Снег за окном падал крупными хлопьями, залепляя стекло, а я стояла посреди кухни и смотрела на груду немытой посуды. Три дня. Три дня она громоздилась в раковине, источая кисловатый запах, пока я пропадала на работе, а потом — на подработке в выходные.
Тарелки с засохшими остатками еды. Кружки с коричневым налетом от чая. Сковородка, на которой кто-то жарил яичницу — судя по запаху, позавчера. Я закрыла глаза и медленно выдохнула, чувствуя, как внутри что-то туго сжимается.
Из гостиной доносился приглушенный звук телевизора и чей-то смех. Их смех.
— Данил! — позвала я, стараясь держать голос ровным. — Данил, ты можешь подойти?
Пауза. Потом недовольное бурчание и шарканье тапок по полу.
Он появился в дверном проеме — растрепанный, в растянутой футболке и спортивных штанах, которые он не снимал уже неделю. Мой муж. Тридцать два года, здоровый мужик с крепкими руками и вечно сонным выражением лица.
— Что? — спросил он, зевая и почесывая живот.
— Это что? — я кивнула на раковину.
Данил посмотрел на посуду так, будто видел её впервые в жизни.
— Ну... посуда.
— Точно. Посуда. А кто её должен мыть?
— Ну, я думал... — он замялся, переминаясь с ноги на ногу. — Ты же всегда...
— Я всегда? — голос мой стал тише, но жестче. — Данил, я вчера вернулась в десять вечера. Работала с восьми утра. Сегодня тоже. А ты что делал?
— Я... искал вакансии.
— Искал. — я усмехнулась. — На диване, с пультом в руках?
Из гостиной донесся голос свекрови — Клавдии Степановны:
— Даниль, что там? Сериал начинается!
Она появилась следом — крупная женщина с химической завивкой и в засаленном халате. На лице — выражение праведного недовольства.
— Софочка, ты чего на мальчика накинулась? Он устал, между прочим. Весь день за компьютером сидел, резюме рассылал.
Я посмотрела на неё. Три месяца назад Клавдия Степановна "временно" переехала к нам — после того как поссорилась с соседями в своей квартире. Временно превратилось в постоянно. Она заняла гостевую комнату, заполнила её своими вещами, банками с вареньем, стопками старых журналов. И с тех пор не сделала ничего — ни разу не приготовила ужин, не вымыла полы, не постирала даже собственное бельё.
— Клавдия Степановна, — начала я медленно. — Вы живете здесь уже три месяца. Бесплатно. Я покупаю продукты, оплачиваю счета, готовлю...
— Ну так мы же семья! — она всплеснула руками. — Что ты считаешься?
— Я не считаюсь. Я пытаюсь понять, почему двое взрослых людей не могут даже посуду за собой помыть.
— Вот именно — семья, — подхватил Данил, воодушевившись материнской поддержкой. — Зачем ты так нервничаешь? Мы же не просим ничего особенного.
Я почувствовала, как кровь стучит в висках. Не просят ничего особенного. Просто живут, едят, мусорят, а я — тяну на себе всё. Квартира моя, ипотека моя, счета мои. Зарплата моя. И силы — тоже мои, только они уже на исходе.
Вчера вечером, когда я вернулась с работы, в прихожей обнаружила разбитую вазу. Красивую, стеклянную, подарок подруги. Осколки валялись на полу, их никто даже не подмел. На мой вопрос Данил отмахнулся: "Мама случайно задела. Ну разбилась и разбилась, купишь новую".
Купишь новую. Конечно. Я же работаю.
Позавчера обнаружила, что моя любимая сковорода — та самая, с антипригарным покрытием, которую я берегла — вся исцарапана вилкой. Клавдия Степановна жарила на ней что-то и металлической вилкой переворачивала. Когда я попыталась объяснить, что так делать нельзя, она обиделась: "Подумаешь, сковородка. Вечно ты из мухи слона делаешь".
Из мухи слона.
Неделю назад они вдвоем съели торт, который я купила на день рождения коллеги. Целый торт. Просто взяли из холодильника и съели, потому что "захотелось сладенького". Когда я пришла забрать его, чтобы отнести на работу, на полке стояла пустая коробка.
А сегодня утром, когда я собиралась уходить, услышала их разговор из комнаты. Думали, что я уже за дверью.
— Слушай, мам, — говорил Данил вполголоса. — А давай Софку попросим нас в круиз свозить? Ну, на Новый год. В Турцию, например.
— А что, идея! — оживилась Клавдия Степановна. — Я всегда мечтала на корабле покататься. У неё же денег навалом, она на двух работах пашет.
— Ну да. Скажем, что ей тоже полезно будет отдохнуть. Заодно и мы...
Я замерла за дверью, не веря своим ушам. Круиз. За мой счет. Они серьезно. Даже не спросили — сразу спланировали, как меня уломать.
И вот теперь я стою на кухне, смотрю на эту гору посуды, на их довольные, беззаботные лица — и чувствую, как внутри прорывается плотина.
— Знаете что? — я выпрямилась. — Хватит.
— Чего хватит? — Данил непонимающе уставился на меня.
— Всего. Хватит жить на моей шее. Хватит считать, что я обязана всё делать, всё оплачивать, за всеми убирать.
Клавдия Степановна фыркнула:
— Ой, началось. Софочка, ты это, не заводись. Женщина должна семью содержать, если нужно. В наше время так все жили.
— В ваше время, может, и жили. А в моё — нет. Я не обязана тянуть двух здоровых людей, которые даже не пытаются что-то делать.
— Это ты о чем сейчас? — Данил нахмурился. — Я ищу работу!
— Ты ищешь уже полгода! — голос мой сорвался на крик. — Полгода, Данил! И за это время ты отказался от трёх предложений, потому что там "рано вставать" или "далеко ехать", или "начальник неприятный". А знаешь, что я делаю? Я встаю в шесть утра, еду через весь город, работаю до вечера, потом еду на вторую работу — и всё это ради того, чтобы вы тут лежали на диване и планировали круизы!
Повисла тишина. Данил побледнел. Клавдия Степановна открыла рот, потом закрыла.
— Ты... ты подслушивала? — выдавил наконец Данил.
— А надо было? Вы и так не особо скрывались.
— Софа, это не то, о чем ты подумала...
— Это именно то! — я ударила ладонью по столу. — Вы сговорились выбить из меня деньги на отдых, хотя сами ни копейки не зарабатываете!
— Ну хорошо, — Клавдия Степановна выпятила подбородок. — А что такого? Ты же зарабатываешь! На всех хватает!
— Хватает?! Я еле ипотеку плачу! Еле концы с концами свожу! У меня нет денег на новую куртку уже второй год, потому что я все трачу на эту семью! А вы сидите и мечтаете о круизах!
— Так это твоя квартира, — съязвила свекровь. — Ты её и плати. Мы-то здесь временно.
— Временно?! Три месяца — это временно?!
Данил попытался вмешаться:
— Мам, не надо... Софа, успокойся...
— Не смей мне говорить, что делать! — я развернулась к нему. — Ты вообще кто, чтобы указывать? Ты мне муж или нахлебник?
Его лицо исказилось:
— Как ты можешь так говорить?
— А как ты можешь так жить? Тебе не стыдно? Тебе тридцать два года, Данил! Тридцать два! Ты здоровый мужчина, а ведешь себя, как... как...
— Как что? — он шагнул ко мне, и в глазах его появилось что-то новое. Злость. — Договаривай!
— Как инфантильный маменькин сынок, который не может сам о себе позаботиться!
Клавдия Степановна всплеснула руками:
— Ну вот! Вот она, правда-то! Ты моего сына никогда не уважала!
— Уважала. Пока было за что. — я устало провела рукой по лицу. — Послушайте. Я больше так не могу. Я выгораю. Я засыпаю на ходу. У меня нет сил ни на что. А вы даже спасибо не говорите.
— Так мы же не просили! — огрызнулась Клавдия Степановна.
— Точно. Не просили. Вы просто взяли и решили, что так и должно быть.
За окном метель разыгралась не на шутку. Снег летел почти горизонтально, залепляя стекла. В квартире было душно, накурено — Данил с матерью дымили на балконе, несмотря на мои просьбы. И пахло чем-то затхлым, несвежим. Так пахнет в домах, где никто не убирает.
— Что, слишком умными стали и деловыми? — я посмотрела на них обоих, и голос мой звучал устало, но твердо. — Идите и пашите, а то привыкли на всём готовеньком!
Данил побагровел:
— Ты это... ты серьёзно сейчас?
— Абсолютно. Завтра же начинаете искать работу. Любую. Я не хочу слышать про "рано встаю" и "далеко ехать". Вставайте и езжайте. Как я. Каждый день.
— А я? — Клавдия Степановна надулась. — Я-то здесь при чем?
— А вы, Клавдия Степановна, будете или платить за проживание, или помогать по хозяйству. Готовить, убирать, стирать. На выбор.
— Да как ты смеешь! Я мать его!
— И что? Это даёт вам право жить за чужой счет и ещё права качать?
Наступила тяжелая тишина. Данил смотрел на меня так, будто видел впервые. Клавдия Степановна раздувала ноздри, собираясь что-то сказать, но я не дала ей слова:
— У вас неделя. Неделя на то, чтобы найти работу или съехать. Я больше не намерена содержать тех, кто даже "спасибо" не может сказать.
— Ты нас... выгоняешь? — Данил не верил. — Свою семью?
— Я даю вам шанс стать семьей. Настоящей. Где все вкладываются. А не семьёй пиявок.
Я развернулась и пошла в спальню. Закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Руки дрожали. Сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди.
За дверью началось.
— Ты слышал, что она сказала?! — вопила Клавдия Степановна. — Она меня выгоняет!
— Мам, тише...
— Тише?! Да как ты можешь это терпеть? Ты мужик или тряпка?!
Голос Данила звучал растерянно:
— Я не знаю, что делать...
— Знаешь! Поставь её на место! Объясни, кто в доме хозяин!
Я усмехнулась сквозь подступающие слезы. Хозяин. В доме, за который она не платит ни копейки.
Шаги приблизились к двери. Стук.
— Софа. Открой. Нам надо поговорить.
Я не ответила. Просто стояла, прижавшись спиной к двери, и слушала, как он пытается достучаться. Потом шаги удалились.
Через окно спальни был виден двор, засыпанный снегом. Фонари горели тусклым желтым светом. Где-то вдали лаяла собака. Зима. Холодная, безжалостная зима.
И я вдруг поняла, что не знаю, как дальше жить. Потому что если они не изменятся... если они не поймут...
Телефон завибрировал. Сообщение от подруги Жени: "Как дела? Созвонимся?"
Я посмотрела на экран и вдруг захотела выть. Просто сесть на пол и выть от усталости, от обиды, от этой чудовищной несправедливости. Но вместо этого набрала: "Не сейчас. Потом расскажу".
А за дверью всё продолжалось...
Неделя прошла быстрее, чем я ожидала. Данил пытался торговаться, Клавдия Степановна устраивала истерики, но я держалась. Каждый раз, когда готова была сдаться, вспоминала эту гору посуды, разбитую вазу и их разговор о круизе.
На седьмой день я достала ключи от дачи. Той самой дачи в деревне Красново, что в ста километрах от города. Досталась мне от бабушки — старый домик с печкой, без удобств, с колодцем во дворе. Я туда года три не ездила. Но теперь пригодится.
— Вот, — я положила ключи на стол. — Поживёте там. Пока не найдёте работу.
Данил вытаращился:
— На даче? Зимой? Ты шутишь?
— Нисколько. Дом крепкий, печка работает. Дрова в сарае есть. Живите.
— Там же холодно! — взвыла Клавдия Степановна. — Это негуманно!
— Знаете, что негуманно? — я посмотрела на неё в упор. — Три месяца сидеть на шее у человека и ещё рот открывать. Вот это негуманно.
Собирались они долго, со скандалами. Клавдия Степановна причитала, что я их в могилу вгоняю. Данил хлопал дверцами шкафов, бросал вещи в сумки и мрачно молчал. Но выбора у них не было — квартира моя, и я имела полное право выставить их.
Когда за ними закрылась дверь, я села на диван и просто сидела в тишине. Впервые за три месяца в квартире было тихо. Никакого орущего телевизора, никакого чавканья, никаких претензий.
Через три дня позвонил Данил:
— Софа, тут... тут печку топить надо каждые четыре часа, иначе замерзаем.
— Ну и топите.
— А дров мало осталось! Их пилить надо!
— Пилите.
— Но я же никогда...
— Научитесь, — я сбросила звонок.
Следующий звонок был от Клавдии Степановны:
— Софочка, миленькая, ну что ты делаешь? Мы тут помираем! Магазин в пяти километрах! А продукты закончились!
— Идите пешком. Или попросите кого из местных подвезти.
— Но...
— Клавдия Степановна, вы же говорили, что в ваше время так все жили. Вот и живите.
Я отключила телефон и выдохнула. Внутри что-то сжалось — всё-таки это мой муж, как-никак. Но тут же вспомнила их довольные лица, когда они планировали круиз за мой счёт, и сжатие отпустило.
Прошло две недели
Данил звонил всё реже. Однажды вечером он прислал сообщение: "Мы тут козу завели. Соседи отдали. Надо кормить, молоко доить".
Я уставилась в экран. Коза? Они? Те самые люди, которые не могли даже посуду помыть?
Через неделю пришло фото. Данил стоял у сарая в каком-то застиранном свитере, в валенках, с ведром в руках. Лицо обветренное, щетина, но глаза... глаза смотрели по-другому. Не сонно. Живо.
"Курей тоже взяли. Восемь штук. Яйца несут. Сами едим и в деревне продаём".
Я перечитала сообщение три раза. Продают? Они зарабатывают?
Звонок пришёл в субботу утром:
— Софа, привет. Это Данил.
Голос был каким-то другим. Не привычный сонный бубнёж, а... энергичный что ли.
— Слушаю.
— Ну... я тут подумал. Хочу сказать, что ты была права. Насчёт всего.
Я молчала, не зная, что ответить.
— Мы тут... — он кашлянул. — Мы реально пашем. По-другому нельзя. Встаём в пять утра — печку топить, козу доить, курей кормить. Потом дрова пилить. Потом снег чистить, чтоб к колодцу пройти. Потом опять печку. И так весь день.
— И как, справляетесь?
— Справляемся. Мать моя, правда, первую неделю выла. Говорила, что ты нас уморить хочешь. А потом... привыкла. Даже хлеб печь научилась. В печке. По-деревенски.
Я представила Клавдию Степановну, которая месит тесто, и усмехнулась.
— Слушай, — продолжал Данил. — А можно я к тебе приеду? Поговорить надо. Нормально так, без скандалов.
— Приезжай, — согласилась я после паузы.
Он появился на следующий день. Я открыла дверь и не узнала его. Загорелый — от мороза и ветра. Похудевший. В глазах — усталость, но не та мертвая, диванная, а рабочая. Человеческая.
— Привет, — он протянул мне пакет. — Это тебе. Яйца наши. И молоко козье. Сыр сделали тоже, правда, не очень получилось пока.
Я взяла пакет, разглядывая его лицо:
— Проходи.
Мы сели на кухне. Той самой кухне, где был скандал. Данил молчал, крутил в руках кружку с чаем.
— Софа, я понял одну вещь, — начал он наконец. — Когда ты всё делала за нас... мы деградировали. Я серьёзно. Мне было проще лежать и ждать, когда ты всё решишь. Найдёшь еду, заработаешь денег, приготовишь, уберёшь. А мне что? Просто существовать.
— Именно, — кивнула я.
— А сейчас... — он потер лицо ладонями. — Сейчас если я не встану — печка погаснет, и мы замёрзнем. Если не подою козу — она заболеет. Если не почищу снег — воды не принесу. И это... это страшно сначала было. Очень. Но потом я понял, что я могу. Могу сам о себе позаботиться.
Я смотрела на него и видела мужчину, которого когда-то любила. Того Данила, что был в начале наших отношений — энергичного, живого.
— Мать моя тоже изменилась, — продолжал он. — Она теперь с бабками местными корешится. Они её научили и капусту квасить, и варенье варить. Вчера она мне говорит: "А знаешь, Даня, я тут думаю — огород весной посадим. Картошку, огурцы. Сами себя прокормим".
— Серьёзно?
— Ага. Софа, я не прошу тебя сразу простить. Не прошу вернуть нас обратно. Я просто... хочу, чтобы ты знала. Мы поняли. И мы меняемся.
За окном падал снег. Тот же снег, что и месяц назад. Но всё было по-другому.
— Знаешь, что самое странное? — сказал Данил тихо. — Там холодно. Голодно иногда. Тяжело очень. Но я... я чувствую себя человеком. Впервые за долгое время. Понимаешь?
Я кивнула. Понимала. Потому что когда они уехали, я тоже почувствовала себя человеком. Не тягловой лошадью, не банкоматом. Человеком.
— Я нашёл работу, — выпалил он. — В соседнем посёлке. На пилораме. Платят немного, но платят. Через неделю выхожу.
— Данил...
— Я хочу вернуть тебе деньги, — он посмотрел мне в глаза. — Все, что ты на нас потратила. Каждую копейку. Это займёт время, но я верну. И ещё хочу... хочу попробовать начать всё заново. Не так, как было. А по-другому. Правильно.
Я молчала, переваривая услышанное. Часть меня хотела поверить. Другая часть — боялась снова обмануться.
— Не надо отвечать сейчас, — Данил встал. — Просто подумай. А я пойду. Автобус скоро.
У двери он обернулся:
— Софа, спасибо. За то, что выгнала. Серьёзно. Это было лучшее, что ты могла сделать.
Когда он ушёл, я села у окна и смотрела, как он идёт через двор к остановке. Спина прямая. Шаг уверенный. Не тот сгорбленный диванный овощ, что жил здесь три месяца.
На столе стоял пакет с яйцами и молоком. Я достала банку с сыром — неровный такой, домашний. Попробовала.
Невкусный. Пересоленный. Но... сделанный ими самими. Своими руками.
И впервые за месяц я подумала: а вдруг?
Вдруг получится...
Но не получилось.
Первый звонок пришёл через три недели. Данил пьяным голосом бормотал что-то про то, как тяжело на пилораме, как начальник придирается, как хочется расслабиться. Я молча слушала и чувствовала, как внутри всё холодеет.
— Ты пьёшь? — спросила я тихо.
— Не-а... ну, чуть-чуть. С мужиками посидели...
Я сбросила звонок.
Через неделю позвонила соседка по даче, тётя Зина:
— Софьюшка, ты там... ты мужа своего угомони. Он вчера мать свою на санках по деревне катал. Оба пьяные. Всю улицу перебудили, песни орали.
Сердце упало куда-то вниз. Я зажмурилась, прислонившись лбом к холодному стеклу.
— Спасибо, тётя Зина.
— Да ты чего, милая... Просто неудобно как-то. Они хорошие вроде, работящие стали. Но как выпьют — всё, беда.
Я приехала на дачу в субботу. Картина была... удручающей. Данил спал на диване, от него несло перегаром. Клавдия Степановна сидела на кухне с красными глазами и трясущимися руками, пила рассол.
— А, Софочка, — она попыталась изобразить радость. — Приехала! Вот хорошо-то...
— Почему Данил работу бросил?
— Не бросил... просто... взял отгул, — она отвела глаза.
— Правду скажите.
— Уволили, — призналась она тихо. — На работу пьяным пришёл. Ну что ты хочешь, мужик устал, расслабиться захотел...
Я смотрела на свекровь, и всё внутри сжалось в тугой, болезненный узел. Расслабиться захотел. Конечно. Как же знакомо.
— Клавдия Степановна, — я села напротив неё. — Помните, что вы говорили месяц назад? Что он изменился?
— Ну изменился же! — она замахала руками. — Работал! Старался!
— Две недели. Он продержался ровно две недели.
Из комнаты донеслось сонное бурчание. Данил вышел, растрёпанный, с опухшим лицом. Увидел меня и попытался улыбнуться:
— Софка... привет. Не ждал...
— Сядь.
Он послушно опустился на стул, избегая моего взгляда.
— Я правда хотел, — начал он тихо. — Честное слово. Но там так тяжело... Начальник орёт, мужики издеваются, что я городской. А тут один предложил после смены пропустить... Ну я и согласился. Один раз только.
— Один раз превратился в каждый день, — закончила я за него.
Он молчал, уткнувшись взглядом в стол.
— Знаешь, что самое страшное, Данил? — я говорила спокойно, почти безразлично. — Не то, что ты сорвался. Не то, что запил. А то, что я не удивилась. Совсем. Я ждала этого.
— Софа...
— Не надо. — я подняла руку. — Я поняла кое-что важное. Я думала, что проблема в условиях. Что если вы окажетесь в ситуации, где надо выживать, вы научитесь быть ответственными. Но дело не в условиях. Дело в вас.
Клавдия Степановна всхлипнула:
— Ты же видела, как он старался...
— Видела. Три недели. А потом всё вернулось на круги своя. Потому что менять надо не обстоятельства. Надо менять себя. А вы не хотите.
Я встала, прошла в комнату, собрала те вещи, что оставила здесь когда-то. Фотографии бабушки. Её старый платок. Документы на дом.
Данил появился в дверях:
— Что ты делаешь?
— Забираю своё.
— Ты... ты нас опять выгоняешь?
Я обернулась к нему. Смотрела на это обрюзгшее лицо, красные глаза, дрожащие руки. И не чувствовала ничего. Ни злости, ни жалости. Пустоту.
— Нет. Живите здесь сколько хотите. Дом крепкий, дров хватит до весны. Но это всё. Больше ни копейки, ни помощи, ничего.
— Но мы же... семья, — пробормотал он.
— Нет, Данил. Мы были семьёй. Когда-то давно. Но ты её профукал. Ты предпочёл лёгкий путь — перекладывать всё на меня, а потом, когда стало трудно, на бутылку.
— Я исправлюсь! Ещё раз попробую, честно!
— Знаешь, я верю, что ты правда так думаешь сейчас. Но завтра будет трудно. А послезавтра ещё труднее. И ты снова найдёшь причину сдаться.
Я прошла мимо него в прихожую. Клавдия Степановна стояла в дверях кухни, и по её лицу текли слёзы.
— Софочка, милая... неужели ты совсем... Даже не попробуешь ещё раз?
— Я пробовала три года. Тянула вас, надеялась, ждала. Дала последний шанс. И что? — я застегнула куртку. — Вы его слили.
— Но он же любит тебя!
Я усмехнулась:
— Любить и любить удобство — разные вещи. Данил любил, что я решаю все проблемы. А меня — женщину, человека — он не видел давно.
Я вышла на крыльцо. Мороз ударил в лицо, снег скрипел под ногами. Села в машину, завела мотор. В зеркале заднего вида видела, как Данил стоит на пороге — сгорбленный, растерянный.
Когда я выехала со двора, мобильный завибрировал. Сообщение от него: "Прости".
Я посмотрела на экран и удалила чат. Без ответа.
Прошло полгода
Развод оформили тихо. Данил даже не пришёл на заседание — прислал согласие по почте. Я продала дачу. Получила деньги и вложила их в себя — курсы повышения квалификации, новая работа с достойной зарплатой, отпуск. Первый настоящий отпуск за пять лет.
Я летела в Турцию. Одна. И смотрела в иллюминатор на облака, думая о том, как странно всё обернулось. Тот круиз, что они планировали выбить из меня, я устроила себе сама. Но теперь он был в радость, а не в тягость.
Телефон завибрировал — сообщение от Жени:
"Ну как, взлетела? Оторвись по полной! Заслужила!"
Я улыбнулась и набрала:
"Уже лечу. И знаешь что? Впервые за годы я чувствую себя свободной. По-настоящему."
За иллюминатором сияло солнце. Впереди было море, тепло, покой. А главное — я. Целая, несломленная, свободная.
Данил когда-то сказал, что почувствовал себя человеком на даче. Но продержался три недели.
А я — я была человеком всегда. Просто забыла об этом, пока тянула чужой груз.
Теперь я помнила. И больше не собиралась забывать.