусно. Не то что ваши пиццы заказные. Кстати, я тут посмотрела ваши счета за коммуналку... Это же грабеж! Воду льете, как в бассейне. С сегодняшнего дня вводим режим экономии. Посуду мыть только в тазике, нечего проточную воду переводить.
Я замерла с вилкой у рта.
— В каком тазике? У нас посудомоечная машина.
— Машина — это электричество и химия. Яд! — отрезала Галина Петровна. — Ручками, Леночка, ручками. И полезно, и экономно. Я вот всю жизнь руками мыла, и ничего, кожа как у младенца.
Жизнь начала меняться стремительно и беспощадно. Понятие «личные границы» исчезло из нашего лексикона. Если мы закрывались в комнате, свекровь тут же находила повод постучать: то спросить, где соль, то показать интересную статью в газете, то пожаловаться на давление.
Обещанное «спонсорство» оказалось ловушкой. Деньги от сдачи своей квартиры Галина Петровна действительно приносила, но тратила их исключительно по своему усмотрению. Она покупала продукты (три килограмма гречки, дешевые сосиски, суповые наборы), но при этом критиковала всё, что покупали мы.
— Зачем ты взяла этот сыр? Он же дорогой! Можно было взять сырный продукт, на вкус то же самое, а в два раза дешевле.
— Я не ем сырный продукт, — огрызалась я.
— Ой, какие мы нежные. Графиня!
Но хуже всего было то, что она начала перекраивать под себя Сережу. Мой муж, взрослый тридцатилетний мужчина, на глазах превращался в мальчика-подростка.
— Сережа, надень шапку, дует.
— Сережа, не сутулься.
— Сережа, зачем тебе этот новый телефон? Старый еще работает. Лучше бы матери путевку в санаторий купил.
И он слушался. Кивал, оправдывался, прятал глаза. Наши вечера, когда мы обсуждали книги, фильмы, планы на отпуск, исчезли. Теперь вечера были заняты просмотром бесконечных ток-шоу, которые обожала Галина Петровна, и её монологами о том, как плохо живет страна, какие наркоманы соседи и как не повезло ей с невесткой.
Однажды, вернувшись с работы раньше обычного, я застала свекровь в нашей спальне. Она рылась в моем шкафу с бельем.
— Что вы здесь делаете? — мой голос был ледяным.
Галина Петровна даже не вздрогнула. Спокойно достала мой комплект кружевного белья и покрутила его в руках с выражением брезгливости на лице.
— Ищу полотенце чистое. А это что? Разврат какой-то. Неудивительно, что у вас детей нет. В таком только... — она не договорила, но слово повисло в воздухе. — Скромнее надо быть, Лена. Женщина должна быть загадкой, а не витриной.
Я вырвала белье у неё из рук.
— Вон. Выйдите из моей спальни. Сейчас же.
— Ты как с матерью разговариваешь? — возмутилась она. — Я для вас стараюсь, порядок навожу! У тебя там такой бардак, черт ногу сломит.
— Это мой бардак! И мой шкаф! Уходите!
Вечером был скандал. Свекровь, держась за сердце и картинно закатывая глаза, рассказывала Сергею, как я набросилась на неё, чуть ли не с кулаками, когда она, святая женщина, просто хотела помочь.
— Лен, ну ты чего? — Сережа выглядел уставшим и растерянным. — Мама же просто...
— Просто рылась в моем белье, Сережа! — закричала я, впервые за все это время сорвавшись на крик. — Просто указывает нам, как жить, что есть, когда мыться! Я так больше не могу. Либо она съезжает, либо я.
— Но квартира сдана на год... Куда она пойдет? И деньги... она же вкладывается.
— Какие деньги, Сереж?! Мы стали жить хуже, чем до её приезда! Мы едим то, что она хочет, мы не ходим в кино, потому что «дорого», мы даже дышим через раз! Ты не видишь, что она нас сжирает?
Сережа сел на диван и обхватил голову руками.
— Я не могу её выгнать. Она моя мать.
В этот момент я поняла, что осталась одна. Мой муж не был мне союзником. Он был заложником, который страдал стокгольмским синдромом.
Прошла неделя ледяного молчания. Я приходила с работы, запиралась в ванной (единственное место, где был замок), сидела там по часу, а потом сразу ложилась спать, отвернувшись к стене. Галина Петровна ходила победительницей, громко рассуждая о неблагодарности и дурном воспитании.
Развязка наступила неожиданно. Был вторник. Я отпросилась с работы пораньше, потому что разболелась голова. Подходя к двери квартиры, я услышала голоса. Много голосов. Смех, звон бокалов, громкая музыка.
Я открыла дверь своим ключом и застыла на пороге.
В нашей гостиной шло застолье. За нашим столом, накрытым моей праздничной скатертью (которую я берегла для Нового года), сидели незнакомые мне женщины — подруги свекрови. Их было человек пять. Стол ломился от еды: салаты, нарезки, горячее. Посреди стола стояла бутылка коньяка, который Сереже подарили коллеги и который он хранил для особого случая.
Галина Петровна, раскрасневшаяся и довольная, что-то вещала, активно жестикулируя вилкой с наколотым грибом.
— ...Ну я им и говорю: хватит транжирить! Теперь я тут хозяйка, держу руку на пульсе. Молодые же, глупые, жизни не знают. Вот, квартиру в порядок привела, хоть на людей стало похоже...
Увидев меня, она на секунду осеклась, но тут же расплылась в приторной улыбке.
— О, Леночка пришла! Проходи, знакомься. Это Марья Ивановна, это Валентина Петровна... Мы тут посиделки устроили, мой юбилей отмечаем, про который вы, конечно, забыли.
Я не забыла. Юбилей у неё был через месяц.
— Что здесь происходит? — тихо спросила я. Головная боль пульсировала где-то в затылке, но странным образом придавала ясности мыслям.
— Говорю же, праздник у нас! — свекровь подбоченилась. — А ты чего такая кислая? Присаживайся, штрафную нальем. Правда, салат с крабами уже съели, но винегрет остался.
Я посмотрела на гостей. Они смотрели на меня с любопытством, как на зверушку в зоопарке. В их глазах читалось: «А, это та самая непутевая невестка».
— Это мой дом, — сказала я громко. Музыка смолкла. — И я не приглашала гостей.
— Что ты несешь? — лицо свекрови пошло пятнами. — Я здесь живу! Я плачу деньги! Я имею право приглашать кого хочу!
— Вы платите деньги? — я усмехнулась. Смех вышел нервным, злым. — Вы сдаете свою квартиру за тридцать тысяч. Я узнавала цены в вашем районе. А нам вы даете пять тысяч «на хозяйство» и требуете отчета за каждую копейку. Вы не спонсируете нас, Галина Петровна. Вы на нас зарабатываете. Вы живете за наш счет, едите за наш счет, да еще и приводите толпу людей в наш дом, пока мы на работе.
В комнате повисла тишина. Подруги начали переглядываться, кто-то потянулся за сумкой.
— Да как ты смеешь... — прошипела свекровь. — Хамка! Я сыну всё расскажу!
— Рассказывайте, — я подошла к столу, взяла бутылку коньяка (там оставалось на дне) и поставила её обратно в бар. — Только не забудьте рассказать, как вы брали деньги у Сережи «на лекарства», а сами купили, — я кивнула на её новые туфли, стоявшие в углу, — вот это.
— Пошли вон, — сказала я гостям. Спокойно, но так, что Марья Ивановна подавилась огурцом. — Праздник окончен.
Когда квартира опустела, а Галина Петровна заперлась в своей (бывшей моей) комнате, я села на кухне. Руки тряслись. Я знала, что это конец. Либо моего брака, либо этого ада.
Сережа пришел через час. Он уже был «обработан» по телефону. Мама встретила его в коридоре с мокрым полотенцем на голове и запахом корвалола на всю квартиру.
— Твоя жена выгнала моих гостей! Опозорила меня перед людьми! Довела до приступа!
Сережа вошел на кухню чернее тучи.
— Лена, что ты натворила? Маме плохо. Нельзя было помягче?
Я посмотрела на него. Внимательно, долго. Словно видела впервые. Увидела морщинку на лбу, слабый подбородок, испуганные глаза. И поняла, что больше не боюсь.
— Сережа, сядь.
— Я не хочу садиться, я хочу понять...
— Сядь! — рявкнула я так, что он плюхнулся на табурет.
— Значит так. У нас есть два варианта. Вариант первый: твоя мама завтра же звонит своим жильцам, расторгает договор, платит неустойку (из своих денег!) и съезжает обратно. Вариант второй: я собираю вещи сейчас же и уезжаю к своей сестре. На развод подам сама. Квартиру будем делить через суд. Имей в виду, ипотека на мне, первоначальный взнос давали мои родители.
— Лен, ты что... Какой развод? Из-за мамы?
— Не из-за мамы, Сережа. Из-за тебя. Из-за того, что ты позволил превратить наш дом в проходной двор, а меня — в приживалку. Я выходила замуж за мужчину, а не за маминого сыночка. Решай. Прямо сейчас.
Он молчал. Смотрел на дверь комнаты, откуда доносились стоны умирающего лебедя, потом на меня. Я видела, как в нем идет борьба. Страх перед матерью боролся со страхом потерять меня.
— Она же не сможет выгнать жильцов так быстро... — пробормотал он.
— Это её проблемы. Гостиницы работают круглосуточно.
Сережа встал. Подошел к окну. Постоял там минуту. Потом резко выдохнул, словно прыгал в холодную воду, и пошел в комнату матери.
Я не слышала всего разговора. Сначала был шепот, потом плач Галины Петровны, потом крики: «Неблагодарный! Подкаблучник! Я для тебя!..». Потом что-то тяжелое упало.
Через десять минут Сережа вышел. Лицо у него было бледное, но какое-то... новое. Более жесткое.
— Она уедет завтра утром. Переночует сегодня, а утром я отвезу её к тете Вале, сестре. Пока не решит вопрос с жильцами, поживет там.
Я кивнула. Сил радоваться не было. Была только огромная, свинцовая усталость.
Утро прошло в гробовом молчании. Галина Петровна не смотрела в нашу сторону. Она демонстративно, с шумом собирала свои баулы. Уходя, она остановилась в дверях, посмотрела на меня и сказала:
— Ты еще пожалеешь, Лена. Ты разрушила семью. Бог тебе судья.
— Семью я как раз сохранила, Галина Петровна. А вам хорошей дороги.
Дверь захлопнулась.
Мы остались одни в квартире, которая вдруг показалась огромной. В воздухе все еще витал запах нафталина и корвалола, но сквозняк из открытого окна уже начал выдувать его, принося свежесть дождя.
Сережа подошел ко мне и уткнулся лбом мне в плечо.
— Прости меня, — глухо сказал он. — Я дурак. Я просто... привык. Она всегда давила, а я всегда уступал. Думал, так проще.
Я погладила его по голове.
— Проще — не значит лучше, Сереж. Мы взрослые люди. И мы должны сами решать, как нам жить. Без спонсоров, без контролеров и без «добрых советов».
Весь день мы драили квартиру. Мыли полы, стирали шторы, выбрасывали банки с чайным грибом и старые газеты. Я вернула свой мольберт в комнату, расставила книги. К вечеру квартира снова стала нашей.
Конечно, отношения со свекровью были испорчены, возможно, навсегда. Она звонила Сереже, жаловалась родне, нас обсуждали на всех семейных застольях как «предателей». Но это была цена, которую мы были готовы заплатить за свою свободу.
Через месяц мы узнали, что Галина Петровна всё-таки вернулась в свою квартиру. Жильцы съехали сами — соседи рассказали, что свекровь приходила проверять их каждую неделю, открывая дверь своим ключом, и учила молодую хозяйку, как правильно мыть унитаз. Видимо, не все готовы терпеть «спонсорство» в обмен на покой.
Сейчас, спустя полгода, мы с Сережей наконец-то закончили ремонт в той самой маленькой комнате. Теперь там детская. Мы ждем ребенка. И мы точно знаем одно: бабушка будет приходить в гости только по приглашению и только с тортом, а не с чемоданами.
Дорогие читатели, эта история — не выдумка, а собирательный образ того, что происходит во многих семьях. Квартирный вопрос и неумение выстраивать границы рушат браки быстрее, чем измены.
Как вы считаете, правильно ли я поступила, поставив ультиматум? Или нужно было быть мудрее, хитрее, потерпеть ради мира в семье? Ведь «худой мир лучше доброй ссоры», как говорят. А может, кто-то из вас был в шкуре Галины Петровны и видит ситуацию совсем иначе? Делитесь в комментариях, мне правда интересно ваше мнение.