Маргарита Сергеевна стояла перед дверью кабинета директора, и каждый нерв в ее теле кричал об опасности. Рука, держащая Васину ладонь, была влажной. Она могла повернуть назад сейчас, отвести его к Лидии, написать покаянную объяснительную и, возможно, сохранить свою жизнь в том виде, в каком она ее знала. Тихий вечер с книгой. Спокойное утро с кофе. Уважение коллег. Все это было на одной чаше весов. На другой — испуганное дыхание мальчика рядом и память о полчищах тараканов на липком линолеуме.
Она подняла руку и постучала.
— Войдите.
Галина Петровна сидела за столом, заваленным бумагами. Ее взгляд, усталый и отстраненный, скользнул по ним обоим, задержался на их сплетенных пальцах, и в ее глазах что-то дрогнуло — возможно, догадка, возможно, раздражение.
— Маргарита Сергеевна, я ждала вас одну. Обсудить…
— Василий — непосредственный участник этой ситуации, Галина Петровна, — перебила ее Маргарита Сергеевна. Голос ее звучал неестественно громко в тишине кабинета. — Он имеет право знать, что решается его судьба.
— Его судьбу решают органы опеки и законные представители, а не школьные учителя! — директор с силой отодвинула стул. — Вы продолжаете нарушать все границы!
— Какие границы? — в голосе Маргариты Сергеевны прорвалась накопленная горечь. — Границы между жизнью ребенка в антисанитарии и голоде и возможностью спать в чистой постели? Между страхом и хоть какой-то безопасностью? Я готова обсудить формальности, Галина Петровна. Готова писать объяснительные, ходить по комиссиям, привлекать опеку официально. Но я не готова отвести его обратно в тот ад сегодня вечером. Пока его мать в запое и пока ее брат решает вопросы не помощи, а репутации.
Галина Петровна смерила ее долгим, тяжелым взглядом.
— Вы понимаете, что ваши слова — это обвинение в адрес родственника? Человека, который, как я понимаю, имеет влияние.
— Я понимаю. И я готова нести ответственность. Но сначала — ответственность за него. — Она слегка потянула за руку Васю, выводя его немного вперед. Мальчик стоял, опустив голову, но не отпускал ее руку.
— И что вы предлагаете? Воевать со всем миром? — в голосе директора прозвучало нечто, похожее на усталое любопытство.
— Я предлагаю поступить по закону. Не по устным угрозам «знакомств», а по писаному закону. Оформить временную опеку через органы опеки с согласия матери, пока она проходит лечение. Я готова стать опекуном. Временно. У меня нет мужа, нет своих детей, но есть жилье, стабильный доход и двадцать лет педагогического стажа. Разве этого недостаточно, чтобы хотя бы попробовать?
Вася резко поднял на нее голову. Его глаза были огромными, в них читался шок и какая-то новая, неведомая надежда. Он ничего не сказал.
Галина Петровна откинулась на спинку кресла, сложив руки на столе.
— Согласие матери… Вы уверены, что она его даст? После того, как вы расскажете ей про возможную проверку опеки, про необходимость лечения? Она испугается и откажется. Или этот ваш дядя Коля ее убедит.
— Тогда мы действуем без ее согласия. Через суд. На основании акта обследования жилищных условий, который мы составим с участием соцпедагога и представителя родительского комитета. У меня есть фотографии, Галина Петровна. Первые дни. Грязь, пустые бутылки. И есть фотографии Василия сейчас. Сравнение будет красноречивым.
Она говорила, сама поражаясь этой холодной, расчетливой решимости, которая поднялась из глубины, затопив первоначальный страх. Она составила этот план по дороге в кабинет, отчаянно цепляясь за логику, как за спасательный круг.
— Вы хотите публичного скандала, — тихо констатировала директор.
— Нет. Я хочу спасти ребенка. Скандала хочет дядя Коля, если мы отступим. Тихий, грязный скандал в кулуарах с жалобами на мою профессиональную непригодность. А если мы пойдем вперед — все будет по правилам, публично и прозрачно. Что для репутации школы лучше?
Это был рискованный ход. Ставка на боязнь Галиной Петровны неконтролируемого скандала. Директор молчала, ее пальцы барабанили по папке с бумагами. В кабинете было слышно только тиканье настенных часов.
— Он умеет читать? — неожиданно спросила Галина Петровна, кивнув на Васю.
Маргарита Сергеевна почувствовала, как в ее груди что-то дрогнуло.
— По слогам. Но уже умеет. Месяц назад не умел вообще.
— Уборку за собой делает?
— Моет посуду. Заправляет постель. Стирать учится.
— И… — директор запнулась, подбирая слова, — он не боится тебя? Не то чтобы…
— Я не бью его, — четко сказала Маргарита Сергеевна. — И никогда не буду. Вы можете его спросить.
Галина Петровна посмотрела на Васю.
— Мальчик, тебе у Маргариты Сергеевны хорошо?
Вася кивнул, потом, найдя в себе силы, прошептал:
— Хорошо. Тихо. И тараканов нет.
Простая, детская констатация прозвучала красноречивее любых взрослых оправданий. Директор вздохнула, и в этом вздохе была вся усталость мира.
— Хорошо. Завтра. Завтра утром я сама свяжусь с отделом опеки. Мы запросим официальное обследование условий у матери. С привлечением школьного психолога и соцработника. Вы, Маргарита Сергеевна, пока… остаетесь его временным попечителем. По факту. Но! — она подняла палец. — Если мать напишет официальный отказ от вашего вмешательства или если опека вынесет отрицательное заключение о вашей кандидатуре как опекуна — вы немедленно отступаете. И берете тот отпуск, о котором я говорила. И мы больше никогда не возвращаемся к этой теме. Договорились?
Это была не победа. Это было перемирие на один день. Поле для боя, но не гарантия исхода.
— Договорились, — тихо сказала Маргарита Сергеевна.
Когда они вышли из школы, уже смеркалось. Фонари зажигались тусклыми оранжевыми точками в промозглом вечернем воздухе. Вася, все еще держа ее за руку, наконец заговорил:
— Что такое опекун?
— Это взрослый, который временно заменяет родителей, если они не могут о ребенке заботиться.
— А… а ты будешь моим опекуном?
— Я постараюсь. Но для этого нужно, чтобы другие взрослые разрешили.
— А если не разрешат?
Она остановилась, повернулась к нему. Его лицо в свете фонаря было серьезным и испуганным.
— Тогда… тогда мы будем искать другой способ. Но я уже не оставлю тебя одного, Василий. Обещаю.
Она не знала, как сдержит это обещание. Она не знала, хватит ли у нее сил на суды, комиссии, давление дяди Коли. Но, произнося эти слова, она поняла, что обратного пути для нее больше нет. Она перешла Рубикон, сожгла мосты. И теперь в ее чистой, тихой квартире ждал не просто гость. Ждал ребенок, судьба которого теперь навсегда переплелась с ее собственной. Они пошли домой, и их две тени под фонарями слились в одну — длинную, неразрывную, уходящую вперед, в холодные сумерки, где их ждала неясная, пугающая, но единственно возможная теперь общая будущность.
***
На следующий день школа гудела, как потревоженный улей. Новость о том, что директор лично занимается «делом Петрова», разнеслась мгновенно. В учительской царило напряженное молчание, когда входила Маргарита Сергеевна. Одни коллеги откровенно отворачивались, другие бросали на нее косые, полные любопытства взгляды. Только пожилая учительница литературы, Анна Семеновна, подошла к ней на перемене у кофейного автомата.
— Марго, ты уверена в том, что делаешь? — спросила она тихо, без осуждения. — Это же минное поле. И мин этих не видно.
— Я уже на нем, Анна Семеновна. Отступать поздно.
— Ну, смотри… Если что — я могу свидетельствовать о твоем профессиональном характере. Ты — лучший учитель начальных классов в этой школе. Это все знают.
Эта неожиданная поддержка согрела, но ненадолго. Галина Петровна действовала быстро и, что удивило Маргариту Сергеевну, решительно. К концу дня был собран пакет документов для опеки, назначено официальное обследование жилищных условий по месту жительства Лидии Ивановны на послезавтра. В нем должны были участвовать социальный педагог школы, представитель родительского комитета 1 «А» и, по возможности, инспектор из органов опеки.
Вечером Маргарита Сергеевна позвонила Лидии. Трубку взяли не сразу.
— Алло? — голос Лидии был глухим, опустошенным.
— Лидия Ивановна, это Маргарита Сергеевна. Завтра к вам придет комиссия из школы и, возможно, из опеки. Официально. Осматривать условия, в которых живет Василий.
— Что? Зачем? — в голосе послышалась паника. — Коля говорил, что вы отстали…
— Николай сказал вам неправду. Я не отстала. Я начала действовать официально. Если вы хотите, чтобы Василий остался с вами, вам нужно встретить комиссию в трезвом виде и показать, что вы способны обеспечить ему минимальные условия. Уберитесь. Выбросьте бутылки. Приготовьте еду. Если вы не сделаете этого… они составят акт, который даст основания для временного изъятия ребенка через суд.
На другом конце провода было тяжелое, сопящее молчание.
— Вы… вы меня шантажируете?
— Нет. Я даю вам шанс. Последний. Вы можете позвонить брату, чтобы он помог вам убраться, купить продуктов. Или можете не делать ничего. Выбор за вами, Лидия Ивановна.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Сердце колотилось. Это была жестокость. Но иного способа расшевелить эту апатию и страх она не видела.
На следующее утро Вася, за завтраком, спросил:
— А мама… она сможет? Убраться?
— Не знаю, — честно ответила Маргарита Сергеевна. — Это зависит только от нее.
В назначенный час комиссия в составе социального педагога Елены Викторовны (молодой и очень нервной девушки), представителя родительского комитета (строгой женщины в очках, которая сразу начала что-то записывать в блокнот) и, к всеобщему удивлению, молодого инспектора опеки по фамилии Семенов, собралась у подъезда. Галина Петровна накануне сумела «пробить» его срочный выезд. Маргарита Сергеевну в комиссию не включили — как заинтересованное лицо. Она ждала внизу, кусая губы до боли.
Прошло сорок минут. Наконец, они вышли. Выражения лиц были красноречивы. Социальный педагог выглядела бледной, родительница — возмущенной, инспектор — устало-равнодушным.
— Ну что? — не выдержала Маргарита Сергеевна.
— Условия… неудовлетворительные, — отчеканила Елена Викторовна. — Антисанитария, хотя следы уборки есть. Продуктов питания недостаточно. Мать… в адекватном состоянии, но признаки хронической алкогольной интоксикации налицо. Согласия на временную передачу ребенка вам она не дает. Говорит, что справится сама.
Инспектор Семенов щелкнул авторучкой.
— Акт составлен. Оснований для немедленного изъятия нет — прямой угрозы жизни и здоровью ребенка в данный момент мы не наблюдаем. Мать вменяема, от госпитализации отказывается. Ребенок зарегистрирован по этому адресу. Ситуация — на контроле. Будет проведена повторная проверка через две недели.
— Две недели! — вырвалось у Маргариты Сергеевны. — А что до тех пор?
— До тех пор ребенок проживает с матерью, — холодно констатировал инспектор. — Если, конечно, вы не предоставите суду решение об установлении временной опеки. Но без согласия матери или без веских, документально зафиксированных оснований (побои, голод, прямая угроза) суд, скорее всего, откажет. Особенно если появится… другой родственник, готовый взять опеку.
Он посмотрел на нее поверх бумаг, и в его взгляде читалось предупреждение. «Дядя Коля» уже дал о себе знать.
Комиссия разошлась. Маргарита Сергеевна осталась одна у подъезда, чувствувая себя полной идиоткой. Все ее попытки действовать «по правилам» упирались в бюрократическую стену. Ребенка вернут в ту же квартиру. Лидия, испугавшись проверки, возможно, продержится пару дней. А потом…
Она подняла голову и увидела в окне первого этажа бледное лицо Лидии. Та смотрела на нее, и в ее взгляде не было ни благодарности, ни злобы. Была пустота. Вася стоял рядом с матерью, маленький и потерянный. Он помахал ей рукой. Еле-еле. Прощально.
Маргарита Сергеевна не помнила, как дошла до своей машины. В салоне пахло ароматизатором и чистотой. Чистотой, которая теперь казалась ей издевкой. Она положила голову на руль и закрыла глаза. Что она могла сделать? Украсть его? Невозможно. Уговорить Лидию подписать согласие? После сегодняшнего — бесполезно. Ждать, пока случится что-то действительно ужасное? Она не могла.
Звонок телефона заставил ее вздрогнуть. Незнакомый номер.
— Алло?
— Маргарита Сергеевна? — голос был низким, властным и знакомым. Дядя Коля. — Поздравляю. Вы добились своего. Опека у моей сестры. Она в истерике. Но вы проиграли. Ребенок дома. И останется дома.
— Николай, послушайте…
— Нет, это вы послушайте, — перебил он. Его голос стал тише, но от этого еще опаснее. — Вы — одинокий, неудовлетворенный жизнью человек. Вам нужен ребенок, чтобы заполнить пустоту. Я это понимаю. Но это — не ваш ребенок. И вам его не видать. Если вы не оставите мою семью в покое, я не ограничусь жалобами в роно. У меня есть информация о вас. О вашем… прошлом. О той истории в больнице, после которой вы остались одни. Думаю, вашим коллегам и руководству будет интересно узнать, какого рода «сострадание» движет вами. Это не угроза. Это факт.
Он положил трубку. Маргарита Сергеевна сидела, ошеломленная, вцепившись в телефон. Он знал. Каким-то образом выяснил про ее выкидыш много лет назад, про последовавшую депрессию, про развод. Он собирался использовать ее самое больное место, чтобы опорочить ее мотивы, выставить ее не сострадательным педагогом, а душевнобольной неудачницей, которая «проецирует» свои несчастья на чужого ребенка.
Слезы подступили к горлу, горькие и бессильные. Он был сильнее. У него были связи, деньги, цинизм и грязные методы. У нее была только ее правота, которая никого, кроме нее, по сути, не интересовала.
Она завела машину и медленно поехала, не видя дороги. Она приехала не домой, а в парк на окраине города. Села на скамейку у замерзающего пруда. Сумерки сгущались. Она думала о Васе. О том, как он завтра придет в школу — в грязной одежде, голодный, с пустыми глазами. И она ничего не сможет сделать. Только смотреть. И ждать, пока система или жизнь нанесет новый удар.
Ее телефон снова завибрировал. СМС. От Галины Петровны. Коротко и по делу: «Завтра в 15:00 в моем кабинете. Принесите все документы, которые у вас есть на Петрова. И будьте готовы к разговору с представителем отдела образования. Они интересуются этой ситуацией.»
Это было оно. Разбор полетов. Начало конца. Возможно, предложение «уволиться по собственному».
Она сидела на холодной скамейке, и впервые за многие недели ее квартира, ее тихая, одинокая жизнь, представились ей не тюрьмой, а спасением. Можно было вернуться туда. Выпить горячего чая. Лечь спать. А завтра… завтра сказать, что она отступает. Что она ошиблась. Что слишком увлеклась.
Но тогда она предаст его. Предаст то доверие, что светилось в его глазах, когда он читал по слогам. Предаст свое собственное «я», которое, оказалось, еще способно на что-то большее, чем проверка тетрадей.
Темнота окончательно поглотила парк. Фонари зажглись, их отражения заплясали в черной воде пруда. Маргарита Сергеевна поднялась со скамейки. Она не знала, что скажет завтра в кабинете директора. Не знала, как будет бороться с дядей Колей и равнодушной системой. Но она знала одно: сдаваться сейчас — значит убить в себе что-то важное. Ту часть, которая, вопреки всему, решилась однажды постучаться в дверь той самой квартиры с тараканами.
Она пошла к машине. Ее шаги по замерзшей земле звучали твердо и четко. Завтра будет битва. И она на нее явится. Не потому, что была уверена в победе. А потому, что отступить было уже страшнее.
***
На следующее утро Вася пришел в школу. Не в грязной, но в мятой, явно наспех надетой водолазке. Лицо было бледным, под глазами — синева. Он не поднимал взгляд, когда Маргарита Сергеевна поздоровалась с классом. На перемене он не вышел в коридор, а сидел за партой, уставившись в окно.
Маргарита Сергеевна подошла к нему, присев рядом.
— Как дела дома, Василий?
Он пожал плечами, не глядя на нее.
— Ничего.
— Мама… как мама?
— Убиралась вчера. Потом плакала. Потом дядя Коля приезжал. Они ругались.
— Они ругались из-за тебя?
— Не знаю. Дядя Коля кричал, что она всех позорит. А мама кричала, чтобы он убирался.
Он замолчал, потом тихо добавил:
— Я хотел вам позвонить. Но мама спрятала телефон.
Ее сердце сжалось. Эта изоляция, это отрезание от него — был явной тактикой дяди Коли.
— Я рядом, Василий. Всегда. Если что-то случится — ты можешь подойти ко мне. В любой момент.
Он кивнул, но верил ли он этому сейчас? Она и сама не была уверена.
В 14:55 она стояла перед кабинетом директора с тонкой папкой в руках. В ней — копии первых своих записей о состоянии Васи, несколько фотографий (сделанных в первый визит с разрешения Лидии, о чем та, пьяная, наверняка и не помнила), характеристика от школьного психолога (нейтральную, но с указанием на «тревожность и признаки социальной дезадаптации»). Жалкая артиллерия против танков дяди Коли.
Она глубоко вдохнула и вошла. В кабинете, кроме Галины Петровны, сидел незнакомый мужчина лет пятидесяти в строгом костюме. Он смотрел на нее через очки с безразличной учтивостью.
— Маргарита Сергеевна, знакомьтесь, Алексей Петрович Сорокин, представитель городского отдела образования.
— Здравствуйте, — кивнула она, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
— Здравствуйте, — ответил Сорокин. Его голос был гладким, как полированный камень. — Мы здесь, чтобы прояснить ситуацию, сложившуюся вокруг ученика 1 «А» класса Петрова Василия. Мне, как куратору, поступила информация о возможных нарушениях профессиональной этики и превышении полномочий со стороны классного руководителя. А также о… нездоровом интересе к ребенку.
Последние слова он произнес с особой, подчеркнутой паузой. Маргарита Сергеевна почувствовала, как кровь отливает от лица.
— Я не понимаю, о каком «нездоровом интересе» идет речь. Я действовала исключительно в интересах ребенка, оказавшегося в опасной ситуации.
— По чьему мнению? — мягко спросил Сорокин. — По мнению его законной матери? По мнению его родного дяди? Или исключительно по вашему личному мнению?
— По мнению любого адекватного человека, увидевшего условия, в которых он жил! — в ее голосе зазвенели стальные нотки. Она открыла папку, выложила на стол распечатанные фото. Вид грязной кухни, тараканов на плите, заваленной посудой, заставил Галину Петровну поморщиться. Сорокин лишь бросил беглый взгляд.
— Фотографии — вещь субъективная. Могли быть сделаны в момент, когда мать, например, болела. Имеются ли акты обследования от органов опеки?
— Акт составлен вчера. Условия признаны неудовлетворительными.
— Но оснований для изъятия ребенка не найдено, — тут же парировал Сорокин. — Ребенок оставлен с матерью. Таким образом, ваши дальнейшие действия, а именно — намерение оформить опеку против воли родственников, выглядят как навязчивое и неадекватное желание присвоить чужого ребенка. Особенно учитывая ваши… личные обстоятельства.
Он произнес это так, словно делал ей одолжение, озвучивая неприятную правду.
— Мои личные обстоятельства не имеют отношения к делу, — сквозь зубы проговорила Маргарита Сергеевна.
— Имеют, — холодно возразил он. — Они формируют мотивацию. И эта мотивация, как нам сообщили, носит характер психологической компенсации. Вы, образно говоря, хотите вылечить свою боль, присвоив себе чужого сына. Это опасная позиция для педагога.
Маргарита Сергеевна схватилась за край стула. Так вот какую историю запустил дядя Коля. Не просто жалобу на самоуправство — а на психическую нестабильность.
— Это клевета, — прошептала она.
— Это точка зрения заинтересованной стороны, которую мы обязаны учитывать, — сказал Сорокин, складывая руки на столе. — Ситуация приобретает scandalum magnum. Конфликт педагога с влиятельной семьей. Публичные разбирательства. Давление на мать-одиночку. Это бросает тень на всю систему образования города. Мы не можем этого допустить.
Галина Петровна, до этого молчавшая, наконец заговорила. Ее голос был усталым, но твердым.
— Алексей Петрович, Маргарита Сергеевна — один из наших лучших специалистов. Ее преданность делу…
— Ее преданность делу сейчас ставит под удар репутацию школы и отдела, — безжалостно оборвал ее Сорокин. — Поэтому я вынужден озвучить решение. Маргарите Сергеевне предлагается взять отпуск за свой счет. На неопределенный срок. До тех пор, пока ситуация не будет разрешена. А разрешиться она должна одним путем: полным невмешательством педагога в дела семьи Петровых. Если через месяц мы получим хоть одну новую жалобу от родственников или от органов опеки на ваше давление — вопрос будет стоять о вашем соответствии занимаемой должности. Окончательно и бесповоротно.
Он посмотрел на нее поверх очков. Взгляд его был пустым, как у счетной машины.
— Это несправедливо, — выдохнула Маргарита Сергеевна. В ушах стоял шум. — Вы отдаете ребенка на растерзание…
— Мы не отдаем ребенка никуда. Он находится с законной матерью под присмотром родного дяди, который, как я понимаю, материально обеспечивает семью и готов взять на себя больше ответственности. А вы — посторонний человек. Ваша роль — учить его таблице умножения, а не решать, где ему жить. Вы перешли границу. И теперь вам нужно за эту границу вернуться. Или вас заставят это сделать.
Продолжение здесь:
Нравится рассказ? В таком случае вы можете отблагодарить автора за труд ДОНАТОМ. Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Первую часть вы всегда можете найти по ссылке:
Это не трудно: оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!