За окном нудно моросил мелкий октябрьский дождь, превращая город в серую, размытую акварель. Лена стояла на остановке, плотнее запахивая воротник старенького пальто, которое давно просилось на заслуженный отдых, но ипотека диктовала свои суровые законы. В кармане вибрировал телефон — мама звонила уже третий раз за последние полчаса. Лена знала, что услышит в трубке: упрёки в опоздании, жалобы на давление и, конечно же, обязательное сравнение. Этот ритуал был неизбежен, как смена времен года.
Сегодня у Галины Ивановны, её матери, был юбилей. Шестьдесят лет. Дата круглая, обязательная, требующая присутствия всех членов семьи, даже если эти члены семьи старались держаться друг от друга на безопасном расстоянии. Лена вздохнула, заходя в подошедший автобус. В руках у неё был пакет с подарком — дорогим тонометром, на который пришлось отложить с аванса, и букет хризантем. Она знала, что подарок будет принят с кислой миной, потому что «Света наверняка привезет что-то получше», но поступить иначе воспитание не позволяло.
Поднимаясь по лестнице на третий этаж в родительскую квартиру, Лена мысленно настраивала себя на «режим брони». Не реагировать. Улыбаться. Кивать. Как можно быстрее поесть салат, выпить чаю и уехать домой, в свою маленькую, съемную, но такую спокойную однушку на окраине.
Дверь открыла сама именинница. Галина Ивановна выглядела торжественно: прическа «волосок к волоску», бархатное платье, на шее — нитка жемчуга.
— Ну наконец-то, — вместо приветствия произнесла она, подставляя щеку для поцелуя. — Гости уже за столом, только тебя, как всегда, ждем. Тётя Валя из Саратова приехала, спрашивает про тебя, а мне и сказать нечего.
— С днём рождения, мам, — Лена протянула цветы и пакет. — Пробки жуткие, дождь.
— У Светы почему-то пробок не было, она ещё час назад приехала, — парировала мать, небрежно принимая букет. — Ладно, проходи, раздевайся. Господи, Лена, ну что это за вид? Пальто всё в катышках, сапоги какие-то стоптанные. Ты же женщина, а не ломовая лошадь. Посмотри на сестру — любо-дорого глянуть.
Лена промолчала. Привычно проглотила колючий ком в горле и прошла в ванную мыть руки. Из гостиной доносился громкий смех, звон бокалов и уверенный, чуть визгливый голос старшей сестры Светланы. Света всегда была звездой. Яркая, громкая, уверенная в себе. В детстве она лучше всех читала стихи на табуретке, в школе была старостой, а теперь… Теперь она была «гордостью семьи».
Когда Лена вошла в комнату, все взгляды устремились на неё. За столом сидела родня: тетки, дядья, пара маминых подруг. И во главе, по правую руку от матери, восседала Света. На ней было платье цвета изумруда, идеально подчеркивающее фигуру, на пальцах сверкало золото.
— О, пропащая душа явилась! — воскликнула Света, салютуя бокалом с вином. — Ленка, ты чего такая кислая? Праздник же! Или опять на работе начальник достал?
— Привет всем, — Лена постаралась улыбнуться. — Всё хорошо, просто устала немного.
Она села на единственный свободный стул — на самом краю стола, рядом с какой-то троюродной племянницей, которая не отрывалась от телефона. Началось застолье. Разговоры текли привычным руслом: болезни, цены на продукты, политика, дача. Лена молча жевала оливье, надеясь, что про неё забудут. Но в семьях, где есть «козёл отпущения» и «золотой ребенок», такие надежды напрасны.
— А вот Светочка, — громко, перекрывая гул голосов, начала Галина Ивановна, — Светочка нам новость привезла. Они с мужем машину меняют. Берут этот, как его… кроссовер. Из салона!
Гости одобрительно загудели, зацокали языками.
— Да ладно вам, мам, — кокетливо махнула рукой Света, хотя было видно, что ей приятно. — Старая уже надоела, три года ей. Да и тесновата стала. Мы же ремонт в новой квартире закончили, теперь можно и о комфорте в дороге подумать.
— Вот! — мать подняла палец вверх. — Умница дочка. Хваткая. Вся в отца покойного. Умеет жить, умеет крутиться. Квартира — картинка, сто двадцать квадратов, центр города! Дизайнерский ремонт, мне фотки показывала — как в музее.
Лена почувствовала, как кусок хлеба застрял в горле. Она знала эту историю про «умение крутиться» с изнанки, но молчала. Пока молчала.
— А ты, Ленка, всё по съемным углам мыкаешься? — вдруг обратилась к ней тетя Валя, женщина простая и бесцеремонная. — Сколько тебе уже? Тридцать два? Пора бы уже и о своем гнезде подумать.
— Мы копим, — тихо ответила Лена. — Цены сейчас высокие, ипотеку взять сложно, первоначальный взнос нужен большой.
— Копят они, — фыркнула Галина Ивановна, подкладывая Свете самый лакомый кусок запеченной буженины. — С такими темпами вы до пенсии копить будете. Нет в тебе, Лена, жилки. Амбиций нет. Работаешь в своей библиотеке за копейки, мужа нашла такого же — тихоню. Вот посмотри на сестру!
Лена сжала вилку так, что побелели костяшки пальцев.
— Мам, мы с Димой работаем. Я еще переводы беру по вечерам. Просто мы не хотим влезать в долги, которые не сможем отдать.
— Ой, да брось ты эти оправдания! — перебила Света, отпивая вино. — Кто хочет — ищет возможности, кто не хочет — причины. Я вот, когда ремонт начинала, тоже думала — не потянем. Но ничего, крутанулась, там договорилась, тут подсуетилась. Характер надо иметь!
Лена подняла глаза на сестру. В этом взгляде было столько невысказанной горечи, что Света на секунду осеклась, но тут же продолжила сиять.
— А то привыкла, — подхватила мать, — сидеть и ждать у моря погоды. Думаешь, всё само с неба упадет? Вон, Светка ночами не спала, карьеру строила. А ты?
— А я тоже работаю, мам, — голос Лены дрогнул, но стал тверже. — И Дима на двух работах.
— Плохо, значит, работаете! — отрезала Галина Ивановна. И тут прозвучала та самая фраза, которая стала последней каплей, переполнившей чашу терпения, копившуюся годами. Мать обвела взглядом стол, словно призывая всех в свидетели, и заявила: — Сестре подражай! У неё уже жильё своё, а ты — никто. Учись, пока я жива, как надо устраиваться в этой жизни.
В комнате повисла тишина. Даже троюродная племянница оторвалась от телефона. Лена медленно положила вилку на тарелку. Звон фарфора прозвучал неестественно громко. Она чувствовала, как кровь приливает к лицу, как сердце начинает колотиться где-то в горле. Годы обид, несправедливости, молчаливого согласия с ролью «неудачницы» вдруг встали комом поперек горла.
— Подражать? — переспросила Лена, глядя матери прямо в глаза. — Ты серьезно, мам?
— Конечно, серьезно. У Светы третья квартира по счету, а ты и на комнату в коммуналке заработать не можешь.
— А давай вспомним, откуда у Светы появилась первая квартира? — Лена встала из-за стола. Ноги дрожали, но голос звучал неожиданно звонко. — Та самая «двушка» на Ленина.
Лицо Галины Ивановны пошло красными пятнами. Света перестала жевать и напряглась.
— Что ты несешь? — процедила мать. — Сядь и не позорь меня перед гостями. Перепила, что ли?
— Я вообще не пила, мама. Мне еще домой добираться, пусть не на «кроссовере», а на автобусе. Так вот, гости дорогие, — Лена обернулась к притихшим родственникам. — Мама говорит, Свете надо подражать. А вы знаете, что когда умерла бабушка Вера, её квартиру, в центре, ту самую «сталинку», мама тихонько переписала на Свету? Мне тогда было двадцать, я училась и работала, жила в общежитии. А Света, которой было двадцать пять, только развелась и «страдала». И ей нужна была утешительная компенсация.
— Это было семейное решение! — взвизгнула Галина Ивановна. — Свете тогда было негде жить! А ты была молодая, могла и в общежитии потерпеть!
— Потерпеть? — Лена горько усмехнулась. — Я терпела. А потом, когда я вышла замуж, ты сказала: «Ленка, ну мы квартиру бабушкину продали, Свете добавили, она в новостройку вложилась. А тебе мы потом поможем». Помнишь?
— Не было такого! — мать стукнула ладонью по столу. — Не выдумывай! Света сама всего добилась!
— Сама? — Лена повернулась к сестре. — Свет, скажи честно. Стартовый капитал, те самые пять миллионов от продажи бабушкиной квартиры, они испарились? Или стали фундаментом твоего «умения жить»? А когда ты вторую покупала, кто тебе дал денег, которые отец на «черный день» откладывал? Мама сказала тогда: «Лене не надо, у Лены муж есть, пусть обеспечивает».
— Ты считаешь чужие деньги! — закричала Света, вскакивая. — Ты просто завидуешь! Я эти деньги приумножила! Я бизнес открыла!
— Да я не спорю, ты молодец, приумножила, — Лена говорила уже спокойнее, чувствуя странную легкость. Словно нарыв вскрылся. — Но не надо говорить, что я — никто, а ты — всё сама. Мама, ты «забыла», что вложила в старшую дочь всё наследство двух поколений. А мне достался только твой старый сервиз и советы «подражать сестре».
— Убирайся! — прошипела Галина Ивановна. Её лицо исказилось от ярости. — Неблагодарная! Я тебя вырастила, выкормила, а ты мне юбилей портишь! Завистница! Чтобы духу твоего здесь не было!
— С удовольствием, — Лена взяла свою сумку. — Только знаешь, мам... Я ведь не завидую. Я просто устала быть для вас удобным фоном, на котором Света сияет еще ярче. С днем рождения. Тонометр на тумбочке. Тебе пригодится, судя по цвету лица.
Она вышла из квартиры под гробовое молчание гостей. Спускаясь по лестнице, она слышала, как за дверью разразился скандал: мать кричала, кто-то пытался её успокоить, Света что-то доказывала на повышенных тонах. Но Лене было всё равно.
Выйдя на улицу, она вдохнула влажный холодный воздух. Дождь усилился, но теперь он казался ей очищающим. Она достала телефон и набрала мужа.
— Дим? Привет. Я еду домой. Нет, всё закончилось раньше. Да. Знаешь... давай закажем пиццу? Самую большую. И вино откроем. Я хочу отпраздновать. Что? Свою свободу.
Следующие полгода прошли в тишине. Мать не звонила, сестра тоже. Лена сначала дергалась каждый раз, когда телефон подавал признаки жизни, но потом привыкла. Это было странное чувство — жить без постоянного прессинга, без необходимости отчитываться, без страха услышать очередное сравнение не в свою пользу. Они с Димой работали, откладывали деньги, жили скромно, но дружно.
А потом, как это часто бывает в жизни, грянул гром. В марте у Галины Ивановны случился инсульт.
Позвонила тетя Валя.
— Ленка, мать в больнице. Плохо дело. Парализовало правую сторону. Речь отнялась. Нужен уход, сиделка, лекарства дорогие. Ты давай, ноги в руки и туда.
Лена отпросилась с работы и помчалась в больницу. Вид матери, всегда такой властной и сильной, а теперь лежащей беспомощно с перекошенным ртом, сжал сердце жалостью. Обиды отступили на второй план. Это была всё-таки мама.
В коридоре она столкнулась со Светой. Сестра выглядела безупречно даже в больничных интерьерах: бежевое пальто, укладка, аромат дорогих духов. Только глаза бегали.
— О, приехала, — сказала Света быстро. — Слушай, хорошо, что ты тут. Я с врачом говорила. Прогнозы так себе. Реабилитация нужна долгая. Короче, надо её забирать домой, нанимать сиделку круглосуточную или самим дежурить.
— Ну, значит, будем дежурить, — кивнула Лена. — График составим. День ты, день я. Или наймем кого-то, скинемся.
Света отвела глаза и начала нервно теребить пуговицу на пальто.
— Лен, тут такое дело... Я не могу.
— В смысле?
— У нас путевки горят. Мы на Мальдивы летим через три дня, давно планировали, деньги огромные заплачены, невозвратный тариф. Да и вообще... Я не могу с лежачими, меня тошнит, я сама потом свалюсь. У меня нервная система тонкая.
— Свет, это мама, — Лена смотрела на нее и не верила ушам. — Какие Мальдивы? Ей уход нужен сейчас.
— Ну вот ты и ухаживай! — Света перешла в наступление. — У тебя детей нет, работа не бей лежачего — библиотека твоя. А у меня бизнес, встречи, у меня жизнь кипит! Я не могу всё бросить и судна выносить!
— Хорошо. Давай деньги на профессиональную сиделку и реабилитационный центр. Это дорого.
— Денег сейчас нет, — отрезала Света. — Всё в обороте. И ремонт этот проклятый всё сожрал, и поездка. Я, может, тысяч пять-десять подкину потом, но сейчас — на мели. Ты же знаешь, у богатых свои расходы.
— То есть, наследство бабушкино ты «приумножила», квартиру третью купила, а на мать денег нет?
— Не начинай! — взвизгнула Света. — Вечно ты со своим наследством! Это было сто лет назад! В общем, так. Мать на тебе. Ты у нас «правильная», вот и неси свой крест. А я полетела, мне еще чемодан собирать.
И она ушла. Цокая каблуками по казенному линолеуму, ушла в свою красивую, успешную жизнь, оставив «неудачливой» сестре разгребать последствия.
Лена осталась одна в коридоре. Ей хотелось догнать сестру, вцепиться ей в волосы, закричать. Но она просто выдохнула, достала телефон и позвонила Диме.
— Дим, всё плохо. Света умыла руки. Мама на мне.
Дима помолчал пару секунд, потом сказал:
— Справимся. Мы с тобой, Ленка, двужильные. Забирай её к нам? Или как?
— Нет, к нам в однушку с лежачим — это ад. Буду ездить к ней. Поживу у неё пока.
Следующие три месяца стали для Лены адом. Она разрывалась между работой, домом и матерью. Мыла, кормила с ложечки, меняла памперсы, делала массаж. Дима помогал деньгами — все накопления на их будущую квартиру уходили на лекарства, врачей и массажистов.
Галина Ивановна медленно, но восстанавливалась. Сначала вернулась речь — невнятная, но понятная. Потом начала действовать рука. Она видела, кто находится рядом. Видела Лену, почерневшую от усталости, с кругами под глазами, которая таскала ее на себе в ванную. И видела отсутствие Светы.
Света приехала только через два месяца. Загорелая, отдохнувшая. Привезла пакет апельсинов и магнит с Мальдив. Посидела десять минут, поморщилась от запаха лекарств и упорхнула, сославшись на важную встречу.
Галина Ивановна тогда долго смотрела в потолок, а потом, когда Лена кормила её супом, вдруг заплакала. Слезы текли по морщинистым щекам, капали в тарелку.
— Мам, ты чего? Горячо? — испугалась Лена.
— Прости меня, — прошамкала мать с трудом. — Дура я старая. Слепая была.
Лена замерла с ложкой в руке.
— Не надо, мам. Ешь.
— Надо. Я всё Светке... всё ей. Думала, она — опора. Красивая, сильная. А она... А ты, которую я шпыняла... ты здесь. Горшки за мной носишь. Квартиру свою проедаешь ради меня.
— Мам, прекрати. Мы семья.
— Нет, Лена. Семья — это ты. А я предательница. Я ведь знала, что бабушкину квартиру надо было пополам. Но Светка так просила, так плакала... А ты всегда была сильная, молчаливая. Я думала — ты вытерпишь.
Лена отложила тарелку. Она не чувствовала торжества. Только бесконечную усталость и легкую грусть.
— Ладно, мам. Было и было. Главное — поправляйся.
Через полгода Галина Ивановна уже могла ходить с ходунками. Лена наконец-то вернулась к мужу, наняв приходящую помощницу на мамину пенсию — мама сама настояла.
Однажды вечером Галина Ивановна позвонила Лене. Голос был твердым, почти как раньше, но без привычных командных ноток.
— Приезжайте с Димой завтра. К нотариусу поедем.
— Зачем? — удивилась Лена.
— Дарственную оформлять. На квартиру. На эту, мою трешку.
— Мам, ты что, умирать собралась? Живи долго.
— Жить я буду. Но хочу успеть исправить то, что натворила. Квартира твоя будет. Свете я позвонила, сказала.
— И что Света? — усмехнулась Лена.
— Орала, — спокойно ответила мать. — Сказала, что я из ума выжила, что Ленка меня окрутила. Сказала, что больше ноги её здесь не будет. Ну и пусть. У неё своего жилья навалом, пусть там и хозяйничает. А я хочу знать, что у моей младшей дочки крыша над головой есть. Своя. Заслуженная.
Лена положила трубку и посмотрела на Диму.
— Что там? — спросил муж.
— Мама квартиру на меня переписывает.
Дима поднял брови, потом улыбнулся и обнял жену.
— Ну что ж. Справедливость — редкий гость в нашей жизни, но иногда и она заглядывает на огонек.
Они переехали к матери не сразу. Сделали там ремонт — не дизайнерский, как у Светы, а простой, теплый, уютный. Галина Ивановна жила с ними. Она сильно изменилась. Стала тише, добрее. Больше не было упреков и сравнений. Она часто сидела у окна, перебирая старые фотографии, и, наверное, думала о том, как легко можно потерять самое главное в погоне за внешним блеском.
Со Светой они почти не общались. Сестра обиделась смертельно, назвала мать предательницей, а Лену — аферисткой, воспользовавшейся беспомощностью старухи. Но Лена знала правду. И мама знала.
Однажды, сидя на кухне той самой квартиры, которая теперь официально принадлежала ей, Лена пила чай. За окном снова шел дождь, но теперь он казался уютным. Дома было тепло. Мама в соседней комнате смотрела сериал, Дима чинил розетку.
Лена вспомнила тот юбилей, тот злой окрик: «Ты — никто». И улыбнулась. Она не стала никем. Она осталась собой. Человеком, который не бросает в беде, который умеет прощать, но который научился ценить себя.
Она не стала подражать сестре. И это оказалось самым правильным решением в её жизни. Ведь подражая другим, мы рискуем прожить чужую жизнь, а в конце остаться у разбитого корыта, даже если это корыто позолоченное. А своя жизнь, пусть трудная, пусть без Мальдив, но с чистой совестью — она стоит дороже любой элитной недвижимости.
Дорогие читатели, как часто в семьях случается подобное разделение детей на «любимчиков» и «отрезанный ломоть»? Материнское сердце должно быть слепо к успехам и неудачам, любя всех одинаково, но жизнь показывает нам совсем другие сюжеты. История Лены завершилась восстановлением справедливости, но сколько таких Лен продолжают тянуть лямку, выслушивая упреки, в то время как «Светланы» пользуются всеми благами родительской любви, ничего не давая взамен?
Сталкивались ли вы с такой несправедливостью в своей семье или в семьях знакомых? И правильно ли поступила мать в конце, или всё же стоило разделить квартиру поровну, чтобы не сжигать мосты со старшей дочерью окончательно?
Делитесь своими историями и мнениями в комментариях, ведь иногда именно чужой опыт помогает нам взглянуть на свою ситуацию со стороны и принять верное решение.