Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 138
Первый порыв был диким, слепым – выбежать на улицу, помчаться на вокзал, поймать первую попавшуюся попутную машину. Но холодный взгляд на часы отрезвил: было уже поздно, почти полночь, когда автобусы не ходят, а незнакомые водители на трассе вызывают не доверие, а леденящий душу страх. Я заставила себя глубоко, с дрожью, вдохнуть и выдохнуть, вжав ладони в колени. Паника, эта разъедающая пена, сейчас не поможет. Она только всё погубит.
«Рано утром. Как только рассветёт. Такси по заказу. Прямо сейчас, в этом состоянии, я только наделаю нелепых, непоправимых глупостей», – холодно, почти без участия эмоций, решила про себя и начала собирать вещи. Руки предательски дрожали, клацали замки сумки, но я старалась действовать чисто механически, как запрограммированный автомат: зубная щетка, зарядное устройство, сложенная кофта.
Мои поиски, оборванные нити и призрачные надежды отыскать ответы в загадках прошлого, вызывавшие внутри огромное напряжение, – всё привело к одному-единственному ночному звонку, к единственной взрывной фразе, которая теперь жгла мозг: «Это была сама Ольга Сергеевна Иноземцева!»
Я легла на смятые простыни, но заснуть, конечно, не смогла. Сон бежал от меня, как от огня. Смотрела в потолок, прочерченный полосами уличного света, и в темноте передо мной, словно на экране, возникал и уплывал размытый образ, составленный на основе всего нескольких старых фотографий многолетней давности и моих собственных представлений. Теперь я увижу её вживую. Плоть и кровь. Свою, возможно, родную мать. Женщину, которая когда-то оставила меня, и которая могла стать разгадкой того самого шифра: 740 218 05 91 и XIII-L-84β-7.
Внезапно эти мёртвые, бессмысленные символы ожили, зашевелились в сознании. Они перестали быть просто абстрактным кодом, стали нитью, ведущей через Ольгу Сергеевну к какой-то новой тайне. Она наверняка знает, что они означают.
Я пролежала так, не двигаясь, то начиная дремать, то снова раскрывая глаза, до пяти утра, а в половине шестого, когда за окном только-только начало сереть, уже включила приложение и написала, что мне из Екатеринбурга нужно срочно попасть в Невьянск. Добавила: «И как можно скорее, пожалуйста».
Такси приехало на удивление быстро, будто ждало этого вызова. Я села на заднее сиденье, положив рядом дорожную сумку. В левой руке держала телефон, в правой – заветный медальон, с которым не могла расстаться ни на секунду. Всю дорогу не могла оторвать взгляд от окна, но не видела красоты уральских пейзажей. В голове вихрем крутились обрывки мыслей, как осенние листья в неуправляемом смерче. Я почти не соображала, от сильного волнения немного мутило, в горле стоял ком.
Бесконечно прокручивала в голове возможные, немыслимые сценарии встречи. Что первое ей скажу? «Почему ты меня бросила?» «Что это за медальон?» «Что означает этот шифр?» Слова путались, казались то слишком жестокими, то до смешного наивными.
Я представляла лицо Ольги Сергеевны, первую реакцию при виде меня. Будет ли в её глазах радость? Или только сожаление и усталость? Окажется ли она такой, какой я её рисовала в мечтах – сильной, загадочной, неуловимой интеллигенткой с трагичным прошлым? Или она окажется просто сломленной, испуганной, постаревшей женщиной, которая когда-то не смогла справиться с грузом обстоятельств?
Я сжала виски пальцами и заставила себя сосредоточиться, сделать ещё один глоток ледяного воздуха из приоткрытого окна. Не могу приехать туда в состоянии полной истерики. Мне следует снова стать той уверенной в себе Алиной Романовской, которая приехала сюда не просто для слёзных объятий, а чтобы наконец получить ответы. Это моя последняя и самая важная миссия.
Когда машина, наконец, стала замедлять ход, подъезжая к знаменитой Наклонной башне, я собрала всю свою волю в тугой, невидимый комок. Мельком посмотрела на своё отражение в зеркальце, вытащив его из сумочки. Бледное, с синеватыми, глубокими кругами под нижними веками лицо незнакомки. Даже косметика не смогла скрыть почти бессонную ночь. Но в глазах горела твёрдая, почти отчаянная решимость. «Вот это уже я прежняя», – подумала удовлетворённо.
– Приехали, – безразличным голосом констатировал водитель, глуша двигатель.
Я сказала «Спасибо», взяла сумку и вышла из машины. Воздух был чистым и звонким, пахнувшим речной водой и влажной травой. Наклонная башня, несокрушимый символ Невьянска, возвышалась над спящим городом, величественная, седая и полная немой, вековой таинственности. Она была немым свидетелем всех тех давних событий, что в итоге привели меня сюда, к её подножию.
У входа в ещё закрытый музей нервно расхаживал взад и вперёд короткими, резкими шагами Трофим Егорович. Он был одет в свою обычную, слегка помятую форму, но выглядел так, словно не сомкнул глаз ни на минуту всю эту бесконечную ночь. Его глаза на осунувшемся лице казались огромными, выгоревшими и полными до краёв лихорадочного, почти болезненного возбуждения.
– Алина! – узнав, он бросился ко мне через пустую площадь, широко размахивая рукой. – Вы приехали! Слава богу, я уже думал, всё, не выдержу!
– Здравствуйте, Трофим Егорович, – я постаралась улыбнуться, но губы слушались плохо, растягиваясь в странной, застывшей гримасе. – Вы как? Как себя чувствуете?
– Я? Не знаю, если честно, – он растерянно пожал плечами, и его пальцы нервно теребили край куртки. – Не спал толком. Всё ходил по кухне и ждал. Я боялся, она передумает, или это был мираж или сошёл с ума на старости лет, вот и привиделось. Но нет! Уверен, Ольга Сергеевна всё-таки придёт.
Его нервозность, заряженная, как электрический ток, передавалась мне. Мы стояли у запертых дубовых дверей музея, два человека, объединенные общим, почти невыносимым ожиданием невероятного, того, что вот-вот перевернет мир.
– Она сказала, что придет к самому открытию, – прошептал он, непрестанно оглядываясь по сторонам, будто опасался подслушивающих стен или невидимых глаз. – Ей нужно было подготовиться. Так она сказала.
Подготовиться. Что это могло значить? Собраться с духом, чтобы встретиться с дочерью, которую не видела всю жизнь? Придумать, какие слова говорить после стольких лет молчания? Или, может быть, ей требовалось принести с собой что-то важное, какой-то ключ, какой-то предмет, связанный с тайной?
Мы ждали. Молча. Каждая минута тянулась мучительно, как растянутая резина, превращаясь в субъективный час. Я рассматривала кирпичную кладку башни, пытаясь отвлечься, но все мои мысли и чувства были прикованы к тому месту, где улица делала плавный поворот за углом. Оттуда должна была появиться она.
И вот, наконец, тень на асфальте вытянулась, и всё случилось.
Женщина шла не спеша, с каким-то врожденным, аристократическим достоинством, но в её плавной походке чувствовалась лёгкая, едва уловимая неуверенность, осторожность. Словно она ступала не по знакомому асфальту, а по тонкому, хрустальному льду и не была до конца уверена, что он выдержит.
Я узнала её сразу. Не столько по старым фотографиям, сколько по какому-то глубинному, инстинктивному чувству, которое кольнуло где-то под сердцем. Это была она. Сомневаться не приходилось. Ольга Сергеевна Иноземцева. Ей было около шестидесяти. Время оставило на её лице свои неизгладимые следы – сеть морщин у глаз, более глубокие линии носогубных складок, – но не смогло стереть природную интеллигентность и то благородство, что исходило от самой осанки, от взгляда. У неё были тонкие, изящные черты лица, которые я, к своему глубочайшему изумлению, видела каждый день в собственном отражении. Волосы, когда-то, видимо, светлые или русые, теперь были тронуты благородной, серебристой сединой и аккуратно уложены в мягкую причёску. На ней было простое, но безукоризненно элегантное пальто серого цвета, которое говорило скорее о врождённом вкусе и сдержанности, чем о демонстрации богатства. Скромные демисезонные ботинки.
Но её глаза... Они были усталыми, казалось, несли на себе груз всех прожитых лет, но при этом оставались удивительно добрыми и ясными. В них читалась глубокая, укоренившаяся печаль, и одновременно – невероятная внутренняя сила, закалённая испытаниями. Когда она подняла взгляд и увидела нас, стоящих у дверей, её глаза расширились, и в их глубине на секунду вспыхнул яркий огонёк чистого узнавания, а затем – сокрушительной, всепоглощающей боли.
Я едва сдержалась, чтобы не кинуться к ней, не обнять, не прижаться к ней, как та самая маленькая, потерянная девочка, которая наконец-то нашла свою маму после долгой, страшной разлуки. Ноги будто вросли в землю. Я осталась стоять, прикованная к месту, с бешено колотящимся сердцем, которое отдавалось гулким стуком в ушах.
Трофим Егорович, видимо, почувствовав моё ледяное напряжение, сделал робкий шаг вперёд, как бы пытаясь быть буфером между прошлым и настоящим.
– Ольга Сергеевна, доброе утро, – сказал он тихо, с безграничным уважением и состраданием в голосе. – Вот она. Алина Дмитриевна. Ваша дочь.
Иноземцева медленно, почти невесомо подошла к нам. Всё её существо было приковано вниманием ко мне. В глазах не было ни капли удивления или страха, только глубокая, всепоглощающая нежность и такая вина, что, казалось, она вот-вот согнётся под её тяжестью.
– Доченька, – её голос был низким, немного хриплым от волнения, но удивительно мелодичным и тёплым. Это был голос, который, как мне вдруг показалось, я слышала когда-то в самом раннем детстве, в забытых снах.
– Мама, – выдохнула я. Это было первое слово, которое я произнесла, и оно прозвучало не как обвинение, а как долгожданное освобождение, сброс гири, которую тащила всю жизнь.
Она вздрогнула всем телом, словно от удара, и слёзы, наконец, переполнили её глаза, застилая их блестящей пеленой. Она сделала ещё один, последний шаг, протянув ко мне руки, и я, наконец, не выдержала. Шагнула навстречу, и расстояние между нами, измеряемое годами и километрами, исчезло.