— У тебя что, совсем башню снесло? Я же сказал — завтра к обеду чтобы всё было готово!
Дмитрий швырнул телефон на диван так, что тот отскочил и упал на пол. Алёна даже не вздрогнула — привыкла. Стояла у окна, смотрела на падающий снег и думала о том, как же всё-таки странно устроена жизнь. Вот она, двадцать семь лет, высшее образование, когда-то мечтала стать дизайнером. А теперь? Теперь она прислуга в собственной квартире.
— Алёна, ты меня слышишь вообще?
Она медленно обернулась. Муж стоял посреди комнаты, красный, взъерошенный, в расстёгнутой рубашке. На столе — осколки разбитой чашки, лужа кофе растекалась по скатерти, капала на линолеум. Третья чашка за неделю.
— Слышу, — тихо ответила она.
— Тогда почему молчишь?
Алёна прикрыла глаза. В голове пульсировала тупая боль — мигрень накатывала волнами всё чаще. Врач говорил, что от стресса. Но какой врач, какие таблетки — Дмитрий считал всё это блажью.
— Я не могу, — выдавила она. — Не могу за ней ухаживать.
— Не можешь? — он шагнул к ней, и Алёна инстинктивно отступила к стене. — Это моя мать! Ей шестьдесят восемь, она больна, а ты что — нос воротишь?
— Дима...
— Заткнись! — рявкнул он, и в его голосе было столько злости, что Алёна сжалась. — Вот смотри, клуша, не будешь за моей мамой присматривать, влеплю по полной!
Он схватил со стола ещё одну чашку — ту, из которой она пила утренний чай — и швырнул в раковину. Осколки брызнули во все стороны, один порезал ему палец, но он даже не заметил.
Алёна молчала. Внутри всё сжалось в тугой узел — страх, ненависть, отчаяние. Она помнила всё. Каждую деталь того дня четыре года назад.
...Она была на пятом месяце. Живот уже округлился, и по вечерам они с Димой выбирали имена, спорили, покупать коляску серую или синюю. Он был другим тогда — внимательным, заботливым. Или она просто хотела в это верить?
Его мать приехала неожиданно. Ворвалась в субботу утром, когда Алёна ещё спала, начала кричать — дескать, грязь в доме, бардак, невестка никудышная. Дмитрий молчал. Стоял в дверях, курил, смотрел в окно. А его мать — Ираида Степановна — хватала Алёну за руку, тащила в ванную.
— Думаешь, раз беременная, так тебе всё сойдёт? — шипела она, сунув в руки тряпку и ведро. — Мой! Чтоб блестело!
Алёна пыталась объяснить, что врач запретил наклоняться, что нельзя дышать химией, что у неё тянет живот. Но свекровь не слушала. Кричала, что все бабы рожали, и ничего, что она сама троих вырастила, и никто ей поблажек не делал.
Дмитрий так и не вступился. Ни слова.
Алёна мыла ванную два часа. Плитку, швы между плитками, кран, зеркало. Руки дрожали, в глазах темнело, а внизу живота нарастала тупая, тянущая боль. Когда она наконец вышла, по ногам текла кровь.
Больницу она помнила плохо — обрывки, вспышки. Белые халаты, капельница, лицо Дмитрия, безучастное и усталое. И слова врача: «Не смогли сохранить. Сожалею».
Ираида Степановна даже не извинилась. Сказала, что «значит, так надо было», что «слабый плод всё равно бы не выжил». Дмитрий кивал. Соглашался.
А Алёна перестала плакать. Просто в какой-то момент слёзы закончились, и внутри осталась только пустота.
— Ну что молчишь? — Дмитрий стоял совсем близко, нависал над ней. От него пахло табаком и чем-то кислым — наверное, вчерашним пивом. — Я тебе русским языком говорю — завтра она приезжает. Будешь готовить, стирать, следить, чтобы лекарства вовремя принимала. Понятно?
— Я не хочу, — прошептала Алёна.
— Что?
— Я не хочу! — голос её сорвался, стал громче, истеричнее. — Не буду я за ней ухаживать! Пусть в больнице лежит, пусть сиделку наймёт, мне всё равно! Но в этот дом она не войдёт!
Дмитрий замер. На его лице мелькнуло что-то — удивление? Или просто непонимание? Он явно не ожидал, что она посмеет ответить.
— Ты чего, озверела совсем? — медленно проговорил он. — Это моя мать. Ей плохо. Она слегла после инсульта, ей нужна помощь.
— А мне было плохо тогда, — Алёна почувствовала, как внутри что-то ломается, какая-то последняя перегородка, сдерживающая всё накопленное за эти годы. — Мне нужна была помощь, когда я лежала в больнице и хоронила нашего ребёнка! Где ты был? Где она была?
— Опять за своё, — Дмитрий махнул рукой. — Сколько можно? Прошло уже четыре года! Забудь!
— Забыть? — она засмеялась, и смех этот прозвучал как-то страшно, надрывно. — Забыть, что твоя мать убила моего ребёнка? Что ты стоял рядом и ничего не сделал?
— Хватит! — рявкнул он и ударил кулаком по столу. Осколки подпрыгнули, зазвенели. — Никто никого не убивал! Ты сама виновата — слабая, нервная, вечно ноешь!
Алёна отвернулась к окну. За стеклом кружил снег — большие, мокрые хлопья, которые тут же таяли на асфальте. Декабрь выдался тёплым в этом году. Почти ноль. Слякоть, серость.
— Завтра она будет здесь, — холодно сказал Дмитрий. — И ты будешь за ней ухаживать. Точка.
Он развернулся и вышел из комнаты. Хлопнула дверь. Потом ещё одна — входная. Алёна услышала, как завёлся двигатель его машины, как шины заскрипели по мокрому снегу.
Осталась тишина.
Она опустилась на стул, уронила голову на руки. Хотелось плакать, но слёз не было. Просто тяжесть в груди, такая, что дышать трудно.
Алёна подняла взгляд. На холодильнике висела фотография — их свадьба, шесть лет назад. Она в белом платье, он в костюме, оба улыбаются. Счастливые. Влюблённые.
Когда же всё пошло не так?
Она встала, подошла к холодильнику, сняла фотографию. Долго смотрела на неё, потом медленно разорвала пополам. И ещё раз. И ещё.
Клочки бумаги упали на пол.
Алёна прошла в спальню, достала из шкафа старую спортивную сумку. Начала складывать вещи — джинсы, свитера, нижнее бельё. Документы, банковскую карту, телефон. Двигалась механически, не думая.
Потом остановилась. Посмотрела на сумку.
Уйти? Прямо сейчас? А куда? К родителям? Они ещё год назад сказали, что устали от её жалоб, что надо было думать, за кого замуж выходить. Подруги? Их давно нет — Дмитрий постепенно изолировал её ото всех. То одна ему не нравится, то другая плохо влияет.
Алёна села на кровать. Сумка лежала рядом, полупустая, жалкая.
Может, правда проще смириться? Ухаживать за Ираидой Степановной, терпеть, молчать. Как делала все эти годы. Может, так и надо?
Она закрыла глаза. В голове снова всплыла та ванная комната, запах хлорки, тянущая боль внизу живота. И безразличное лицо Дмитрия в больнице.
Нет.
Алёна резко встала, продолжила складывать вещи. Быстро, чётко. В сумку, в пакет. Куртку, сапоги. Всё, что поместится.
Через двадцать минут она стояла в прихожей, одетая, с сумкой в руке. Последний раз оглянулась на квартиру — на разбитые чашки, на лужу кофе, на осколки фотографии.
На свою прежнюю жизнь.
Дверь захлопнулась тихо. Алёна спустилась по лестнице, вышла на улицу. Снег падал густо, мокрый и холодный. Она подняла воротник куртки, пошла вперёд — просто вперёд, не зная пока куда.
Но впервые за долгие годы почувствовала, что дышать стало чуть легче.
Алёна шла по заснеженному тротуару, и мокрые хлопья липли к волосам, таяли на лице. Сумка оттягивала плечо, но она почти не замечала тяжести. В кармане завибрировал телефон — снова Дмитрий. Пятый звонок за десять минут. Она сбросила вызов, не глядя на экран.
Автобусная остановка показалась спасением — хоть какое-то укрытие от снега. Алёна опустилась на холодную пластиковую скамейку, поставила сумку рядом. Руки дрожали — то ли от холода, то ли от нервов.
Прошло минут двадцать. Мимо проехали три автобуса, но она так и не поднялась. Куда ехать? К родителям, которые год назад устали от её жалоб? Снимать комнату на последние деньги? А потом что?
Телефон снова ожил. На этот раз сообщение: «Алёнка, прости. Я дурак. Приезжай, поговорим нормально. Без криков обещаю».
Она перечитала три раза. Потом ещё раз.
Может, правда... Может, он одумался? Осознал? Ведь бывает же так — люди меняются, дают второй шанс. Все пары ссорятся. Все проходят кризисы.
Алёна посмотрела на сумку. На мокрые сапоги. На тёмное небо, из которого сыпался бесконечный снег. И вдруг почувствовала такую усталость, что сил не осталось даже думать.
Она поднялась, взяла сумку. Дошла до края тротуара, подняла руку. Через минуту остановилось такси.
— Куда? — буркнул водитель, пожилой мужик в засаленной куртке.
Алёна назвала свой адрес. Голос звучал чужим, далёким.
Всю дорогу она смотрела в окно. Город плыл мимо — серые дома, жёлтые окна, редкие прохожие под зонтами. Такси петляло по улицам, и с каждым поворотом в груди нарастала тревога. Но она гнала её прочь. Всё будет нормально. Он же извинился. Пообещал поговорить спокойно.
Машина остановилась у знакомого подъезда. Алёна расплатилась, вышла. Снег продолжал сыпать, но уже реже. Она подняла голову — на пятом этаже горел свет в их окнах. Дома.
Поднялась по лестнице, нащупала ключи в кармане. Рука дрожала, когда она вставляла ключ в замок. Повернула. Замок щёлкнул тихо.
И тут до неё донеслись звуки.
Музыка. Громкая, с басами. Смех. Женский смех — звонкий, хрипловатый.
Алёна замерла в прихожей. Сумка выскользнула из рук, глухо шлёпнулась на пол.
Из комнаты вышел Дмитрий. Пошатываясь. В одних джинсах, босиком, с бутылкой пива в руке. Глаза мутные, красные. Увидел жену — и на лице его мелькнула гримаса, что-то среднее между удивлением и раздражением.
— А, вернулась, — протянул он, прислонился плечом к дверному косяку. — Молодец. Значит, мозги на месте.
— Кто здесь? — Алёна с трудом выдавила слова.
— Друзья, — хмыкнул он. — Посидели, выпили. А что?
В комнате снова раздался женский смех. Потом голос, томный, недовольный:
— Дим, ты там надолго? Скучно одной!
Алёна шагнула к двери. Дмитрий попытался загородить проход, но она оттолкнула его и распахнула дверь.
На диване, на их диване, развалилась женщина лет тридцати. Крашеная блондинка в короткой юбке и облегающей кофте. Макияж размазан, помада стёрлась. На столе — бутылки, пепельница, полная окурков. Весь пол усыпан пивными крышками.
Блондинка подняла на Алёну равнодушный взгляд.
— О, жена пришла? — протянула она, потягиваясь. — Привет.
Алёна стояла на пороге, не в силах пошевелиться. Внутри всё обрывалось, падало куда-то вниз, в бездонную пустоту.
— Знакомься, — Дмитрий ухмыльнулся, качаясь на месте. — Это Жанна. Жанна, это моя благоверная.
— Очень приятно, — Жанна зевнула, потянулась за сигаретами.
— Убирайся, — прошептала Алёна. — Убирайся отсюда немедленно.
— Чего? — Жанна подняла бровь. — Я ничего не поняла.
— Вон! — крикнула Алёна, и голос её сорвался на визг. — Вон из моего дома!
Дмитрий рассмеялся. Противно, гнусаво.
— Из твоего дома? Напомнить, на кого квартира оформлена? — Он отпил пива, вытер рот рукой. — Так что не ори тут. Жанна — мой гость. Хочу — приглашаю.
— Ты... ты с ума сошёл? — Алёна шагнула в комнату, чувствуя, как внутри закипает ярость, острая, обжигающая. — Я ухожу на два часа, а ты уже притащил сюда... эту...
— Эй, полегче, — Жанна поднялась с дивана, упёрла руки в боки. — За базаром следи, дорогуша. Не я к тебе в дом пришла.
— Заткнись! — Алёна метнулась к ней, но Дмитрий перехватил её за руку, дёрнул назад.
— Куда полезла? — рявкнул он. — Сиди тихо!
— Отпусти!
Но он не отпускал. Сжал запястье так, что Алёна поморщилась от боли. Потащил в коридор, толкнул к стене.
— Слушай сюда, — прошипел он, наклонившись к самому лицу. От него несло перегаром. — Ты дура, да? Думала, сбежишь, а я на коленях ползать буду? Умолять? Не дождёшься. Захотел — привёл бабу. Мой дом, моя квартира, что хочу, то и делаю.
— Ты... ты мразь, — выдавила Алёна сквозь слёзы. — Мразь, понимаешь?
Он усмехнулся.
— Зато не лентяй. Работаю, деньги зарабатываю. А ты что? Дома сидишь, ешь мою еду, а ещё и нос воротишь, когда мать приезжает. Так что помолчи в тряпочку.
Он отпустил её руку, вернулся в комнату. Захлопнул дверь перед самым носом.
Алёна осталась стоять в коридоре. Слёзы текли по щекам, но она не вытирала их. Просто стояла, прислонившись к стене, и слушала, как за дверью смеются, чокаются бутылками.
В прихожей валялась её сумка. Нераспакованная. Алёна посмотрела на неё, потом на дверь. Потом снова на сумку.
Пять минут она простояла так, не двигаясь.
Потом медленно подняла сумку. Надела куртку. Сунула ноги в мокрые сапоги.
Из комнаты донеслось:
— Дим, налей ещё! Да погромче сделай музыку!
Алёна открыла входную дверь. Вышла на лестничную площадку. Прикрыла за собой дверь тихо, без хлопка.
И снова спустилась вниз. На улицу. Туда, где продолжал падать снег, где было темно и холодно, но где её никто не держал за руку до боли, не кричал, не приводил любовниц.
Она достала телефон, нашла в контактах номер. Тот самый, который сохранила два месяца назад, когда случайно наткнулась в интернете на объявление.
«Центр помощи женщинам. Круглосуточно».
Алёна набрала номер. И на этот раз не сбросила вызов, не передумала.
— Центр помощи, слушаю, — раздался спокойный женский голос.
— Здравствуйте, — глухо сказала Алёна. — Мне нужна помощь. Прямо сейчас.
Прошло восемь месяцев
Алёна сидела в маленькой съёмной квартире на окраине города и пила утренний кофе. За окном моросил дождь — сентябрь выдался серым, промозглым. Но в комнате было тепло. Тихо. Спокойно.
Она посмотрела на стол, заваленный эскизами. Наброски интерьеров, цветовые схемы, текстуры. Два месяца назад она наконец записалась на курсы дизайна. Те самые, о которых мечтала десять лет назад, когда ещё верила, что жизнь может быть другой.
Телефон завибрировал. Номер незнакомый.
— Алло?
— Алёна Сергеевна? — раздался женский голос, усталый. — Это Евгения. Мы с вами не знакомы, я племянница Ираиды Степановны.
Алёна замерла. Свекровь. Она почти забыла про неё.
— Слушаю, — осторожно ответила она.
— Извините, что беспокою. Просто... не знаю, знаете ли вы, но я забрала тётю к себе в деревню. Три месяца назад. Дмитрий... он совсем опустился. Дома постоянно пьянки, какие-то люди шляются. Я приехала забрать документы тёти, а там... кошмар просто.
Алёна молчала. Евгения продолжала:
— Тётя просила передать вам... ну, не знаю даже, как сказать. Она сказала, что была не права тогда. Когда вы беременная были. Что не должна была так поступать. — Голос девушки дрогнул. — Она попросила прощения передать. Если это хоть что-то значит.
Алёна закрыла глаза. Старая боль шевельнулась где-то глубоко, но уже не резала так, как раньше. Притупилась.
— Спасибо, что передали, — тихо сказала она. — Как она себя чувствует?
— Потихоньку. У меня в деревне воздух чистый, тихо. Восстанавливается. — Евгения помолчала. — А вот Дмитрий... он пропадает. С работы его уволили месяц назад. Пьяный на смены приходил. Теперь сидит в той квартире, бутылки собирает. К нему всякие личности ходят, деньги занимают, не отдают. Соседи жаловаться начали, полицию вызывали уже дважды.
— Понятно, — Алёна сглотнула. Почему-то было не больно. Просто пусто.
— Вы разведены уже, да? — уточнила Евгения.
— Да. Четыре месяца назад.
— Ну и правильно сделали. Честно вам говорю — я его с детства знаю. Всегда был таким. Тётя его баловала, он привык, что всё сходит с рук. А когда женился, думал, что жена будет так же прислуживать, как мать. — Евгения вздохнула. — Тётя тоже виновата. Вырастила эгоиста.
Алёна открыла глаза, посмотрела на дождь за окном.
— Передайте ей, что я не держу зла, — сказала она после паузы. — Серьёзно. Жизнь слишком короткая, чтобы тратить её на ненависть.
— Спасибо, — голос Евгении стал мягче. — Я передам. Ей будет легче, знаете ли. Она мучается очень. Говорит, что из-за неё вы ребёнка потеряли.
— Не только из-за неё, — Алёна провела рукой по лицу. — Из-за многого. Но это уже прошлое.
Они попрощались. Алёна положила телефон на стол, долго сидела неподвижно. Вспомнила Дмитрия — каким он был раньше, до свадьбы. Внимательным, весёлым. Или она просто хотела таким его видеть?
Наверное, второе.
Она встала, подошла к окну. Внизу, во дворе, дети прыгали по лужам в резиновых сапогах. Смеялись, брызгались водой. Их матери сидели на скамейке под навесом, о чём-то разговаривали.
Раньше Алёна отворачивалась от таких картин. Больно было смотреть. Думать о том, кого нет. Кто мог бы сейчас тоже прыгать по лужам.
Теперь было легче. Не проще — нет. Но хотя бы дышать получалось.
В дверь позвонили. Алёна вздрогнула, подошла к домофону.
— Да?
— Это Кирилл, — раздался мужской голос. — Ваш сосед сверху. Можно на минутку?
Алёна открыла дверь. На пороге стоял высокий парень лет тридцати, в очках, с добрым лицом. Они пересекались пару раз в подъезде, здоровались.
— Извините за беспокойство, — он улыбнулся виновато. — У меня кот в вентиляцию залез. Думал, сам выберется, но застрял. Слышу, мяукает где-то у вас. Можно посмотреть?
— Конечно, проходите.
Кирилл вошёл, прошёл на кухню, заглянул в вентиляционное отверстие.
— Вот же хитрец, — пробормотал он. — Мурзик, вылезай!
Через пять минут кота удалось вытащить. Рыжий, пушистый, недовольный. Кирилл прижал его к груди, почесал за ухом.
— Спасибо большое, — сказал он Алёне. — Извините, что побеспокоил.
— Ничего страшного. — Она погладила кота. Тот замурлыкал.
Кирилл задержался в дверях.
— Вы, кстати, дизайном занимаетесь? — кивнул он на разложенные эскизы. — Просто я видел, когда проходил мимо стола.
— Учусь пока, — призналась Алёна. — На курсах.
— А, понятно. — Он помолчал. — Знаете, я как раз ремонт затеял у себя. Ничего не понимаю в этом. Может, посоветуете что-нибудь? Ну, если не сложно.
Алёна улыбнулась. Первый раз за долгое время — искренне, легко.
— Конечно. Поднимайтесь, посмотрю.
Они договорились на вечер. Кирилл ушёл с котом, помахал на прощание. Алёна закрыла дверь, прислонилась к ней спиной.
Жизнь продолжалась. Медленно, осторожно. Но продолжалась.
Вечером она действительно поднялась к Кириллу. Посмотрела квартиру, набросала несколько идей. Они выпили чаю, поговорили. Оказалось, он программист, работает удалённо. Переехал недавно, после развода.
— Знаете, — сказал он, провожая её к двери, — я раньше думал, что после развода жизнь закончится. А она, наоборот, началась. Странно, да?
— Совсем не странно, — Алёна улыбнулась. — Я тоже так думала. А теперь понимаю — она просто стала другой. Моей.
Вернувшись к себе, она снова села за эскизы. Включила лампу, взяла карандаш. Рисовала долго, сосредоточенно. Линии ложились ровно, уверенно.
За окном перестал моросить дождь. Выглянула луна, бледная, застенчивая.
Алёна посмотрела на часы — полночь. Отложила карандаш, потянулась. Пора спать.
Легла в кровать, укрылась одеялом. Закрыла глаза.
И впервые за много лет уснула спокойно. Без кошмаров. Без тревоги.
Просто уснула — в тишине, в тепле, в своей собственной жизни, которую больше никто не мог отнять.
А в той квартире, на другом конце города, Дмитрий лежал на грязном диване и смотрел в потолок пустыми глазами. Рядом валялись бутылки, окурки, чужие люди храпели на полу.
Он пытался вспомнить, когда всё пошло не так. Но память путалась, растворялась в алкогольном тумане.
И только иногда, в редкие моменты прояснения, он понимал — что-то важное он потерял. Безвозвратно.
Но было уже слишком поздно что-то менять.